Ты правда ничего не читала? Тогда уходи и постарайся зарыться так глубоко, чтобы тебя не нашли. Дон Эпифанио Варгас. Ее крестный отец. Человек, который мог убить ее, но сжалился и не убил. Который потом раскаялся в этом, но уже ничего не мог поделать.
Глава 16.
Вьюки на сторону сбились
Тео Альхарафе вернулся два дня спустя с вполне удовлетворительной информацией. Платежи пунктуально приходят на Гран-Кайман. Предпринимаются шаги для приобретения в собственность небольшого банка и пароходной компании в Белизе. Дочиста отмытые деньги, размещенные в трех цюрихских и двух лихтенштейнских банках, дают высокую прибыль. Тереса внимательно выслушала доклад, просмотрела документы, тщательно ознакомилась с несколькими бумагами, подписала их, и они с Тео поехали ужинать в «Сантьяго» – ресторан в Марбелье, выходящий фасадом на приморскую аллею; Поте Гальвес сидел снаружи, за одним из столиков на террасе. Бобы с ветчиной и тушеная скумбрия, вкуснее и сочнее мяса лангуста.
Бутылка «Сеньорио де Ласан» урожая 1996 года. Тео был разговорчив и мил. Красив. Пиджак на спинке стула, дважды подвернутые рукава белой рубашки, бронзовые руки с крепкими запястьями, покрытыми вьющимися волосками. «Патек Филипп», отполированные ногти, на левой руке блестящее обручальное кольцо.
Иногда, не донеся до рта бокал или вилку, Тео поворачивал свой безупречный профиль испанского орла, чтобы взглянуть на улицу и на входную дверь. Пару раз вставал из-за стола поздороваться с кем-то. Томас Пестанья, ужинавший в глубине зала с группой немецких инвесторов, словно бы не заметил их появления, однако вскоре к их столику подошел официант с бутылкой хорошего вина. От сеньора алькальда, сказал он. Вместе с его приветствиями.
Тереса смотрела на сидящего напротив мужчину и размышляла. Она не собиралась рассказывать ему ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, а может, и вообще никогда о том, что таится в ее утробе. И любопытно: вначале она думала, что скоро придут какие-то ощущения, физическое осознание начавшей развиваться в ней жизни. Однако она не чувствовала ничего. Была только уверенность – и размышления, к которым она приводила. Вот разве только грудь, пожалуй, немного увеличилась да исчезли головные боли; но вообще Тереса ощущала себя беременной, лишь когда думала об этом, или читала результаты своих анализов, или заглядывала в календарь, где в двух месяцах не были отмечены критические дни. И все же, думала она, сидя за столиком и слушая легкую болтовню Тео, вот я – брюхатая, как домохозяйка, как говорят в Испании. Внутри меня есть что-то или кто-то, а я до сих пор не знаю, что буду делать со своей чертовой жизнью и с жизнью этого создания, которое пока ничто, но станет чем-то, если я ему позволю. Она вгляделась в лицо Тео, словно ища какой-нибудь знак, что помог бы ей принять окончательное решение. Или с его жизнью.
– Что-нибудь сейчас происходит? – с рассеянным видом негромко спросил Тео между двумя глотками вина, присланного алькальдом.
– Пока ничего. Обычные повседневные дела.
За десертом он предложил поехать в дом на улице Анча или в какой-нибудь хороший отель на Золотой миле и провести там остаток вечера и ночь.
– Бутылка вина, тарелка иберийской ветчины, – предложил он. – Не торопясь.
Но Тереса покачала головой.
– Я устала, – сказала она, растягивая предпоследний слог. – Сегодня мне что-то неохота.
– Тебе уже почти месяц что-то неохота, – заметил Тео. Улыбаясь – красивый, спокойный, – он нежно коснулся ее пальцев. Тереса перевела взгляд на свою руку, неподвижно лежащую на столе, и некоторое время сидела так, глядя на нее, как на чужую. Этой рукой, подумала она, я выстрелила в лицо Коту Фьерросу.
– Как поживают твои девочки?
Он взглянул на нее с удивлением. Тереса никогда не спрашивала о его семье. Нечто вроде молчаливого уговора с самой собой, который она всегда соблюдала неукоснительно.
– Спасибо, хорошо, – не сразу ответил он.
– Как хорошо, – сказала она. – Как хорошо, что у них все хорошо. И у их мамы, полагаю, тоже. У всех трех.
Положив десертную ложечку на тарелку, Тео наклонился через стол, внимательно глядя на Тересу.
– Что с тобой? – спросил он. – Скажи мне, что с тобой сегодня.
Она посмотрела по сторонам: люди за столиками, машины на проспекте, освещенном закатным солнцем, которое уже заметно опустилось над морем.
– Со мной ничего, – ответила она, понизив голос. – Но я тебе соврала. Кое-что действительно происходит. Кое-что, о чем я тебе еще не говорила.
