Печка стала бы чем-то вроде глушителя. Но я не могу взять в толк, как это могло быть. В общем, поеду взгляну.
Мне очень хотелось поехать с ним вместе. Я положил трубку и мрачно посмотрел на свою правую ногу в белом больничном носке. От бедра до кончиков пальцев она была аккуратно запакована в гипс, брюки Тони — длиннее на шесть дюймов, зато прекрасно налезают на гипс и скрывают его от взоров окружающих. Так что в смысле внешнего вида все нормально.
Я вздохнул. Все равно гипс не шутка. Стоять и лежать в нем — еще куда ни шло, но сидеть на стуле неудобно. Нет, при первой же возможности его придется снять. Мускулы от неподвижного состояния делаются слабыми и вялыми. Вот будет смех, если я получу назад лицензию, но не смогу даже залезть на лошадь.
Тони вернулся в восемь и принес полцыпленка. Он не пожелал задержаться — даже для того, чтобы угоститься виски.
— Ты как? — спросил он.
— Вполне. Нормально.
— Нога не болит?
— Ни капельки. Не чувствую ничего.
— Тогда порядок. — Он явно был этому рад. Так и не взглянув на меня, ушел.
На следующее утро ко мне приехала Роберта Крэнфилд.
— Келли? — крикнула она. — Вы дома?
— В спальне.
Она прошла через гостиную и остановилась в дверях. На ней была черно-белая полосатая шубка нараспашку. Под ней черные брюки и свитер цвета болотной ряски.
— Привет! — сказала она. — Принесла вам кое-что, я положу на кухне?
— Очень мило с вашей стороны.
Она пристально посмотрела на меня. Я лежал одетый поверх покрывала и читал утреннюю газету.
— У вас вполне довольный жизнью вид.
— Пожалуй... Хотя и скучно... Правда, теперь пришли вы...
— Теперь другое дело, — согласилась она. — Сварить кофе?
— Давайте!
Вскоре Роберта принесла чашки с кофе, сбросила свой мех и села в кресло.
— Сегодня вы выглядите куда лучше, — сообщила она.
— Отошла кровь с вашего платья?
Она пожала плечами:
— Я отнесла его в чистку. Сказали, что постараются...
— Извините, что так вышло.
— Забудьте об этом, — сказала она, прихлебывая кофе. — Я звонила в больницу в субботу. Мне сказали, что с вами все нормально.
— Спасибо.
— Скажите на милость, почему вы остановились на переезде?
— Когда я понял, что это переезд, было уже поздно.
— Но как вы ухитрились проехать через шлагбаум?
— Он не был опущен.
— Когда мы подъехали, шлагбаум был опущен, — сказала Роберта. — Мы увидели огни, людей, шум, крики и вылезли узнать, что случилось. Кто-то сказал, что поезд сбил машину... и потом я увидела вас буквально в трех шагах — без сознания, лицо в крови... Ужасно. Просто ужасно...
— Извините, что так вышло... Я наглотался окиси углерода и ничего не соображал.
Она усмехнулась:
— На слабоумного вы не похожи.
Шлагбаум, похоже, опустился после того, как я въехал на пути. Я не слышал, как он опускается, не видел его. Похоже, газы оказали на меня куда более сильное воздействие, чем я думал.
— Я назвал вас Розалиндой, — извиняющимся голосом сказал я.
— Я знаю. — На лице ее мелькнула тень. — Вы считаете, я на нее похожа?
— Нет, просто так получилось. Нечаянно. Я хотел сказать «Роберта».
Она выбралась из кресла, сделала несколько шагов и стала всматриваться в портрет Розалинды.
— Ей было бы приятно... знать, что она оказалась первой рядом с вами...
Резко зазвонил телефон у самого моего уха и не дал мне удивиться услышанному. Я взял трубку.
— Это Келли Хьюз? — Голос принадлежал человеку культурному и наделенному властью. — Говорит Уайкем Ферт. Я прочитал в газетах о том, что с вами случилось... Как сообщили сегодня, вы уже дома. С вами... все в порядке?
— Да, благодарю вас, милорд.
Смешно признаться, но сердце глухо застучало в груди. А ладони вспотели.
— Вы в состоянии приехать в Лондон?
— Я... у меня нога в гипсе... Боюсь, мне не очень удобно сидеть в машине.
— М-да! — Пауза. — Тогда я приеду в Корри. Вы ведь живете в конюшнях...
— Да, моя квартира наверху, выходит на конюшенный двор. Если вы войдете в него по аллее, то увидите в дальнем углу зеленую дверь с медным почтовым ящиком. Дверь открыта. Потом надо подняться по лестнице. Я живу наверху.
— Ясно, — коротко сказал он. — Значит, сегодня — устраивает? Отлично. Скажем, часа в четыре. Договорились?
— Сэр... — начал я.
— Не сейчас, Хьюз. Позже.
Я медленно положил трубку. Шесть часов мучительного ожидания. Черт бы его побрал!
— Какое бессердечное письмо! — воскликнула Роберта.
Я посмотрел на нее. Она держала письмо моих родителей, которое я оставил под портретом Розалинды.
