Или ты считаешь, что они есть. Пар затуманил большое зеркало в ванной, в котором она отражалась серым пятном. Рядом с умывальником – флакончики с шампунями, лосьон для тела, расческа, мыло в обертке.
Гостиница «Насьональ» в Касересе. По другую сторону кровати со смятыми простынями окно, словно багет, обрамляло невероятный средневековый пейзаж: древние камни, как бы вырезанные в ночи, колонны и портики, позлащенные скрытой подсветкой. Черт побери, подумала она. Прямо как в американском кино, только все на самом деле. Старая Испания.
– Передай мне, пожалуйста, полотенце, – попросил Тео.
Он был просто потрясающим чистюлей. Всегда принимал душ до и после, будто желая придать сексу некий гигиенический оттенок. Всегда буквально до блеска вымытый и аккуратный, он, казалось, вообще никогда не потел, и на коже у него не водилось ни единого микроба. Почти все мужчины, которых Тереса помнила обнаженными, были или, по крайней мере, выглядели чистыми, но всем им было далеко до Тео. У него почти не было собственного запаха: от его нежной кожи исходил только едва ощутимый, неопределенный мужской аромат – мыла и лосьона, которым он пользовался после бритья, такой же сдержанный, как и все с ним связанное. После секса они оба всегда пахли Тересой – ее утомленной плотью, ее слюной, сильным и густым ароматом ее влажного лона, словно в конце концов кожа мужчины становилась частью ее кожи. Тереса передала Тео махровое полотенце, рассматривая высокое худое тело, с которого еще струилась вода. Черные волосы на груди, ногах и в низу живота. Спокойная – всегда ко времени и к месту – улыбка. Обручальное кольцо на левой руке. Ей было все равно, есть оно или нет, да и самому Тео, судя по всему, тоже. Это продолжение нашей работы, сказала как-то Тереса: один-единственный раз, еще в самом начале, когда он сделал попытку оправдаться или оправдать ее легкомысленным и ненужным замечанием. Так что кончай петь мне серенады. И у Тео хватило ума понять.
– То, что ты говорила насчет сына Сисо Пернаса… это было всерьез?
Тереса не ответила. Подойдя к запотевшему зеркалу, она мазнула по нему ладонью, стирая мельчайшие капельки воды. Да, она здесь, различимая так смутно, что, может, это и не она вовсе: размытые контуры, растрепанные волосы, смотрящие, как всегда, в упор большие черные глаза.
– Видя тебя сейчас, в это невозможно поверить, – сказал Тео.
Он стоял рядом, заглядывая в протертое ею окошко, одновременно вытирая полотенцем грудь и спину.
Тереса медленно покачала головой. Не говори глупостей, был ее безмолвный ответ. Тео рассеянно чмокнул ее в волосы и направился в спальню, на ходу продолжая вытираться, а она осталась стоять там, где стояла, опираясь руками на умывальник, лицом к лицу со своим затуманенным отражением. Дай-то бог, чтобы мне никогда не пришлось доказывать это и тебе, подумала она, мысленно обращаясь к мужчине в соседней комнате. Дай-то бог.
– Меня беспокоит Патрисия, – вдруг проговорил он.
Тереса подошла к двери и остановилась на пороге.
Он достал из чемодана безупречно отутюженную рубашку – у этого сукина сына даже в багаже вещи никогда не мнутся, подумала Тереса, глядя на него, – и расстегивал пуговицы, чтобы надеть ее. Через полчаса у них был заказан столик в «Торре де Санде». Роскошный ресторан, сказал он. В черте старого города. Тео знал все роскошные рестораны, все модные бары, все элегантные магазины. Все места, словно сделанные для него на заказ, как та рубашка, что он сейчас собирался надеть. Казалось, он родился в них – так же, как Пати О'Фаррелл: богатенькие барские дети, перед которыми мир вечно в долгу, хотя он справлялся с жизнью лучше, чем она. Все так замечательно и так далеко от квартала Лас-Сьете-Готас, подумала Тереса, где ее мать, которая ни разу не поцеловала ее, мыла посуду в жестяном тазике во дворе и ложилась в постель с пьяными соседями. Так далеко от школы, где грязные оборванцы задирали ей юбку у забора. А ну-ка, телка, сделай нам хорошо. Каждому. Давай ручонку, приласкай нас, а то мы сейчас тебя разделаем под орех. Так далеко от деревянных и цинковых крыш, от глиняного месива на ее босых ногах и от проклятой нищеты.
– А что с Пати?
– Ты же знаешь, что. И с каждым днем все хуже и хуже.
