Один из тех сукиных сынов, которые готовы ползать на брюхе, лишь бы выжить: так мне описал его другой Эдди, по фамилии Кампельо, тоже гибралтарец, мой старый друг и редактор местной еженедельной газеты «Вокс». Да у этого приятеля кишка тонка даже для того, чтобы предать, сказал Кампельо, когда я спросил его об адвокате и Тересе Мендоса. Засаду на Пунта-Кастор организовали Каньябота и жандарм. Альварес же ограничился тем, что прибрал к рукам денежки галисийца. Но этой женщине было плевать на деньги. Доказательство – потом она разыскала этого типа и заставила работать на себя.
– И обратите внимание, – сказал Эдди Альварес, вернувшись к нашему столику. – Я бы сказал, что Мексиканка и по сей день не стала мстительной. Для нее это было… не знаю. Пожалуй, своего рода вопросом практическим, понимаете?.. В ее мире дела не оставляют недоделанными.
И тут он поведал мне кое-что любопытное.
– Когда ее посадили в Эль-Пуэрто, – сказал он, – я поехал в тот дом, что был у нее с галисийцем в Пальмонесе, чтобы ликвидировать все и запереть его. И знаете что? Она ведь вышла в море, как обычно, не зная, что этот раз окажется последним. Однако все у нее было разложено по ящичкам, все на своем месте. Даже вещи в шкафах лежали так аккуратно, как будто она собиралась проводить инвентаризацию… По-моему, в Тересе Мендоса, – говоря это, Эдди Альварес кивал готовой, как будто шкафы и ящики объясняли все, – гораздо больше, чем безжалостный расчет, честолюбие или мстительность, всегда было развито чувство симметрии.
* * *
Она закончила подметать деревянные мостки, налила себе стакан текилы пополам с апельсиновым соком и, присев на краешек досок, закурила сигарету, зарыв босые ноги в теплый песок. Солнце еще стояло низко, и его косые лучи исчеркали пляж тенями – от каждой ямки, от каждого следа, словно лунный пейзаж. Между домиком и берегом все было чисто, приведено в порядок и ожидало купальщиков, которые обычно появлялись позже: под каждым зонтом по два топчана, аккуратно установленных Тересой строго параллельно и накрытых полосатыми бело-голубыми матрасиками, которые она как следует вытряхнула и расправила.
Стоял штиль, море было безмятежно спокойно, вода не плескала о берег, и средиземноморское солнце окутывало своим оранжево-металлическим блеском силуэты редких пешеходов: пенсионеры совершали утреннюю прогулку, молодая пара играла с собакой, одинокий мужчина сидел, устремив взгляд в море, рядом с воткнутой в песок удочкой. А дальше, за пляжем и этим блеском, за соснами, пальмами и магнолиями, в золотистой дымке вытянулась к востоку Марбелья с черепичными крышами своих вилл и башнями из стекла и бетона.
Тереса с наслаждением курила сигарету, которую выпотрошила и снова свернула, как обычно, добавив к табаку немного гашиша. Тони, управляющий пляжным заведением, не любил, чтобы она курила что-то, кроме табака, когда он рядом; но Тони пока не было, и до прихода купальщиков оставалось довольно много времени – сезон только начинался, – так что она могла покурить спокойно. И текила с апельсиновым соком, или наоборот, была весьма кстати. Уже с восьми часов утра – черный кофе без сахара, хлеб, поджаренный на оливковом масле, и булочка с вареньем – Тереса поправляла топчаны, подметала, расставляла стулья и столы, и впереди у нее был рабочий день, точно такой же, какой был вчера и какой будет завтра: грязные стаканы за прилавком, на стойке и столиках охлажденный лимонный напиток, оршад, кофе со льдом, «Куба Либре», минеральная вода, распухшая голова, промокшая от пота футболка, навес из пальмовых листьев, сквозь которые пробиваются солнечные лучи, влажная, душная жара, напоминавшая ей летнюю жару в Альтате, только здесь больше народу и сильнее запах крема для загара. А кроме того – максимум внимания и настырность клиентов: я просила без льда, послушайте, эй, слушай, я просил с лимоном и со льдом, только не говори, что у тебя нет «Фанты», вы мне принесли с газом, а я просил без. Эти отдыхающие – испанцы или американцы – с их штанами в цветочек, с их покрасневшей, лоснящейся от крема кожей, с их солнечными очками, с их вечно вопящими детьми и жирными телесами, вываливающимися из купальников, маек и парео, были куда противнее, куда эгоистичнее и наглее, чем те, кто посещал путиклубы Дриса Ларби. А Тереса проводила среди них по двенадцать часов в день, туда-сюда, нет даже десяти минут, чтобы присесть отдохнуть, сломанная когда-то рука ноет от тяжести подноса с напитками, волосы заплетены в две косы, лоб обвязан платком, чтобы пот не лился в глаза.
А в затылок всегда упирается подозрительный взгляд Тони.
Но, в общем-то, не все там обстояло так уж плохо. У нее были эти – правда, недолгие – минуты, когда, закончив прибирать и расставив топчаны, она могла спокойно посидеть, глядя на пляж и море. И были вечера, когда, закончив работу, она пешком шла вдоль берега домой, в скромный пансион в старой части Марбельи, как, бывало (казалось, уже столетия назад), делала в Мелилье, заперев «Джамилу». По выходе из Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария труднее всего было привыкнуть к бурной жизни за стенами тюрьмы, к шуму, к уличному движению, к теснящимся на пляже телам, к музыке, грохочущей из баров и дискотек, к огромному количеству людей, топчущих побережье от Торремолиноса до Сотогранде. Полтора года размеренного, однообразного существования и строгого распорядка выработали у Тересы определенные привычки, из-за которых и теперь, через три месяца после освобождения, она все еще чувствовала себя на воле неуютнее, чем там, за решеткой. В Эль-Пуэрто рассказывали истории о заключенных, которые, отбыв долгий срок, стремились снова вернуться в тюрьму, уже не представляя для себя иного дома. Тереса никогда не верила в это, пока однажды утром, сидя с сигаретой на том же самом месте, что и сейчас, вдруг сама не ощутила, что скучает по тюремному порядку, рутине и тишине. Тюрьма может быть домом только для тех, кто несчастен, сказала однажды Пати. Для тех, кто не мечтает. Аббат Фариа – Тереса закончила «Графа Монте-Кристо», прочла много других книг и продолжала покупать романы, которых уже накопилось немало в ее комнатке в пансионе – был не из тех, кто считает тюрьму домом. Наоборот, старый заключенный жаждал выйти на свободу, чтобы вернуть себе украденную у него жизнь. Так же, как Эдмон Дантес, только слишком поздно. Много поразмыслив обо всем этом, Тереса пришла к выводу, что для этих двух людей спрятанное на воле сокровище было только предлогом для того, чтобы поддерживать в себе жизнь, мечтать о побеге, чувствовать себя свободными, несмотря на замки и стены замка Иф. Так и для Лейтенанта О'Фаррелл история о пропавшем кокаине была своеобразным способом ощущать себя свободной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139