— Вообще-то мне не следовало совать нос куда не просят и читать чужие письма, — сказала она, впрочем, без тени раскаяния.
— Уж это точно!
— Но как смеют они писать такое, почему они так жестоки?
— Это не совсем так.
— Вот что случается, когда в семье вырастает один яркий, умный сын, — с отвращением произнесла она.
— Яркие, умные сыновья справляются со своими проблемами куда лучше, чем я.
— Хватит заниматься самобичеванием!
— Слушаюсь, мэм!
— Вы перестанете высылать им деньги?
— Нет. В конце концов, они могут их не тратить или пожертвовать на приют для бродячих кошек и собак.
— По крайней мере, у них хватило приличия понять, что они не могут одновременно тратить ваши деньги и ругать вас на чем свет стоит.
— Мой отец несгибаемо честен, — сказал я. — Честен до последнего гроша. Так уж он устроен. Я ему благодарен за многое.
— Вот почему он так болезненно все это воспринял?
— Да.
— Я никогда... Я знаю, вы будете презирать меня за эти слова... но я никогда не считала таких, как ваш отец... людьми.
— Если вы не будете начеку, — предупредил я, — оковы могут упасть.
Она отвернулась и положила письмо обратно под портрет Розалинды.
— В каком университете вы учились?
— В Лондонском. Ютился в мансарде, жил впроголодь на стипендию.
— Я бы хотела... Как странно... Я бы хотела чему-то научиться. Освоить профессию.
— Учиться никогда не поздно, — улыбнулся я.
— Мне почти двадцать. Я не очень утруждалась в школе. Никто нас и не заставлял. Потом я поехала в пансион для девиц в Швейцарии... Теперь вот живу дома. Сколько времени ушло впустую!
— Дочери богатых людей всегда находятся в трудном положении, — важно изрек я.
— Насмешник и негодяй!
Она снова уселась в кресло и сообщила, что отец вроде бы пришел в себя. Он даже принял приглашение на обед. Все его конюхи по-прежнему работают. Впрочем, большую часть времени они играют в карты или в футбол, поскольку в конюшне остались лишь четыре совсем сырых лошади-двухлетки и три ветерана стипль-чезов, приходящие в себя после травм. Большинство владельцев обещали немедленно прислать своих лошадей обратно, если ему вернут лицензию в ближайшие три-четыре недели.
— Теперь если что и терзает отца, так это неопределенность. Он просто с ума сходит — ведь через две недели большие скачки в Челтенхеме, и если бы ему успели вернуть Кормильца, он бы заявил его на «Золотой кубок».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Мне очень хотелось поехать с ним вместе. Я положил трубку и мрачно посмотрел на свою правую ногу в белом больничном носке. От бедра до кончиков пальцев она была аккуратно запакована в гипс, брюки Тони — длиннее на шесть дюймов, зато прекрасно налезают на гипс и скрывают его от взоров окружающих. Так что в смысле внешнего вида все нормально.
Я вздохнул. Все равно гипс не шутка. Стоять и лежать в нем — еще куда ни шло, но сидеть на стуле неудобно. Нет, при первой же возможности его придется снять. Мускулы от неподвижного состояния делаются слабыми и вялыми. Вот будет смех, если я получу назад лицензию, но не смогу даже залезть на лошадь.
Тони вернулся в восемь и принес полцыпленка. Он не пожелал задержаться — даже для того, чтобы угоститься виски.
— Ты как? — спросил он.
— Вполне. Нормально.
— Нога не болит?
— Ни капельки. Не чувствую ничего.
— Тогда порядок. — Он явно был этому рад. Так и не взглянув на меня, ушел.
На следующее утро ко мне приехала Роберта Крэнфилд.
— Келли? — крикнула она. — Вы дома?
— В спальне.
Она прошла через гостиную и остановилась в дверях. На ней была черно-белая полосатая шубка нараспашку. Под ней черные брюки и свитер цвета болотной ряски.
— Привет! — сказала она. — Принесла вам кое-что, я положу на кухне?
— Очень мило с вашей стороны.
Она пристально посмотрела на меня. Я лежал одетый поверх покрывала и читал утреннюю газету.
— У вас вполне довольный жизнью вид.
— Пожалуй... Хотя и скучно... Правда, теперь пришли вы...
— Теперь другое дело, — согласилась она. — Сварить кофе?
— Давайте!
Вскоре Роберта принесла чашки с кофе, сбросила свой мех и села в кресло.
— Сегодня вы выглядите куда лучше, — сообщила она.
— Отошла кровь с вашего платья?
Она пожала плечами:
— Я отнесла его в чистку. Сказали, что постараются...
— Извините, что так вышло.
— Забудьте об этом, — сказала она, прихлебывая кофе. — Я звонила в больницу в субботу. Мне сказали, что с вами все нормально.
— Спасибо.
— Скажите на милость, почему вы остановились на переезде?
— Когда я понял, что это переезд, было уже поздно.
— Но как вы ухитрились проехать через шлагбаум?
— Он не был опущен.
