На все это она ответила одним словом: «Нет!» Гнев мой возрастал, и я метнулся к креслу, намереваясь силой удержать ее. Она даже не отстранилась, только оказала:
— Теперь это уже не в твоей власти!
Я разжал руки. Такова была ее воля.
Не произнося ни слова, мы смотрели друг на друга. Наконец Шейла поднялась с кресла.
— Ну что ж, вот все и кончено, — промолвила она. — Помоги-ка мне собрать вещи.
В эту минуту она, как и я раньше, обратила внимание на ветер и подошла к окну. Деревья гнулись под низко нависшим серым небом. Пышная июньская зелень их даже в сумеречном свете выступала ярким пятном. Из окна тянуло запахом липы.
— Я полюбила этот дом, — заметила Шейла, поглаживая своими сильными пальцами подоконник.
Мы прошли в ее будуар. Там царил страшный беспорядок, которого до нынешнего вечера я не замечал, как и не сознавал того, что от безукоризненной аккуратности Шейлы уже ничего не осталось; так муж не видит, насколько подурнела его жена, хотя это бросается в глаза всякому, кто не встречался с нею год.
Шейла обошла будуар. Хотя она перестала следить за своей внешностью, движения ее были по-прежнему грациозны и энергичны. Она попросила, чтобы я на некоторое время оставил у себя коллекцию монет. Она слишком тяжелая и ценная, чтобы таскать ее с собой из отеля в отель. Прежде всего Шейла упаковала свой патефон.
— Он мне понадобится, — сказала она.
Затем она стала укладывать в чемодан альбомы с пластинками. Я подавал их ей. Принимая очередной альбом, Шейла улыбнулась мне дружеской, немного печальной, но беззлобной улыбкой.
— Как жаль, что у тебя совсем нет слуха, — заметила она.
Я напомнил ей про платья.
— Да, мне, наверно, кое-что понадобится, — равнодушно заметила она. — Достань мне что-нибудь на свой выбор.
Я положил ей руку на плечо.
— Ты должна с большим вниманием относиться к себе!
Хоть мы и расставались, я говорил с ней тем ворчливо-заботливым тоном, к какому прибегал в редкие счастливые дни, когда между нами царили мир и согласие.
— Зачем?
— Ты не следишь даже за лицом.
— Оно мне опротивело! — воскликнула Шейла.
— Это твое дело, но оно у тебя еще красивое.
Это была правда. Хотя она выглядела изможденной, не умывалась с утра, а то и дольше, и не пудрилась, черты лица у нее были все-таки удивительно правильные и глаза по-прежнему сверкали, несмотря на темные круги, которыми они теперь были всегда обведены.
— Оно мне опротивело! — повторила Шейла.
— Мужчины теперь будут увиваться за тобой еще больше, чем прежде, — сказал я, — только ты не должна их уж слишком отталкивать.
— А мне они не нужны.
— Но у тебя же всегда была куча поклонников…
— Да, знаю. Но для меня было бы, наверно, лучше, если б их было поменьше. Да и для тебя тоже…
Она принялась укладывать в чемодан книги, но я остановил ее.
— Послушай, что я тебе еще скажу! Я надеюсь, что ты найдешь человека, который даст тебе счастье. Это возможно, уверяю тебя!
Шейла посмотрела на меня с еле уловимой усмешкой.
— Ты должна в это верить! — настаивал я. — Из нашей совместной жизни ничего не получилось. Но ведь для тебя еще не все кончено.
— Я не стану больше пытаться, — возразила она.
Она села и принялась обсуждать всякие практические вопросы с той деловитостью, которая некогда так поразила меня в ней. Через час она кончит укладывать вещи и отправится в какой-нибудь отель. (Я больше не спорил с ней.) Паспорт у нее в порядке, и выехать за границу она может хоть завтра. Я должен перевести ей деньги в Париж. На юг она сразу не поедет — слишком жарко. (Мне показалось удивительным, что даже в такой момент она способна помнить о том, что не выносит жары.) Лето она, очевидно, проведет в Бретани, а в октябре отправится в Италию. Этим все планы Шейлы исчерпывались. Она добавила, что рано или поздно я, видимо, надумаю жениться. В этом случае она готова по первому требованию дать мне развод.
— Если тебе будет плохо, дай мне знать, — сказал я.
Шейла покачала головой.
— Нет, этого я не сделаю.
— Я тебя очень прошу.
— Нет! — твердо промолвила она. — Если бы даже мне и захотелось, я бы все равно этого не сделала. Я и так причинила тебе достаточно зла.
Шейла поднялась и, отвернувшись от меня, посмотрела в окно. Она стояла прямо, расправив плечи.
— Может быть, тебе понадобится…
— Какое имеет значение, что мне понадобится?
— Не говори так!
Шейла медленно повернулась ко мне.