Это была правда. Алкоголь и кокаин – само по себе плохое сочетание, но было и еще кое-что. Лейтенант как будто постепенно ломалась, рушилась. Молча. Может, к этому подошло бы слово «покорно», но Тересе никак не удавалось понять, чему, собственно, приходится покоряться ее подруге. Иногда Пати была похожа на человека, который, попав в кораблекрушение и выплыв, без всяких видимых причин опускает руки и перестает бороться за жизнь. Может, просто потому, что не верит или устал.
– Она вольна делать все, что хочет, – сказала Тереса.
– Вопрос не в этом. Вопрос в том, устраивает ли тебя то, что она делает, или нет.
Вполне в духе Тео. Его беспокоила не сама Пати О'Фаррелл, а последствия ее поведения. И в любом случае он предоставлял разбираться с ними Тересе. Устраивает тебя или не устраивает. Хозяйка. Самой сложной проблемой было равнодушие Пати к немногочисленным, с явной неохотой исполняемым обязанностям, которые еще возлагались на нее в «Трансер Нага». На деловых встречах и совещаниях – она бывала на них все реже, передав свои полномочия Тересе, – Пати сидела с отсутствующим видом или открыто подшучивала над происходящим: похоже, теперь она смотрела на все как на игру. Она тратила много денег, устранялась от участия в чем бы то ни было, легкомысленно относилась к серьезным делам, касающимся важных интересов и даже человеческих жизней. Она была похожа на отчаливающий корабль. Тереса не могла понять, то ли она мало-помалу стала заменять подругу во всем, то ли виной этому отдалению сама Пати, нарастающая муть в закоулках ее мозга и ее жизни. Лидер у нас – ты, говорила она. Я только апплодирую, пью, нюхаю и смотрю. А может, на самом деле обе они, каждая со своей стороны, способствовали этому, и Пати просто плыла по течению, подчиняясь ритму дней: тому естественному, неизбежному порядку вещей, к которому все пошло с самого начала. Наверное, я ошиблась насчет Эдмона Дантеса, заметила она в тот вечер в доме Томаса Пестаньи. Это не та история, и ты – не он. Или, быть может, как сказала она однажды – нос в белом порошке, мутные глаза, – дело только в том, что рано или поздно аббат Фариа всегда уходит со сцены.
Непредсказуемая, легко срывающаяся на конфликт, в разладе сама с собой и со всем миром, она будто умирала, не умирая. И ей было наплевать. Вот слова, довольно точно описывающие ее состояние. А ведь непредсказуемый человек не годится для участия в подобном бизнесе, столь чувствительном к любому скандалу. Последний эпизод произошел совсем недавно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
Гостиница «Насьональ» в Касересе. По другую сторону кровати со смятыми простынями окно, словно багет, обрамляло невероятный средневековый пейзаж: древние камни, как бы вырезанные в ночи, колонны и портики, позлащенные скрытой подсветкой. Черт побери, подумала она. Прямо как в американском кино, только все на самом деле. Старая Испания.
– Передай мне, пожалуйста, полотенце, – попросил Тео.
Он был просто потрясающим чистюлей. Всегда принимал душ до и после, будто желая придать сексу некий гигиенический оттенок. Всегда буквально до блеска вымытый и аккуратный, он, казалось, вообще никогда не потел, и на коже у него не водилось ни единого микроба. Почти все мужчины, которых Тереса помнила обнаженными, были или, по крайней мере, выглядели чистыми, но всем им было далеко до Тео. У него почти не было собственного запаха: от его нежной кожи исходил только едва ощутимый, неопределенный мужской аромат – мыла и лосьона, которым он пользовался после бритья, такой же сдержанный, как и все с ним связанное. После секса они оба всегда пахли Тересой – ее утомленной плотью, ее слюной, сильным и густым ароматом ее влажного лона, словно в конце концов кожа мужчины становилась частью ее кожи. Тереса передала Тео махровое полотенце, рассматривая высокое худое тело, с которого еще струилась вода. Черные волосы на груди, ногах и в низу живота. Спокойная – всегда ко времени и к месту – улыбка. Обручальное кольцо на левой руке. Ей было все равно, есть оно или нет, да и самому Тео, судя по всему, тоже. Это продолжение нашей работы, сказала как-то Тереса: один-единственный раз, еще в самом начале, когда он сделал попытку оправдаться или оправдать ее легкомысленным и ненужным замечанием. Так что кончай петь мне серенады. И у Тео хватило ума понять.
– То, что ты говорила насчет сына Сисо Пернаса… это было всерьез?
Тереса не ответила. Подойдя к запотевшему зеркалу, она мазнула по нему ладонью, стирая мельчайшие капельки воды. Да, она здесь, различимая так смутно, что, может, это и не она вовсе: размытые контуры, растрепанные волосы, смотрящие, как всегда, в упор большие черные глаза.
– Видя тебя сейчас, в это невозможно поверить, – сказал Тео.
