Подошли остальные танки.
Немцы стали доставать из колодца бадью с водой. Пили по очереди, и блестящие струйки текли с их небритых подбородков. Витька смотрел на них и не испытывал ни ненависти, ни страха. Одно жгучее любопытство. Так вот они какие, немцы, вдруг свалившиеся на них, как снег на голову…
Потом танкисты забрались в машины, глухо стукнули крышки, взревели моторы — и стальные громадины укатили, подняв густую завесу пыли.
С тяжелым сердцем ребята двинулись дальше. Город был захвачен немцами, в этом больше никто не сомневался. А они оказались в тылу врага.
Город уже виднелся вдали. Такой родной и вместе с тем чужой. Ребята пересекли железнодорожный путь. Отсюда ближе к домам. На пути, у развороченной стрелки, возились железнодорожники. Немецкие танки стояли у шоссе. Много танков. Танкисты сидели и лежали на траве и ели из котелков. По перрону прохаживались немецкие офицеры в высоких фуражках и начищенных сапогах. Револьверы их непривычно болтались на животе. На путях посвистывали маневровые, лязгали буферами товарные составы. Пакгауз был разворочен крупной фугаской. Железные балки, скрюченные и заржавевшие, торчали, как лапы гигантского паука. Вокзал тоже был разрушен. Немецкие офицеры поднимали ноги, перешагивая через битый красный кирпич.
На ребят никто не обращал внимания. Вдаль пути прошла женщина в платке с бельевой корзиной в руке. Она равно-душно взглянула на них и отвернулась. Немцев на улицах было мало. Жителей тоже что-то не видать. Над зданием горкома партии развевался немецкий флаг со свастикой.
Город был основательно разрушен. Вместо домов — груды бревен, штукатурки, кирпича. Красный железнодорожный мост, что неподалеку от их дома, рухнул в реку. Блестящие изогнутые рельсы со шпалами торчали над обрывом.
— А где же наш дом? — ахнула Люся, когда они поднялись на насыпь возле упавшего в реку моста.
Дома не было. Большого двухэтажного дома, построенного купцом Квасниковым, как в свое время на спор утверждал Гошка Буянов, больше не существовало. Если от других домов остались груды бревен и битого кирпича, то от их дома не осталось ничего. Несколько закопченных печей и гора углей в огромной яме.
На всей Чапаевской улице сохранился один деревянный дом с яблоневым садом. Он стоял на перекрестке двух улиц. Деревья в парке обгорели. Некоторые были расщеплены осколками.
Ребята молча спустились с насыпи и остановились на краю большой черной ямы. В ней еще курился сизоватый гаревый дымок. Никто из них не произнес ни слова. Касаясь плечами друг друга, мальчишки и девчонки с Чапаевской улицы стояли на пепелище своего родного дома и молчали. Еще того не зная, они в этот миг прощались со своим так неожиданно оборвавшимся детством.
Они становились взрослыми.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. В ГОРОДЕ, СТАВШЕМ ЧУЖИМ.
Первый знакомый, которого они увидели, был Петька Симаков, по прозвищу Квас. Так его прозвали потому, что Петька мог зараз выпить десять стаканов клюквенного кваса или морса. Второго такого специалиста на Чапаевской не было. Симаковы жили как раз в том доме, который чудом сохранился. Стекла еще не были вставлены; два окна заткнуты тряпьем и фанерой.
Петька, сгибаясь под тяжестью мешка, направлялся к дому.
— Здорово, Квас! — окликнул Гошка.
Петька оглянулся, и от неожиданности уронил мешок. Квас стоял истуканом и смотрел на них.
— Ты не знаешь, где наши? — спросил Витька. Квас нагнулся за мешком, взвалил на плечо и, часто оглядываясь, засеменил к своему дому.
— Чего это он? — удивился Сашка.
Квас ногой толкнул калитку и скрылся в яблоневом саду.
— На нем мой новый пиджак, — сказал Гошка. — Мать. только по праздникам давала надевать.
— Ты не ошибся? — спросила Алла.
— Чего же он тогда побежал?
— К кому бы еще сходить, узнать про наших? — вздохнула Алла. — Может быть, они в городе?
— Твой отец партийный? — спросил Гошка, — И мать, — ответила Алла.
— Твои эвакуировались, — убежденно сказал Гошка. — Партийные не остаются. Слышала, что беженцы говорили? Немцы партийных в первую очередь расстреливают.
— И мой батя партийный, — сказал Сашка.
— Мой беспартийный, — сказал Витька Грохотов. — Только он тут не останется. Мой батя, наверное, уже воюет.
— Неужели в городе никого знакомых не осталось? — сказала Алла.
— Идите куда-нибудь спрячьтесь, — предложил Гошка. — А я Кваса буду караулить.
Ребята пошли в покалеченный парк, а Гошка, пригнувшись, стал огибать сад.