— Теперь это не имеет никакого значения! — Она вполне владела собой. Голова ее была горделиво вздернута. — И по одной простой причине. Ты, кажется, сказал, что для меня еще не все кончено?
— Разумеется!
— Ну, так ты ошибаешься.
Шейла отчетливо представляла себе свое будущее, но не хотела ни о чем просить меня. Она не сделала ни шагу, чтобы подойти ко мне. Она стояла выпрямившись, опустив руки.
— Оставь меня одну, — сказала она твердо. — Когда я буду готова, я позову тебя.
50. ПРОГУЛКА ПО САДУ
Я прохаживался по нашему садику. Дойдя до калитки, выходившей на улицу, я повернул обратно и увидел, что Шейла зажгла свет: окно ее выделялось ярким пятном в преждевременно сгустившихся сумерках. Влажный воздух был пропитан дурманяще сладким ароматом лип. Время от времени порыв ветра доносил сюда и запахи реки, но над всем царил в тот вечер густой и пряный запах лип — запах Лондона в июне.
Я не мог прогнать Шейлу. У меня не хватало, на это духу. Мне было совершенно ясно, к чему ведет моя нерешительность. Если уж расставаться, то самое время — сейчас. Вторично я такого решения никогда не приму. Мне представился удобный случай, но я не могу им воспользоваться. Сейчас я уговорю Шейлу остаться, и все пойдет по-старому. И я осужу себя на пожизненное заключение.
Однако в душе у меня не происходило борьбы. Ведь никакого решения я сейчас не принимал. Как и все прочие решения моей жизни, оно было принято задолго до того, как я осознал это, — вероятно, в тот момент, когда я увидел, как растеряна Шейла, а еще вероятнее, когда, горделиво выпрямившись, она заявила, что больше ничего не ждет от жизни. Она смотрела на будущее без всяких иллюзий. Она вообще не была склонна к иллюзиям. Так, без иллюзий, она и будет жить, кочуя из отеля в отель, одинокая и несчастная, год от году становясь все более эксцентричной.
Я не мог допустить этого. И только этим и объяснилось мое решение. Как ни тягостна была наша совместная жизнь, она казалась вполне сносной по сравнению с тем, что ожидало Шейлу. Я должен быть возле нее! Иначе я не могу поступить! Теплый ветер дул мне в лицо, и, вдыхая аромат лип, я склонился перед неизбежностью. Теперь мне уже никуда не уйти от своей судьбы. Надо только как-то выкраивать для себя отдых: раз уж это на всю жизнь, надо найти способ облегчить ее. И со свойственной мне практической сметкой и изворотливостью я уже принялся искать выход.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Теперь это уже не в твоей власти!
Я разжал руки. Такова была ее воля.
Не произнося ни слова, мы смотрели друг на друга. Наконец Шейла поднялась с кресла.
— Ну что ж, вот все и кончено, — промолвила она. — Помоги-ка мне собрать вещи.
В эту минуту она, как и я раньше, обратила внимание на ветер и подошла к окну. Деревья гнулись под низко нависшим серым небом. Пышная июньская зелень их даже в сумеречном свете выступала ярким пятном. Из окна тянуло запахом липы.
— Я полюбила этот дом, — заметила Шейла, поглаживая своими сильными пальцами подоконник.
Мы прошли в ее будуар. Там царил страшный беспорядок, которого до нынешнего вечера я не замечал, как и не сознавал того, что от безукоризненной аккуратности Шейлы уже ничего не осталось; так муж не видит, насколько подурнела его жена, хотя это бросается в глаза всякому, кто не встречался с нею год.
Шейла обошла будуар. Хотя она перестала следить за своей внешностью, движения ее были по-прежнему грациозны и энергичны. Она попросила, чтобы я на некоторое время оставил у себя коллекцию монет. Она слишком тяжелая и ценная, чтобы таскать ее с собой из отеля в отель. Прежде всего Шейла упаковала свой патефон.
— Он мне понадобится, — сказала она.
Затем она стала укладывать в чемодан альбомы с пластинками. Я подавал их ей. Принимая очередной альбом, Шейла улыбнулась мне дружеской, немного печальной, но беззлобной улыбкой.
— Как жаль, что у тебя совсем нет слуха, — заметила она.
Я напомнил ей про платья.
— Да, мне, наверно, кое-что понадобится, — равнодушно заметила она. — Достань мне что-нибудь на свой выбор.
Я положил ей руку на плечо.
— Ты должна с большим вниманием относиться к себе!
Хоть мы и расставались, я говорил с ней тем ворчливо-заботливым тоном, к какому прибегал в редкие счастливые дни, когда между нами царили мир и согласие.
— Зачем?
— Ты не следишь даже за лицом.
— Оно мне опротивело! — воскликнула Шейла.
— Это твое дело, но оно у тебя еще красивое.
Это была правда. Хотя она выглядела изможденной, не умывалась с утра, а то и дольше, и не пудрилась, черты лица у нее были все-таки удивительно правильные и глаза по-прежнему сверкали, несмотря на темные круги, которыми они теперь были всегда обведены.