Он стоял рядом, заглядывая в протертое ею окошко, одновременно вытирая полотенцем грудь и спину.
Тереса медленно покачала головой. Не говори глупостей, был ее безмолвный ответ. Тео рассеянно чмокнул ее в волосы и направился в спальню, на ходу продолжая вытираться, а она осталась стоять там, где стояла, опираясь руками на умывальник, лицом к лицу со своим затуманенным отражением. Дай-то бог, чтобы мне никогда не пришлось доказывать это и тебе, подумала она, мысленно обращаясь к мужчине в соседней комнате. Дай-то бог.
– Меня беспокоит Патрисия, – вдруг проговорил он.
Тереса подошла к двери и остановилась на пороге.
Он достал из чемодана безупречно отутюженную рубашку – у этого сукина сына даже в багаже вещи никогда не мнутся, подумала Тереса, глядя на него, – и расстегивал пуговицы, чтобы надеть ее. Через полчаса у них был заказан столик в «Торре де Санде». Роскошный ресторан, сказал он. В черте старого города. Тео знал все роскошные рестораны, все модные бары, все элегантные магазины. Все места, словно сделанные для него на заказ, как та рубашка, что он сейчас собирался надеть. Казалось, он родился в них – так же, как Пати О'Фаррелл: богатенькие барские дети, перед которыми мир вечно в долгу, хотя он справлялся с жизнью лучше, чем она. Все так замечательно и так далеко от квартала Лас-Сьете-Готас, подумала Тереса, где ее мать, которая ни разу не поцеловала ее, мыла посуду в жестяном тазике во дворе и ложилась в постель с пьяными соседями. Так далеко от школы, где грязные оборванцы задирали ей юбку у забора. А ну-ка, телка, сделай нам хорошо. Каждому. Давай ручонку, приласкай нас, а то мы сейчас тебя разделаем под орех. Так далеко от деревянных и цинковых крыш, от глиняного месива на ее босых ногах и от проклятой нищеты.
– А что с Пати?
– Ты же знаешь, что. И с каждым днем все хуже и хуже.
Это была правда. Алкоголь и кокаин – само по себе плохое сочетание, но было и еще кое-что. Лейтенант как будто постепенно ломалась, рушилась. Молча. Может, к этому подошло бы слово «покорно», но Тересе никак не удавалось понять, чему, собственно, приходится покоряться ее подруге. Иногда Пати была похожа на человека, который, попав в кораблекрушение и выплыв, без всяких видимых причин опускает руки и перестает бороться за жизнь. Может, просто потому, что не верит или устал.
– Она вольна делать все, что хочет, – сказала Тереса.
– Вопрос не в этом. Вопрос в том, устраивает ли тебя то, что она делает, или нет.
Вполне в духе Тео. Его беспокоила не сама Пати О'Фаррелл, а последствия ее поведения. И в любом случае он предоставлял разбираться с ними Тересе. Устраивает тебя или не устраивает. Хозяйка. Самой сложной проблемой было равнодушие Пати к немногочисленным, с явной неохотой исполняемым обязанностям, которые еще возлагались на нее в «Трансер Нага». На деловых встречах и совещаниях – она бывала на них все реже, передав свои полномочия Тересе, – Пати сидела с отсутствующим видом или открыто подшучивала над происходящим: похоже, теперь она смотрела на все как на игру. Она тратила много денег, устранялась от участия в чем бы то ни было, легкомысленно относилась к серьезным делам, касающимся важных интересов и даже человеческих жизней. Она была похожа на отчаливающий корабль. Тереса не могла понять, то ли она мало-помалу стала заменять подругу во всем, то ли виной этому отдалению сама Пати, нарастающая муть в закоулках ее мозга и ее жизни. Лидер у нас – ты, говорила она. Я только апплодирую, пью, нюхаю и смотрю. А может, на самом деле обе они, каждая со своей стороны, способствовали этому, и Пати просто плыла по течению, подчиняясь ритму дней: тому естественному, неизбежному порядку вещей, к которому все пошло с самого начала. Наверное, я ошиблась насчет Эдмона Дантеса, заметила она в тот вечер в доме Томаса Пестаньи. Это не та история, и ты – не он. Или, быть может, как сказала она однажды – нос в белом порошке, мутные глаза, – дело только в том, что рано или поздно аббат Фариа всегда уходит со сцены.
Непредсказуемая, легко срывающаяся на конфликт, в разладе сама с собой и со всем миром, она будто умирала, не умирая. И ей было наплевать. Вот слова, довольно точно описывающие ее состояние. А ведь непредсказуемый человек не годится для участия в подобном бизнесе, столь чувствительном к любому скандалу. Последний эпизод произошел совсем недавно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139