– спросил Караев.
– Ответьте, почему?
– Это просто совпадение.
– Вы уверены?
– Можно без американизмов? Я же просил.
– Это потому, что я некрасивая? – настаивала девушка.
– Можно подумать, что до встречи с тобой я был членом общества трезвости! Не передергивай.
Маша повернулась и пошла в комнату, при этом полотенце развернулось и соскользнуло с нее. Караев, помедлив, поставил рюмку и пошел за ней – сделав несколько шагов, он нагнулся и поднял полотенце.
В спальне по обеим сторонам кровати, на прикроватных тумбочках, стояли два зажженных подсвечника. В слабом свете Маша, лежащая в кровати, с распущенными волосами, казалась даже привлекательной. Одеяло едва закрывало ее маленькую грудь. Караев не спешил к ней присоединиться – он присел на спинку кровати и смотрел на девушку.
– Что? – с вызовом спросила Маша.
– А ты похорошела, я смотрю, – сказал Караев.
– А вы бы еще выпили – я бы красавицей стала, – дерзко ответила Маша. – Правда, в вашем случае может работать еще и другой фактор.
– Интересно?
– Говорят, если все без исключения девушки, проходящие мимо мужчины, кажутся ему красавицами – значит, он постарел. Ведь вы намного старше меня!
– Семнадцать лет между нами, добрая девочка.
– А что касается моей внешности, я вам вот что расскажу. Когда я училась в шестом классе, один мальчик пригласил меня домой. Я пошла, хотя понимала, что я ему нравлюсь и не надо идти к нему домой. Хотя нет – я была уверена, что со мной ничего не случится. Я сильная, а он был слабаком, но не в этом дело. Его отец оказался дома. Оказался неожиданно – я поняла это по лицу мальчика.
– Видимо, рассказ долгий, – раздражаясь, сказал Караев, – я пойду принесу выпить.
– Нет-нет, – остановила его Маша, – рассказывать, в общем-то, нечего. Я хотела сказать, что его папа стал ухаживать за мной как за женщиной, он на меня так смотрел, он хотел меня! По взгляду женщина всегда понимает, когда мужчина хочет ее, – вот вы, например, никогда на меня так не смотрите.
– Но ты не была тогда женщиной, сколько тебе было, двенадцать, одиннадцать?
– Двенадцать, но это ничего не значит. Женщина – это не физическое созревание, это ощущение. Я почувствовала себя женщиной, когда мне было пять лет.
– Час от часу не легче, – воскликнул Караев, – надеюсь, тебя не изнасиловали?
– Мы с мамой сидели в каком-то коридоре, в большом таком, светлом, может быть, в поликлинике. Какой-то мужчина взял меня на колени – он разговаривал с мамой – а я сидела и слушала, и вдруг мне на нос упала капелька.
– Капелька? – удивился Караев. – Капелька чего?
– Не знаю. Воды.
– Он что, потел, этот дядя, или облизывался? Маша, улыбаясь, пожала плечами.
– Не знаю, ни то, ни другое. Не представляю, откуда она вообще взялась, но мне стало вдруг так хорошо, что я кончила.
– Тебе было пять лет?
– Да.
– У меня есть приятель, – сказал Караев, – психиатр. Хочешь, я свожу тебя к нему?
– Вы мне не верите, смеетесь надо мной, – обиделась девушка, – а я ведь этого никогда, никому не рассказывала.
– Ну почему же… Верю, частично. В то, что ты сидела на коленке, – да, а все остальное – плод твоего воспаленного воображения. Психиатру все же стоит показаться. Кстати, я ведь засыпаю раньше тебя.
– Да, – подтвердила Маша, – и начинаете храпеть.
– Это очень легкомысленно с моей стороны, – озабоченно сказал Караев, – я имею в виду сон, а не храп. Тебе никаких мыслей не приходит в голову, когда ты смотришь на меня спящего? Во всяком случае, надо бы запереть в шкафу все колющие и режущие предметы.
– Перестаньте издеваться надо мной, ничего не буду вам больше рассказывать. Ложитесь, пока мы не поссорились.
– Оденься, пожалуйста.
– Почему? Что случилось? – испуганно спросила Маша.
– Мы будем ужинать, – Караев встал с кровати и вышел из комнаты.
Маша недоуменно смотрела ему вслед, затем поднялась и стала одеваться. Когда она вошла в кухню, он стоял у окна.
– Вы как часовой на своем посту. Вам нравится этот вид из окна?
Не оборачиваясь, он ответил:
– Нет, он меня угнетает, этот убогий пейзаж. Одни панельные дома, да еще такого жуткого цвета! Какой идиот додумался красить их в цвет детской неожиданности? Единственное утешение – бывает еще хуже. Например, пейзаж индустриальный – глядя на него, вообще повеситься можно.
Произнеся это, Караев отвернулся от окна.
– А что же вы все время в окно глядите?
– Больше не на что.
– А вы на что больше всего любите смотреть?