Полчаса прошло в ожидании. Разговаривать не хотелось. Каждый думал о своих родителях. Коля Бэс развязал мешок, достал оттуда драгоценную коробку с засушенными и наколотыми на картонки жуками. Долго рассматривал каждого жука в отдельности, а потом снова положил картонки в коробку, аккуратно завязал бечевкой и бросил в яму.
— Жуки, — сказал он. — Смешно… Жуки теперь не летают. Теперь самолеты летают.
— Люсь, зачем ты сюда притащилась? — спросил Сашка. — Ведь твоих здесь нет?
— Папа должен был из командировки вернуться.
— Дурочка ты, Люська, хоть и отличница! Я бы на твоем месте уже в Артеке загорал.
— Сколько человек может без еды прожить? — спросила Люся.
— Две недели, — ответил Витька.
— Без воды и недели не протянет, а на воде можно с месяц продержаться, — сообщил Коля.
— А мне даже есть не хочется, — сказала Алла. — У меня такое предчувствие, будто с мамой что-то случилось…
— Фиг он поймает Кваса, — вздохнул Сашка. — Пойти поглядеть, что ли?
Он поднялся с садовой скамейки и, зачем-то прихватив свой мешок, не спеша зашагал по тропинке.
Ладонщиков вышел на дорогу и свернул к полуразрушенной круглой часовне, где в мирное время был Клуб юных техников.
Немного погодя Витька тоже поднялся и пошел за Ладонщиковым. Он нашел его в часовне. Сашка сидел на металлическом верстаке и, пыхтя, открывал ножом банку с консервами. Рядом на развязанном мешке лежала початая буханка с общипанной горбушкой. Сашка чертыхнулся — нож был тупой, а банка крепкая — и, отщипнув от буханки кусок мякиша, засунул в рот.
— Приятного аппетита, — сказал Витька, появляясь за его спиной.
Сашка подпрыгнул на верстаке и лег грудью на продукты.
— Ну и кто ты после этого? — с презрением спросил Витька, двигая скулами.
— Это я… достал. Сам, — забормотал Сашка. — Это мое.
— Выкладывай все из мешка!
Сашка заморгал, потом ногтями отломил от буханки краюху и протянул.
— Бери, сейчас банку открою и мяса дам… Витька подошел ближе и, не размахиваясь, ударил Сашку в лицо. Тот ойкнул и отлетел к стене. Из носа потекла кровь. Сашка побагровел, схватил обломок кирпича и запустил в Грохотова. Витька пригнулся: кирпич с треском рассыпался о стену. За вторым кирпичом Сашка нагнуться не успел:
Витька прыгнул на него и повалил на грязный пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Немцы стали доставать из колодца бадью с водой. Пили по очереди, и блестящие струйки текли с их небритых подбородков. Витька смотрел на них и не испытывал ни ненависти, ни страха. Одно жгучее любопытство. Так вот они какие, немцы, вдруг свалившиеся на них, как снег на голову…
Потом танкисты забрались в машины, глухо стукнули крышки, взревели моторы — и стальные громадины укатили, подняв густую завесу пыли.
С тяжелым сердцем ребята двинулись дальше. Город был захвачен немцами, в этом больше никто не сомневался. А они оказались в тылу врага.
Город уже виднелся вдали. Такой родной и вместе с тем чужой. Ребята пересекли железнодорожный путь. Отсюда ближе к домам. На пути, у развороченной стрелки, возились железнодорожники. Немецкие танки стояли у шоссе. Много танков. Танкисты сидели и лежали на траве и ели из котелков. По перрону прохаживались немецкие офицеры в высоких фуражках и начищенных сапогах. Револьверы их непривычно болтались на животе. На путях посвистывали маневровые, лязгали буферами товарные составы. Пакгауз был разворочен крупной фугаской. Железные балки, скрюченные и заржавевшие, торчали, как лапы гигантского паука. Вокзал тоже был разрушен. Немецкие офицеры поднимали ноги, перешагивая через битый красный кирпич.
На ребят никто не обращал внимания. Вдаль пути прошла женщина в платке с бельевой корзиной в руке. Она равно-душно взглянула на них и отвернулась. Немцев на улицах было мало. Жителей тоже что-то не видать. Над зданием горкома партии развевался немецкий флаг со свастикой.
Город был основательно разрушен. Вместо домов — груды бревен, штукатурки, кирпича. Красный железнодорожный мост, что неподалеку от их дома, рухнул в реку. Блестящие изогнутые рельсы со шпалами торчали над обрывом.
— А где же наш дом? — ахнула Люся, когда они поднялись на насыпь возле упавшего в реку моста.
Дома не было. Большого двухэтажного дома, построенного купцом Квасниковым, как в свое время на спор утверждал Гошка Буянов, больше не существовало. Если от других домов остались груды бревен и битого кирпича, то от их дома не осталось ничего. Несколько закопченных печей и гора углей в огромной яме.
На всей Чапаевской улице сохранился один деревянный дом с яблоневым садом. Он стоял на перекрестке двух улиц. Деревья в парке обгорели. Некоторые были расщеплены осколками.
