Однако дорогуша Кеннет мягко успокоил ее:
— Я приеду на него посмотреть завтра. Однако у этого молодого человека есть и кое-что еще, кроме ожерелья. Вот, к примеру, эти крылья…
Он еще постоял перед ними, склонив голову набок. Потом спросил:
— А не могли бы вы сделать копию? Раз уж эта вещь продана?
— Видите ли, продавая вещь, я даю гарантию, что это — единственный экземпляр, — пояснил я. К тому же я не был уверен, что смогу воспроизвести эти крылья, даже если захочу. Этот великолепный разлет родился откуда-то из глубин подсознания. Я даже не делал записей.
Тогда Трабшоу спросил, не смогу ли я изготовить приз в память Мартина Стакли.
— Я мог бы сделать прыгающую лошадь с золотыми прожилками, — сказал я. — Лошадь, достойную Челтнема.
— Тогда я заеду завтра, — сказал председатель комиссии по призам, крепко обнял Мэриголд на прощание и отбыл.
Мэриголд заранее договорилась со своей дочерью, что привезет меня к ней. Я сел в машину, ведомую Уортингтоном. К дому Стакли мы прибыли одновременно с Прайамом Джоунзом, который теперь водил машину очень аккуратно — берег дорогие шины, которые купил вместо тех, что загубил перед Новым годом. Бомбошка рассказывала, что Прайам в конце концов решил не судиться с муниципалитетом из-за того, что поселковые власти за ночь установили «лежачего полицейского» с шипами. Он нашел себе нового врага. Теперь этим врагом был Ллойд Бакстер, который забрал своих лошадей, включая Таллахасси, и перевел к другому тренеру, живущему на севере, поближе к своему собственному дому.
Бомбошка, похоже, обрадовалась гостям. Я попросил ее дать мне возможность потолковать наедине с Джоунзом, и Бомбошка устроила это. Прайам Джоунз был последним из тупиков, в котором мог обнаружиться выход.
— Бомбошка пригласила меня на ужин! — торжественно объявил Джоунз.
— Чудесно! — задушевно сказал я. — Меня тоже.
Судя по выражению лица Прайама, он вовсе не жаждал очутиться со мною за одним столом. А тут еще Бомбошка утащила свою матушку смотреть гардероб и на прощание бросила через плечо:
— Джерард, вы не будете так любезны налить Прайаму рюмочку? Вроде бы в буфете есть все, что нужно.
Скорбь по Мартину засела в Бомбошке, как якорь, удерживающий корабль и не позволяющий ему болтаться по воле волн. Она понемногу приучала детей к послушанию и вообще привыкала распоряжаться хозяйством. Когда я просил ее пригласить Прайама поужинать, я даже не предполагал, что ей удастся так искусно спихнуть его на меня.
Тут из дома хлынули ребята. Для разнообразия они поздоровались, назвав меня «дядя Джерард», а Прайама — «сэр». Потом они окружили Уортингтона и утащили его в гараж играть в жмурки. Мы с Прайамом остались одни, и я повел его через дом в Мартиново «логово». Здесь я взял на себя обязанности хозяина и уговорил Прайама рассказать, как поживают его остальные лошади — я знал из газет, что одна из них выиграла скачку.
Прайам всегда был не прочь похвастаться. Сейчас он принялся объяснять, почему никто, кроме него, не мог бы привести эту лошадь к победе. Он заявил, что лучше всех знает, как подготовить лошадь к данной конкретной скачке.
Прайам пригладил жидкие седые волосы, сквозь которые просвечивал розовый череп, и снисходительно признал, что Мартин, конечно, тоже отчасти содействовал его успехам.
Он расположился на диване и прихлебывал виски, сильно разведенное содовой. Я сидел в кресле Мартина и перебирал мелочи, лежавшие на столе. Я вспомнил, как Прайам внезапно разрыдался в Челтнеме, и не в первый раз задумался о том, действительно ли Прайам настолько уверен в себе. Возможно, если удастся докопаться до какого-то глубинного уровня, могут всплыть кое-какие истины — и на этот раз обойдется без шлангов.
— Кстати, — спросил я как бы между прочим, — а вы хорошо знаете Эдди Пэйна? Ну, бывшего помощника Мартина?
Прайам удивился:
— Ну, не то чтобы мы были близко знакомы — если вы это имеете в виду, — но временами мне приходится ему сообщать, в каких цветах будут выступать жокеи, так что да, я с ним иногда разговариваю.
— И с Розой тоже?
— С кем, с кем?
— Ну, с дочерью Эдди Пэйна. Вы ее знаете?
— А почему вы спрашиваете?
Прайам, похоже, был озадачен, но на вопрос не ответил. Я подумал, что под черными масками прятались Эдди и его дочь — но не мог ли Прайам быть тем самым недостающим Номером Четвертым?
Я с признательностью сказал:
— Как любезно было с вашей стороны привезти обратно в Бродвей кассету, которую я так неосторожно забыл в кармане плаща в машине Мартина! Помните, в тот злосчастный день, когда он погиб? А ведь я так и не поблагодарил вас как следует. — Я помолчал, потом добавил так, будто вторая мысль была никак не связана с первой: — А знаете, ходят дурацкие слухи, будто бы вы подменили кассету. Будто бы вы взяли ту, что была в кармане плаща, и положили взамен другую.
— Чушь собачья!
Я улыбнулся и кивнул:
— Конечно, конечно. Я вполне уверен, что вы привезли в Бродвей ту самую кассету, которую я получил в Челтнеме.
— То-то же! — Прайам явно испытал облегчение. — А зачем тогда вообще упоминать об этом?
— Потому что в «логове» Мартина — вот в этой самой комнате — кассеты валялись повсюду. Вы могли сунуть кассету, которую я забыл в машине, в магнитофон Мартина — из чистого любопытства, посмотреть, что на ней. И то, что было на кассете, оказалось таким скучным и непонятным, что вы снова завернули ее в бумагу, заклеили сверток и отвезли его мне в Бродвей.
— Это всего лишь догадки.
— Разумеется. И насколько они верны?
Прайам не собирался признаваться в своем любопытстве. Я указал ему на то, что, если я буду точно знать, что было на кассете, пропавшей из «Стекла Логана», то это к его же выгоде.
Прайам поверил мне на слово и расслабился было, но я тут же вновь выбил его из колеи, спросив, кто был тот человек, которому он, Прайам, сообщил в тот же вечер или на следующее утро, что кассета, которую он привез в Бродвей, не имела никакого отношения к античному ожерелью.
Лицо Прайама окаменело. Он явно не горел желанием отвечать на этот вопрос.
Я без нажима спросил:
— Роза Пэйн, что ли?
Он упрямо молчал.
— Если вы скажете, кто это был, — продолжал я все тем же небрежным тоном, — мы сможем унять слухи о том, что вы подменили кассеты.
— Правда еще никому не вредила! — возразил Прайам. Но он, конечно, был не прав: правда еще как может повредить, и к тому же правде далеко не всегда верят.
— Так кто же? — повторил я. Возможно, именно мое кажущееся равнодушие в конце концов заставило Прайама расколоться.
— Когда Мартин погиб, — сказал Прайам, — я привез его вещи сюда, а потом, поскольку моя машина была в ремонте — помните, шины… э-э… полетели…
Я внимательно слушал и кивал.
Ободрившись, Прайам продолжал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63