Каждый удар резцом делал он сам и сам наносил краски. Ни один из его подмастерьев, даже сам Птах, не был допущен к рельефу. И вот сделан наконец последний штрих.
Отступив на несколько шагов от своего произведения, Тутмос долго рассматривал его в колеблющемся свете светильника.
Кого оплакивают женщины, заламывая руки, вырывая себе волосы, закатывая глаза?
Эсе? Она была как полураспустившийся цветок лотоса, сломленный бурей. Если бы буря пощадила его, лепестки постепенно раскрылись бы, а потом увяли бы и опали. Так стоит ли плакать из-за того, что этого не произошло?
Или скорбят они потому, что и Эхнатон, царь, так же смертей, как и его ничтожнейший слуга? И есть ли различие в смерти царя и самого обыкновенного человека? Сотрясается ли в таких случаях земля? Погибает ли порядок, право и справедливость, если перестанет жить тот, кто ими управляет? Или бог производит на свет уже другого сына, призванного заботиться о том, чтобы то, что было установлено ранее, не распалось? Почему люди страдают, почему сердца их от рождения и до кончины трепещут от муки, если сама жизнь их в руках Атона, который выводит из тьмы на свет все творения, отсчитывает часы их жизни и дарует км гробницы, где они могут видеть его и после своей смерти? Или люди страдают потому, что сами становятся в тень, хотя бог озаряет их своими светлыми лучами?
Тутмоса не было, когда Нефертити и царь осматривали его работу. Закончив ее, он сразу же оставил погребальные камеры. Похвалы ему теперь были не нужны.
– Видел ли ты что-нибудь подобное? – спросила царица своего супруга, глаза которого были обращены к стене.
Эхнатон улыбнулся:
– Ты хочешь получить похвалу за скульптора, которого избрала.
– Да, – ответила она, – я хочу этого!
Суд состоялся, но он ничего не принес Тутмосу. Царица пощадила его, и скульптора не пригласили в суд как свидетеля. Аба понес наказание, так же как и Маи со всеми своими сообщниками. Он обеспечивал родственников выгодными местами, которые давали им зерно, растительное масло, полотно. Сквозь пальцы смотрел он на своих управляющих, допускавших злоупотребления в находившихся под их надзором царских имениях, которыми они управляли не лучше, чем Аба. Да, рука руку моет, но от этого они не становятся чище.
Гробница Маи была разрушена, имя его стерто, а самого его направили на горные работы в восточную пустыню. Но Тутмос не уничтожил слепок его головы. Чего ради было это делать? Когда взгляд его устремлялся на эту голову, ему казалось, что он ведет беседу наедине и с этой исковерканной жизнью.
Под следствие попал и сам Туту. Однако он оправдался. Ни того, кем был Уна в действительности, ни того, что он вел запрещенную игру с Азиру, Туту не знал. В доказательство прочел он царю письмо, которое прислал ему аморитский правитель:
«К ногам моего владыки, моего бога, моего солнца падаю я ниц семь и семь раз. Мой владыка, мой бог, мое солнце! Что мне еще искать? Лик царя, моего господина, прекрасный лик вечно ищу я. О господин! Не внемли словам моих врагов, которые хотят оклеветать меня! Потому что я твой вечный слуга. Я исполняю все желания моего господина. Все, что исходит из уст господина моего, я исполняю. Смотри, восемь кораблей, и стволы кедров, и все, что мой царь, мой господин, мой бог, мое солнце от меня требует, – все я исполняю.
Мой господин! Увидишь – я приду к тебе, как ты того пожелал… Я поспешу прийти к тебе. Однако царь хеттов сидит в Нухашше, и я боюсь, что в мое отсутствие он может вторгнуться в страну Амурру, страну царя, моего господина. Потому что в двух днях пути от Нухашше находится Тунип, и я боюсь, что он будет угрожать этому городу, владению царя, моего господина.
Когда же царь хеттов отступит, тогда приду я.
И я, и мои братья, и мои сыновья – слуги царя, моего господина на вечные времена!»
– Почему же ты мне раньше не показал этого письма? – спросил царь раздраженно.
– Уна тогда сказал, – ответил Туту, – что он намерен сначала поехать на север, чтобы убедиться, соответствуют ли истине слова Азиру, прежде чем обременять царя, нашего господина.
Согнувшись, стоял Туту перед Добрым богом, не осмеливаясь поднять на него глаз. Но он чувствовал на себе взгляд Эхнатона, и ему становилось страшно. «Дело идет о жизни и смерти», – подумал он и пал ниц перед царем, поцеловав землю у его ног.
«Так все они пресмыкаются передо мной, – с отвращением глядя на Туту, думал Эхнатон, – все они так пресмыкаются, когда я стою перед ними. Когда же они уходят с моих глаз, тогда делают то, что пожелают!»
Безысходная тоска охватила царя. «Могу ли я обойтись без него? – спросил он себя. – Есть ли второй такой человек, кто так же хорошо разбирался бы в запутанных взаимоотношениях между зависимыми от меня правителями? И тот, кто займет его место, будет ли служить мне преданнее?»
– Встань, – сказал он распростершемуся перед ним Туту. – Немедленно пошли Хани за сыном Панефера. Дай ему отряды воинов и вручи письмо для Азиру.
Напиши амориту, что он не ответил ни на один из моих вопросов. Я хочу знать, почему он захватил Гебал, а Рибадди, моего преданнейшего слугу, выдал его врагам. Я хочу знать, почему он заключил договор с правителем Кадеша, хотя он отлично знал, что тот со мной поссорился!
Напиши ему, что я требую немедленно прибыть ко мне, независимо от того, будет ли царь хеттов в Нухашше или нет. Если он мне подчинится, тогда будет жить, потому что он, конечно, знает, что я не стремлюсь полностью подчинить своих союзников. Если же почему-либо он попытается строить мне козни, тогда найдет он смерть на плахе вместе во своей семьей.
Ко всему этому прибавь, что я благоденствую, как солнце на небе. И я, и мои воины, и мои колесницы в Верхней и Нижней стране, от восхода и до захода солнца!
Он делает движение рукой, давая понять Туту, что тот отпущен. Согнувшись, пятится к двери Туту, «главные уста царя». Когда дверь закрылась за ним, он наконец распрямился и облегченно вытер со лба пот.
Вскоре после этого разговора вторгся Хани в Речену и Сирию; Хани, сын верховного жреца Мерира, Хани, которому был присвоен титул «царского сына Ханаана». Никто не оказал ему сопротивления. Все вассалы подтвердили свою покорность, уплатили дань, выполнили свои повинности. Но никаких следов Уны обнаружить не удалось.
Больше двух лет оставался Хани в северных странах. После его возвращения царь решил устроить «парадный выход» в своих больших золотых носилках чтобы торжественно принять дань от Сирии и Речену, а также и от Куша, с Востока и Запада. Представители всех стран будут собраны в одно и то же время, так же как и представители островов, что среди моря, чтобы преподнести дань царю, сидящему на троне в городе Небосклон Атона. Эхнатон будет принимать подношения каждой страны и благословлять жителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65