Ребята молча спустились с насыпи и остановились на краю большой черной ямы. В ней еще курился сизоватый гаревый дымок. Никто из них не произнес ни слова. Касаясь плечами друг друга, мальчишки и девчонки с Чапаевской улицы стояли на пепелище своего родного дома и молчали. Еще того не зная, они в этот миг прощались со своим так неожиданно оборвавшимся детством.
Они становились взрослыми.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. В ГОРОДЕ, СТАВШЕМ ЧУЖИМ.
Первый знакомый, которого они увидели, был Петька Симаков, по прозвищу Квас. Так его прозвали потому, что Петька мог зараз выпить десять стаканов клюквенного кваса или морса. Второго такого специалиста на Чапаевской не было. Симаковы жили как раз в том доме, который чудом сохранился. Стекла еще не были вставлены; два окна заткнуты тряпьем и фанерой.
Петька, сгибаясь под тяжестью мешка, направлялся к дому.
— Здорово, Квас! — окликнул Гошка.
Петька оглянулся, и от неожиданности уронил мешок. Квас стоял истуканом и смотрел на них.
— Ты не знаешь, где наши? — спросил Витька. Квас нагнулся за мешком, взвалил на плечо и, часто оглядываясь, засеменил к своему дому.
— Чего это он? — удивился Сашка.
Квас ногой толкнул калитку и скрылся в яблоневом саду.
— На нем мой новый пиджак, — сказал Гошка. — Мать. только по праздникам давала надевать.
— Ты не ошибся? — спросила Алла.
— Чего же он тогда побежал?
— К кому бы еще сходить, узнать про наших? — вздохнула Алла. — Может быть, они в городе?
— Твой отец партийный? — спросил Гошка, — И мать, — ответила Алла.
— Твои эвакуировались, — убежденно сказал Гошка. — Партийные не остаются. Слышала, что беженцы говорили? Немцы партийных в первую очередь расстреливают.
— И мой батя партийный, — сказал Сашка.
— Мой беспартийный, — сказал Витька Грохотов. — Только он тут не останется. Мой батя, наверное, уже воюет.
— Неужели в городе никого знакомых не осталось? — сказала Алла.
— Идите куда-нибудь спрячьтесь, — предложил Гошка. — А я Кваса буду караулить.
Ребята пошли в покалеченный парк, а Гошка, пригнувшись, стал огибать сад.
Полчаса прошло в ожидании. Разговаривать не хотелось. Каждый думал о своих родителях. Коля Бэс развязал мешок, достал оттуда драгоценную коробку с засушенными и наколотыми на картонки жуками. Долго рассматривал каждого жука в отдельности, а потом снова положил картонки в коробку, аккуратно завязал бечевкой и бросил в яму.
— Жуки, — сказал он. — Смешно… Жуки теперь не летают. Теперь самолеты летают.
— Люсь, зачем ты сюда притащилась? — спросил Сашка. — Ведь твоих здесь нет?
— Папа должен был из командировки вернуться.
— Дурочка ты, Люська, хоть и отличница! Я бы на твоем месте уже в Артеке загорал.
— Сколько человек может без еды прожить? — спросила Люся.
— Две недели, — ответил Витька.
— Без воды и недели не протянет, а на воде можно с месяц продержаться, — сообщил Коля.
— А мне даже есть не хочется, — сказала Алла. — У меня такое предчувствие, будто с мамой что-то случилось…
— Фиг он поймает Кваса, — вздохнул Сашка. — Пойти поглядеть, что ли?
Он поднялся с садовой скамейки и, зачем-то прихватив свой мешок, не спеша зашагал по тропинке.
Ладонщиков вышел на дорогу и свернул к полуразрушенной круглой часовне, где в мирное время был Клуб юных техников.
Немного погодя Витька тоже поднялся и пошел за Ладонщиковым. Он нашел его в часовне. Сашка сидел на металлическом верстаке и, пыхтя, открывал ножом банку с консервами. Рядом на развязанном мешке лежала початая буханка с общипанной горбушкой. Сашка чертыхнулся — нож был тупой, а банка крепкая — и, отщипнув от буханки кусок мякиша, засунул в рот.
— Приятного аппетита, — сказал Витька, появляясь за его спиной.
Сашка подпрыгнул на верстаке и лег грудью на продукты.
— Ну и кто ты после этого? — с презрением спросил Витька, двигая скулами.
— Это я… достал. Сам, — забормотал Сашка. — Это мое.
— Выкладывай все из мешка!
Сашка заморгал, потом ногтями отломил от буханки краюху и протянул.
— Бери, сейчас банку открою и мяса дам… Витька подошел ближе и, не размахиваясь, ударил Сашку в лицо. Тот ойкнул и отлетел к стене. Из носа потекла кровь. Сашка побагровел, схватил обломок кирпича и запустил в Грохотова. Витька пригнулся: кирпич с треском рассыпался о стену. За вторым кирпичом Сашка нагнуться не успел:
Витька прыгнул на него и повалил на грязный пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86