– На море или на горы. В нашем городе есть и то и другое, даже не могу сказать, что я люблю больше. Горы очень красивые, особенно зимой. Знаешь, они никогда не бывают покрыты снегом сплошь, как равнина, – всегда что-нибудь чернеет, какой-то склон, утес или подлесок. Но это красота неподвижная. Важа Пшавела сказал про горы: «Стоят и ждут. Беспредельно ожидание гор». А море – красота подвижная, – если оно спокойно, то похоже на спящего льва. Это обманчивое спокойствие, скрытая мощь.
– А если вы так любите ваши пейзажи, почему же вы уехали со своей родины? – спросила Маша.
– Это провокационный вопрос, впрочем, он в твоем стиле, – раздражаясь, сказал Караев, – и я, кажется, отвечал на него, но могу повторить для лиц с девичьей памятью. Моя незабвенная мама говорила мне: «Сынок, учись у евреев, для них родина-мать – это место, где они деньги зарабатывают». Я уехал со своей родины по экономическим причинам, неужели ты этого не понимаешь?
– Понимаю.
– Зачем же ты задаешь свои подлые вопросы?
Маша подошла к Караеву и обняла его:
– Простите меня, не сердитесь. Вы сегодня странный какой-то. Почему?
– У меня сплин, – буркнул Караев.
– Хотите, я вам массаж сделаю?
– Нет, дорогая, сплин массажем не лечится, равно как и тоска, хандра, депрессия.
– Ну это как сказать, – жизнерадостно ответила Маша, – я вот, когда у меня плохое настроение, начинаю что-нибудь по дому делать – стирать, например, готовить, уборкой занимаюсь – и все проходит.
– Счастливый ты человек, – завистливо сказал Караев.
– А где вы вчера были?
– В тюрьме.
– Ну, я серьезно спрашиваю. Я вчера приехала с цветами и как дура стояла под дверью целых два часа и плакала…
– Врешь, – перебил ее Караев, – ты неспособна плакать.
– Еще как способна, – обиделась девушка.
– А цветы зачем?
– Хотела вам приятное сделать. Потом я поняла, что вы нескоро придете, уехала в общежитие. Там уже немного успокоилась, стала вам звонить, просидела на телефоне весь вечер, набирала ваш номер до часу ночи, но вы так и не появились.
– Зачем же ты приехала без звонка?
– Хотела вам сюрприз сделать. Но вы, как оказалось, не любите сюрпризов. Вы были у женщины? – сказала и впилась взглядом в Караева.
– Ты по-русски хорошо понимаешь? Я был в тюрьме, хочешь по-азербайджански скажу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
– Ответьте, почему?
– Это просто совпадение.
– Вы уверены?
– Можно без американизмов? Я же просил.
– Это потому, что я некрасивая? – настаивала девушка.
– Можно подумать, что до встречи с тобой я был членом общества трезвости! Не передергивай.
Маша повернулась и пошла в комнату, при этом полотенце развернулось и соскользнуло с нее. Караев, помедлив, поставил рюмку и пошел за ней – сделав несколько шагов, он нагнулся и поднял полотенце.
В спальне по обеим сторонам кровати, на прикроватных тумбочках, стояли два зажженных подсвечника. В слабом свете Маша, лежащая в кровати, с распущенными волосами, казалась даже привлекательной. Одеяло едва закрывало ее маленькую грудь. Караев не спешил к ней присоединиться – он присел на спинку кровати и смотрел на девушку.
– Что? – с вызовом спросила Маша.
– А ты похорошела, я смотрю, – сказал Караев.
– А вы бы еще выпили – я бы красавицей стала, – дерзко ответила Маша. – Правда, в вашем случае может работать еще и другой фактор.
– Интересно?
– Говорят, если все без исключения девушки, проходящие мимо мужчины, кажутся ему красавицами – значит, он постарел. Ведь вы намного старше меня!
– Семнадцать лет между нами, добрая девочка.
– А что касается моей внешности, я вам вот что расскажу. Когда я училась в шестом классе, один мальчик пригласил меня домой. Я пошла, хотя понимала, что я ему нравлюсь и не надо идти к нему домой. Хотя нет – я была уверена, что со мной ничего не случится. Я сильная, а он был слабаком, но не в этом дело. Его отец оказался дома. Оказался неожиданно – я поняла это по лицу мальчика.
– Видимо, рассказ долгий, – раздражаясь, сказал Караев, – я пойду принесу выпить.
– Нет-нет, – остановила его Маша, – рассказывать, в общем-то, нечего. Я хотела сказать, что его папа стал ухаживать за мной как за женщиной, он на меня так смотрел, он хотел меня! По взгляду женщина всегда понимает, когда мужчина хочет ее, – вот вы, например, никогда на меня так не смотрите.
– Но ты не была тогда женщиной, сколько тебе было, двенадцать, одиннадцать?
– Двенадцать, но это ничего не значит. Женщина – это не физическое созревание, это ощущение. Я почувствовала себя женщиной, когда мне было пять лет.
– Час от часу не легче, – воскликнул Караев, – надеюсь, тебя не изнасиловали?