— Оно мне опротивело! — повторила Шейла.
— Мужчины теперь будут увиваться за тобой еще больше, чем прежде, — сказал я, — только ты не должна их уж слишком отталкивать.
— А мне они не нужны.
— Но у тебя же всегда была куча поклонников…
— Да, знаю. Но для меня было бы, наверно, лучше, если б их было поменьше. Да и для тебя тоже…
Она принялась укладывать в чемодан книги, но я остановил ее.
— Послушай, что я тебе еще скажу! Я надеюсь, что ты найдешь человека, который даст тебе счастье. Это возможно, уверяю тебя!
Шейла посмотрела на меня с еле уловимой усмешкой.
— Ты должна в это верить! — настаивал я. — Из нашей совместной жизни ничего не получилось. Но ведь для тебя еще не все кончено.
— Я не стану больше пытаться, — возразила она.
Она села и принялась обсуждать всякие практические вопросы с той деловитостью, которая некогда так поразила меня в ней. Через час она кончит укладывать вещи и отправится в какой-нибудь отель. (Я больше не спорил с ней.) Паспорт у нее в порядке, и выехать за границу она может хоть завтра. Я должен перевести ей деньги в Париж. На юг она сразу не поедет — слишком жарко. (Мне показалось удивительным, что даже в такой момент она способна помнить о том, что не выносит жары.) Лето она, очевидно, проведет в Бретани, а в октябре отправится в Италию. Этим все планы Шейлы исчерпывались. Она добавила, что рано или поздно я, видимо, надумаю жениться. В этом случае она готова по первому требованию дать мне развод.
— Если тебе будет плохо, дай мне знать, — сказал я.
Шейла покачала головой.
— Нет, этого я не сделаю.
— Я тебя очень прошу.
— Нет! — твердо промолвила она. — Если бы даже мне и захотелось, я бы все равно этого не сделала. Я и так причинила тебе достаточно зла.
Шейла поднялась и, отвернувшись от меня, посмотрела в окно. Она стояла прямо, расправив плечи.
— Может быть, тебе понадобится…
— Какое имеет значение, что мне понадобится?
— Не говори так!
Шейла медленно повернулась ко мне.
— Теперь это не имеет никакого значения! — Она вполне владела собой. Голова ее была горделиво вздернута. — И по одной простой причине. Ты, кажется, сказал, что для меня еще не все кончено?
— Разумеется!
— Ну, так ты ошибаешься.
Шейла отчетливо представляла себе свое будущее, но не хотела ни о чем просить меня. Она не сделала ни шагу, чтобы подойти ко мне. Она стояла выпрямившись, опустив руки.
— Оставь меня одну, — сказала она твердо. — Когда я буду готова, я позову тебя.
50. ПРОГУЛКА ПО САДУ
Я прохаживался по нашему садику. Дойдя до калитки, выходившей на улицу, я повернул обратно и увидел, что Шейла зажгла свет: окно ее выделялось ярким пятном в преждевременно сгустившихся сумерках. Влажный воздух был пропитан дурманяще сладким ароматом лип. Время от времени порыв ветра доносил сюда и запахи реки, но над всем царил в тот вечер густой и пряный запах лип — запах Лондона в июне.
Я не мог прогнать Шейлу. У меня не хватало, на это духу. Мне было совершенно ясно, к чему ведет моя нерешительность. Если уж расставаться, то самое время — сейчас. Вторично я такого решения никогда не приму. Мне представился удобный случай, но я не могу им воспользоваться. Сейчас я уговорю Шейлу остаться, и все пойдет по-старому. И я осужу себя на пожизненное заключение.
Однако в душе у меня не происходило борьбы. Ведь никакого решения я сейчас не принимал. Как и все прочие решения моей жизни, оно было принято задолго до того, как я осознал это, — вероятно, в тот момент, когда я увидел, как растеряна Шейла, а еще вероятнее, когда, горделиво выпрямившись, она заявила, что больше ничего не ждет от жизни. Она смотрела на будущее без всяких иллюзий. Она вообще не была склонна к иллюзиям. Так, без иллюзий, она и будет жить, кочуя из отеля в отель, одинокая и несчастная, год от году становясь все более эксцентричной.
Я не мог допустить этого. И только этим и объяснилось мое решение. Как ни тягостна была наша совместная жизнь, она казалась вполне сносной по сравнению с тем, что ожидало Шейлу. Я должен быть возле нее! Иначе я не могу поступить! Теплый ветер дул мне в лицо, и, вдыхая аромат лип, я склонился перед неизбежностью. Теперь мне уже никуда не уйти от своей судьбы. Надо только как-то выкраивать для себя отдых: раз уж это на всю жизнь, надо найти способ облегчить ее. И со свойственной мне практической сметкой и изворотливостью я уже принялся искать выход.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116