– Почему?
– Потому, что я не всегда и не все тебе говорю.
Его взгляд – глаза в глаза – стал беспокойным. Безупречная искренность. Выдержав секунд пять, он обернулся, чтобы посмотреть на улицу. И снова повернулся к Тересе – с легкой улыбкой. Красавчик. Он вновь коснулся ее руки, и на этот раз она не отодвинула свою.
– Что-то важное?
Вот так, подумала Тереса. Так оно и бывает, и каждый помогает собственной судьбе. Почти всегда последний шажок ты делаешь сам. К хорошему или к плохому, но сам.
– Да, – ответила она. – Судно в пути. Оно называется «Лус Анхелита».
* * *
Уже стемнело. В саду, как безумные, трещали сверчки.
Когда зажглись огни, Тереса приказала погасить их и теперь сидела на ступеньках крыльца, прижавшись спиной к одной из колонок и глядя на звезды поверх густых черных крон ив. В ногах у нее стояла нераспечатанная бутылка текилы, а за спиной, где на низенький столик рядом с шезлонгами поставили стереоустановку, звучала мексиканская музыка. Музыка Синалоа, которую еще днем ей предложил послушать Поте Гальвес: знаете, хозяйка, это самые последние песни «Лос Бронкос де Рейноса», мне их прислали оттуда, потом скажете, понравилось или нет.
В горах Чиуауа то было.
Под ветром травы клонились.
Хромая, брела кобыла,
вьюки на сторону сбились…
Мало-помалу Крапчатый расширял свою коллекцию баллад. Ему нравились самые жесткие и надрывные; как, бывало, затоскуешь по дому, очень серьезно говорил он, это самое подходящее. Уж с чем родился, с тем вовек не расстанешься, и все тут. В его личном музыкальном автомате были собраны все северяне: от Чалино – эх, какие слова он поет, донья – до Экстерминадора, «Лос Инвасорес де Нуэво Леон», Аса де ла Сьерра, Эль Мореньо, «Лос Бронкос», «Лос Ураканес» и остальных известных групп из самого Синалоа и севернее. Те, кто превратил газетные заметки под красными заголовками в музыку и слова, в песни о контрабанде наркотиков, об убитых, о перестрелках, грузах кокаина, самолетах «Сессна» и грузовиках, о федералах, солдатах, контрабандистах и похоронах. Как в свое время баллады, посвященные Революции, так теперь наркобаллады составляли новую эпику, современную легенду той Мексики, что продолжала существовать и не собиралась меняться – среди иных причин, еще и потому, что от всего этого частично зависела национальная экономика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
Глава 16.
Вьюки на сторону сбились
Тео Альхарафе вернулся два дня спустя с вполне удовлетворительной информацией. Платежи пунктуально приходят на Гран-Кайман. Предпринимаются шаги для приобретения в собственность небольшого банка и пароходной компании в Белизе. Дочиста отмытые деньги, размещенные в трех цюрихских и двух лихтенштейнских банках, дают высокую прибыль. Тереса внимательно выслушала доклад, просмотрела документы, тщательно ознакомилась с несколькими бумагами, подписала их, и они с Тео поехали ужинать в «Сантьяго» – ресторан в Марбелье, выходящий фасадом на приморскую аллею; Поте Гальвес сидел снаружи, за одним из столиков на террасе. Бобы с ветчиной и тушеная скумбрия, вкуснее и сочнее мяса лангуста.
Бутылка «Сеньорио де Ласан» урожая 1996 года. Тео был разговорчив и мил. Красив. Пиджак на спинке стула, дважды подвернутые рукава белой рубашки, бронзовые руки с крепкими запястьями, покрытыми вьющимися волосками. «Патек Филипп», отполированные ногти, на левой руке блестящее обручальное кольцо.
Иногда, не донеся до рта бокал или вилку, Тео поворачивал свой безупречный профиль испанского орла, чтобы взглянуть на улицу и на входную дверь. Пару раз вставал из-за стола поздороваться с кем-то. Томас Пестанья, ужинавший в глубине зала с группой немецких инвесторов, словно бы не заметил их появления, однако вскоре к их столику подошел официант с бутылкой хорошего вина. От сеньора алькальда, сказал он. Вместе с его приветствиями.
Тереса смотрела на сидящего напротив мужчину и размышляла. Она не собиралась рассказывать ему ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, а может, и вообще никогда о том, что таится в ее утробе. И любопытно: вначале она думала, что скоро придут какие-то ощущения, физическое осознание начавшей развиваться в ней жизни. Однако она не чувствовала ничего. Была только уверенность – и размышления, к которым она приводила. Вот разве только грудь, пожалуй, немного увеличилась да исчезли головные боли; но вообще Тереса ощущала себя беременной, лишь когда думала об этом, или читала результаты своих анализов, или заглядывала в календарь, где в двух месяцах не были отмечены критические дни. И все же, думала она, сидя за столиком и слушая легкую болтовню Тео, вот я – брюхатая, как домохозяйка, как говорят в Испании. Внутри меня есть что-то или кто-то, а я до сих пор не знаю, что буду делать со своей чертовой жизнью и с жизнью этого создания, которое пока ничто, но станет чем-то, если я ему позволю. Она вгляделась в лицо Тео, словно ища какой-нибудь знак, что помог бы ей принять окончательное решение. Или с его жизнью.