— Когда мы подъехали, шлагбаум был опущен, — сказала Роберта. — Мы увидели огни, людей, шум, крики и вылезли узнать, что случилось. Кто-то сказал, что поезд сбил машину... и потом я увидела вас буквально в трех шагах — без сознания, лицо в крови... Ужасно. Просто ужасно...
— Извините, что так вышло... Я наглотался окиси углерода и ничего не соображал.
Она усмехнулась:
— На слабоумного вы не похожи.
Шлагбаум, похоже, опустился после того, как я въехал на пути. Я не слышал, как он опускается, не видел его. Похоже, газы оказали на меня куда более сильное воздействие, чем я думал.
— Я назвал вас Розалиндой, — извиняющимся голосом сказал я.
— Я знаю. — На лице ее мелькнула тень. — Вы считаете, я на нее похожа?
— Нет, просто так получилось. Нечаянно. Я хотел сказать «Роберта».
Она выбралась из кресла, сделала несколько шагов и стала всматриваться в портрет Розалинды.
— Ей было бы приятно... знать, что она оказалась первой рядом с вами...
Резко зазвонил телефон у самого моего уха и не дал мне удивиться услышанному. Я взял трубку.
— Это Келли Хьюз? — Голос принадлежал человеку культурному и наделенному властью. — Говорит Уайкем Ферт. Я прочитал в газетах о том, что с вами случилось... Как сообщили сегодня, вы уже дома. С вами... все в порядке?
— Да, благодарю вас, милорд.
Смешно признаться, но сердце глухо застучало в груди. А ладони вспотели.
— Вы в состоянии приехать в Лондон?
— Я... у меня нога в гипсе... Боюсь, мне не очень удобно сидеть в машине.
— М-да! — Пауза. — Тогда я приеду в Корри. Вы ведь живете в конюшнях...
— Да, моя квартира наверху, выходит на конюшенный двор. Если вы войдете в него по аллее, то увидите в дальнем углу зеленую дверь с медным почтовым ящиком. Дверь открыта. Потом надо подняться по лестнице. Я живу наверху.
— Ясно, — коротко сказал он. — Значит, сегодня — устраивает? Отлично. Скажем, часа в четыре. Договорились?
— Сэр... — начал я.
— Не сейчас, Хьюз. Позже.
Я медленно положил трубку. Шесть часов мучительного ожидания. Черт бы его побрал!
— Какое бессердечное письмо! — воскликнула Роберта.
Я посмотрел на нее. Она держала письмо моих родителей, которое я оставил под портретом Розалинды.
— Вообще-то мне не следовало совать нос куда не просят и читать чужие письма, — сказала она, впрочем, без тени раскаяния.
— Уж это точно!
— Но как смеют они писать такое, почему они так жестоки?
— Это не совсем так.
— Вот что случается, когда в семье вырастает один яркий, умный сын, — с отвращением произнесла она.
— Яркие, умные сыновья справляются со своими проблемами куда лучше, чем я.
— Хватит заниматься самобичеванием!
— Слушаюсь, мэм!
— Вы перестанете высылать им деньги?
— Нет. В конце концов, они могут их не тратить или пожертвовать на приют для бродячих кошек и собак.
— По крайней мере, у них хватило приличия понять, что они не могут одновременно тратить ваши деньги и ругать вас на чем свет стоит.
— Мой отец несгибаемо честен, — сказал я. — Честен до последнего гроша. Так уж он устроен. Я ему благодарен за многое.
— Вот почему он так болезненно все это воспринял?
— Да.
— Я никогда... Я знаю, вы будете презирать меня за эти слова... но я никогда не считала таких, как ваш отец... людьми.
— Если вы не будете начеку, — предупредил я, — оковы могут упасть.
Она отвернулась и положила письмо обратно под портрет Розалинды.
— В каком университете вы учились?
— В Лондонском. Ютился в мансарде, жил впроголодь на стипендию.
— Я бы хотела... Как странно... Я бы хотела чему-то научиться. Освоить профессию.
— Учиться никогда не поздно, — улыбнулся я.
— Мне почти двадцать. Я не очень утруждалась в школе. Никто нас и не заставлял. Потом я поехала в пансион для девиц в Швейцарии... Теперь вот живу дома. Сколько времени ушло впустую!
— Дочери богатых людей всегда находятся в трудном положении, — важно изрек я.
— Насмешник и негодяй!
Она снова уселась в кресло и сообщила, что отец вроде бы пришел в себя. Он даже принял приглашение на обед. Все его конюхи по-прежнему работают. Впрочем, большую часть времени они играют в карты или в футбол, поскольку в конюшне остались лишь четыре совсем сырых лошади-двухлетки и три ветерана стипль-чезов, приходящие в себя после травм. Большинство владельцев обещали немедленно прислать своих лошадей обратно, если ему вернут лицензию в ближайшие три-четыре недели.
— Теперь если что и терзает отца, так это неопределенность. Он просто с ума сходит — ведь через две недели большие скачки в Челтенхеме, и если бы ему успели вернуть Кормильца, он бы заявил его на «Золотой кубок».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55