– Мы с мамой сидели в каком-то коридоре, в большом таком, светлом, может быть, в поликлинике. Какой-то мужчина взял меня на колени – он разговаривал с мамой – а я сидела и слушала, и вдруг мне на нос упала капелька.
– Капелька? – удивился Караев. – Капелька чего?
– Не знаю. Воды.
– Он что, потел, этот дядя, или облизывался? Маша, улыбаясь, пожала плечами.
– Не знаю, ни то, ни другое. Не представляю, откуда она вообще взялась, но мне стало вдруг так хорошо, что я кончила.
– Тебе было пять лет?
– Да.
– У меня есть приятель, – сказал Караев, – психиатр. Хочешь, я свожу тебя к нему?
– Вы мне не верите, смеетесь надо мной, – обиделась девушка, – а я ведь этого никогда, никому не рассказывала.
– Ну почему же… Верю, частично. В то, что ты сидела на коленке, – да, а все остальное – плод твоего воспаленного воображения. Психиатру все же стоит показаться. Кстати, я ведь засыпаю раньше тебя.
– Да, – подтвердила Маша, – и начинаете храпеть.
– Это очень легкомысленно с моей стороны, – озабоченно сказал Караев, – я имею в виду сон, а не храп. Тебе никаких мыслей не приходит в голову, когда ты смотришь на меня спящего? Во всяком случае, надо бы запереть в шкафу все колющие и режущие предметы.
– Перестаньте издеваться надо мной, ничего не буду вам больше рассказывать. Ложитесь, пока мы не поссорились.
– Оденься, пожалуйста.
– Почему? Что случилось? – испуганно спросила Маша.
– Мы будем ужинать, – Караев встал с кровати и вышел из комнаты.
Маша недоуменно смотрела ему вслед, затем поднялась и стала одеваться. Когда она вошла в кухню, он стоял у окна.
– Вы как часовой на своем посту. Вам нравится этот вид из окна?
Не оборачиваясь, он ответил:
– Нет, он меня угнетает, этот убогий пейзаж. Одни панельные дома, да еще такого жуткого цвета! Какой идиот додумался красить их в цвет детской неожиданности? Единственное утешение – бывает еще хуже. Например, пейзаж индустриальный – глядя на него, вообще повеситься можно.
Произнеся это, Караев отвернулся от окна.
– А что же вы все время в окно глядите?
– Больше не на что.
– А вы на что больше всего любите смотреть?
– На море или на горы. В нашем городе есть и то и другое, даже не могу сказать, что я люблю больше. Горы очень красивые, особенно зимой. Знаешь, они никогда не бывают покрыты снегом сплошь, как равнина, – всегда что-нибудь чернеет, какой-то склон, утес или подлесок. Но это красота неподвижная. Важа Пшавела сказал про горы: «Стоят и ждут. Беспредельно ожидание гор». А море – красота подвижная, – если оно спокойно, то похоже на спящего льва. Это обманчивое спокойствие, скрытая мощь.
– А если вы так любите ваши пейзажи, почему же вы уехали со своей родины? – спросила Маша.
– Это провокационный вопрос, впрочем, он в твоем стиле, – раздражаясь, сказал Караев, – и я, кажется, отвечал на него, но могу повторить для лиц с девичьей памятью. Моя незабвенная мама говорила мне: «Сынок, учись у евреев, для них родина-мать – это место, где они деньги зарабатывают». Я уехал со своей родины по экономическим причинам, неужели ты этого не понимаешь?
– Понимаю.
– Зачем же ты задаешь свои подлые вопросы?
Маша подошла к Караеву и обняла его:
– Простите меня, не сердитесь. Вы сегодня странный какой-то. Почему?
– У меня сплин, – буркнул Караев.
– Хотите, я вам массаж сделаю?
– Нет, дорогая, сплин массажем не лечится, равно как и тоска, хандра, депрессия.
– Ну это как сказать, – жизнерадостно ответила Маша, – я вот, когда у меня плохое настроение, начинаю что-нибудь по дому делать – стирать, например, готовить, уборкой занимаюсь – и все проходит.
– Счастливый ты человек, – завистливо сказал Караев.
– А где вы вчера были?
– В тюрьме.
– Ну, я серьезно спрашиваю. Я вчера приехала с цветами и как дура стояла под дверью целых два часа и плакала…
– Врешь, – перебил ее Караев, – ты неспособна плакать.
– Еще как способна, – обиделась девушка.
– А цветы зачем?
– Хотела вам приятное сделать. Потом я поняла, что вы нескоро придете, уехала в общежитие. Там уже немного успокоилась, стала вам звонить, просидела на телефоне весь вечер, набирала ваш номер до часу ночи, но вы так и не появились.
– Зачем же ты приехала без звонка?
– Хотела вам сюрприз сделать. Но вы, как оказалось, не любите сюрпризов. Вы были у женщины? – сказала и впилась взглядом в Караева.
– Ты по-русски хорошо понимаешь? Я был в тюрьме, хочешь по-азербайджански скажу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110