– Что-нибудь сейчас происходит? – с рассеянным видом негромко спросил Тео между двумя глотками вина, присланного алькальдом.
– Пока ничего. Обычные повседневные дела.
За десертом он предложил поехать в дом на улице Анча или в какой-нибудь хороший отель на Золотой миле и провести там остаток вечера и ночь.
– Бутылка вина, тарелка иберийской ветчины, – предложил он. – Не торопясь.
Но Тереса покачала головой.
– Я устала, – сказала она, растягивая предпоследний слог. – Сегодня мне что-то неохота.
– Тебе уже почти месяц что-то неохота, – заметил Тео. Улыбаясь – красивый, спокойный, – он нежно коснулся ее пальцев. Тереса перевела взгляд на свою руку, неподвижно лежащую на столе, и некоторое время сидела так, глядя на нее, как на чужую. Этой рукой, подумала она, я выстрелила в лицо Коту Фьерросу.
– Как поживают твои девочки?
Он взглянул на нее с удивлением. Тереса никогда не спрашивала о его семье. Нечто вроде молчаливого уговора с самой собой, который она всегда соблюдала неукоснительно.
– Спасибо, хорошо, – не сразу ответил он.
– Как хорошо, – сказала она. – Как хорошо, что у них все хорошо. И у их мамы, полагаю, тоже. У всех трех.
Положив десертную ложечку на тарелку, Тео наклонился через стол, внимательно глядя на Тересу.
– Что с тобой? – спросил он. – Скажи мне, что с тобой сегодня.
Она посмотрела по сторонам: люди за столиками, машины на проспекте, освещенном закатным солнцем, которое уже заметно опустилось над морем.
– Со мной ничего, – ответила она, понизив голос. – Но я тебе соврала. Кое-что действительно происходит. Кое-что, о чем я тебе еще не говорила.
– Почему?
– Потому, что я не всегда и не все тебе говорю.
Его взгляд – глаза в глаза – стал беспокойным. Безупречная искренность. Выдержав секунд пять, он обернулся, чтобы посмотреть на улицу. И снова повернулся к Тересе – с легкой улыбкой. Красавчик. Он вновь коснулся ее руки, и на этот раз она не отодвинула свою.
– Что-то важное?
Вот так, подумала Тереса. Так оно и бывает, и каждый помогает собственной судьбе. Почти всегда последний шажок ты делаешь сам. К хорошему или к плохому, но сам.
– Да, – ответила она. – Судно в пути. Оно называется «Лус Анхелита».
* * *
Уже стемнело. В саду, как безумные, трещали сверчки.
Когда зажглись огни, Тереса приказала погасить их и теперь сидела на ступеньках крыльца, прижавшись спиной к одной из колонок и глядя на звезды поверх густых черных крон ив. В ногах у нее стояла нераспечатанная бутылка текилы, а за спиной, где на низенький столик рядом с шезлонгами поставили стереоустановку, звучала мексиканская музыка. Музыка Синалоа, которую еще днем ей предложил послушать Поте Гальвес: знаете, хозяйка, это самые последние песни «Лос Бронкос де Рейноса», мне их прислали оттуда, потом скажете, понравилось или нет.
В горах Чиуауа то было.
Под ветром травы клонились.
Хромая, брела кобыла,
вьюки на сторону сбились…
Мало-помалу Крапчатый расширял свою коллекцию баллад. Ему нравились самые жесткие и надрывные; как, бывало, затоскуешь по дому, очень серьезно говорил он, это самое подходящее. Уж с чем родился, с тем вовек не расстанешься, и все тут. В его личном музыкальном автомате были собраны все северяне: от Чалино – эх, какие слова он поет, донья – до Экстерминадора, «Лос Инвасорес де Нуэво Леон», Аса де ла Сьерра, Эль Мореньо, «Лос Бронкос», «Лос Ураканес» и остальных известных групп из самого Синалоа и севернее. Те, кто превратил газетные заметки под красными заголовками в музыку и слова, в песни о контрабанде наркотиков, об убитых, о перестрелках, грузах кокаина, самолетах «Сессна» и грузовиках, о федералах, солдатах, контрабандистах и похоронах. Как в свое время баллады, посвященные Революции, так теперь наркобаллады составляли новую эпику, современную легенду той Мексики, что продолжала существовать и не собиралась меняться – среди иных причин, еще и потому, что от всего этого частично зависела национальная экономика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139