Я ответил, что заниматься без его помощи будет гораздо труднее, но все же можно, а вот если он не даст мне взаймы, то мне не наскрести денег даже на оплату стажировки в течение года.
Мэрион нахмурилась.
— Мне кажется, он вам поможет, — сказала она. Затем, посмотрев на меня, спросила. — А если нет, вы отступитесь?
— Ни за что!
Сдвинув брови, Мэрион спросила, насколько основательны возражения Джорджа. Я не скрыл, что они весьма основательны. Тогда она потребовала, чтобы я подробно объяснил ей, в чем они состоят; ведь она лишь весьма отдаленно представляет себе, из чего складывается подготовка к экзаменам на звание адвоката. Я объяснил — спокойно и довольно толково. Порой бывает нетрудно рассматривать чужие доводы, перебирать их один за другим, выкладывая, словно карты на стол, для всеобщего обозрения. Мне даже легче стало, когда я изложил их и проанализировал так, будто они не имели ко мне касательства.
Перебив меня, Мэрион спросила, как же я намерен выходить из положения. Я ответил, что надеюсь получить стажерское пособие или одну из премий, которые выдают за отличные результаты на выпускных экзаменах.
— Человек вы, конечно, неглупый, — не очень уверенно произнесла Мэрион. — Но ведь у вас будет уйма конкурентов. И таких, которые имеют все, чего нет у вас, Льюис!
Я сказал, что мне это известно. На крайний случай у меня есть тетя Милли: я думаю, что, если мне повезет, я смогу занять у нее сотню-другую. Но больше мне рассчитывать не на что.
Мэрион, сидевшая у противоположной стены маленькой комнатки, взглянула на меня — вернее, не взглянула, а окинула взглядом с головы до пят.
— Хватит ли у вас сил, Льюис? — вдруг спросила она.
— Как-нибудь выдержу, — ответил я.
— Я уверена, что нервы у вас порядком истрепаны.
— Я крепче, чем вы думаете.
— Энергии у вас, конечно, хоть отбавляй — я это не раз говорила. Но надо вести себя очень разумно, иначе как бы не выдохнуться!
Мэрион встала с дивана и пересела в кресло, поближе ко мне.
— Послушайте, Льюис, — убежденно заговорила она, глядя мне прямо в лицо. — Я желаю вам добра. От всей души желаю! Подумайте, стоит ли копья ломать? Какой смысл убивать себя? Не лучше ли побороть свою гордость и делать то, что вам советуют? В конце концов, это было бы куда разумнее. И не такие уж перед вами открываются плохие перспективы! У вас появится достаток, и ничто не помешает вам со временем подняться на ступеньку выше. Но тогда это не потребует от вас чрезмерного напряжения. И вы сможете заниматься всем, к чему душа лежит!
Моя рука покоилась на подлокотнике кресла. Мэрион положила на нее свою руку, — пальцы у нее были очень горячие.
— Неужели вы считаете, что я должен всю жизнь прозябать стряпчим в провинциальном городишке? — глядя ей в глаза, спросил я.
Мэрион отвела взгляд, но руки не отняла.
— Мне хочется только одного: чтобы вы не надорвались.
Я очень устал и поднялся, намереваясь идти домой. Но прежде чем распроститься со мной, Мэрион взяла с меня слово, что я сообщу ей о решении Идена и о том, как будет дальше вести себя Джордж.
— Непременно сообщите, — настаивала она. — Я хочу все знать. И не сердитесь на меня за то, что я вам наговорила. Я не могла удержаться. Надеюсь, вы понимаете, что я желаю вам всего, чего вы сами желаете.
17. ПИСЬМО НА КОМОДЕ
Вскоре я уже мог сообщить Мэрион добрые вести, что я и не замедлил сделать, желая показать, что я вовсе не сержусь на нее. На этот раз она выслушала меня, не перебивая, и я со всеми подробностями передал ей, что сказал мне Джордж и что сказал Иден.
Джордж заговорил со мной только через три или четыре дня после нашей ссоры — сухо, почти враждебно и вместе с тем крайне смущенно. Он не взял обратно ни одного из своих возражений. С его точки зрения, я был безнадежным глупцом, но поскольку он сам уговаривал меня приобрести профессию и предлагал помощь, то теперь считал себя обязанным не отступаться. Он готов поддержать меня в меру своих возможностей. Если мне понадобятся деньги, он постарается их достать, хотя на большую сумму я не могу рассчитывать. И, разумеется, он будет исподволь натаскивать меня к экзаменам.
— Я ни минуты не сомневаюсь, что эти проклятые экзамены покажутся тебе детской забавой, — решительно заявил он. — Это единственное во всей твоей безумной затее, что меня ничуть не беспокоит. Что же до остального, то ты слышал мое мнение. Только отныне я буду держать его при себе.
Его тон и слова представляли собой странную смесь враждебности, смущения, обиды, великодушия и душевной теплоты. Я растаял и не находил себе места от радости.
А Иден, узнав о том, что я не переменил решения, покачал головой и сказал:
— Ну что ж, молодым людям, видно, не обойтись без сумасбродства! Если вы твердо решили пробить головой стену, я не смогу вас от этого удержать.
Тем не менее он не преминул прочесть мне лекцию, состоявшую из вполне здравых наставлений, а затем охотно согласился дать мне рекомендацию и снабдить письмом к одному адвокату. Он написал его тут же, не откладывая в долгий ящик. В письме содержалась просьба устранить некоторые формальные трудности, которые могли возникнуть при занесении меня в списки лиц, допускаемых к экзаменам. Адресовано оно было Герберту Гетлифу.
— Теперь, — заявил я Мэрион, — мне остается лишь внести деньги.
А немного спустя, в октябре 1924 года, в один из погожих дней бабьего лета, — мне как раз исполнилось девятнадцать лет, — я объявил Мэрион, что включен в список лиц, допускаемых к экзаменам, и уже внес деньги. Путь к отступлению был отрезан. В пятницу вечером я отправился к тете Милли и сообщил новость ей и отцу. До того, во время традиционных чаепитий, я не раз намекал, что хочу употребить наследство на приобретение специальности, и это всегда вызывало со стороны тети Милли бурные возражения. Но сейчас, когда я сообщил, что внес двести фунтов и намерен держать экзамены на адвоката, она, к моему великому удивлению, встретила это так, словно в какой-то мере одобряла мое решение.
— Ну, скажу я вам! — безразличным тоном проронил отец, услышав новость.
Тетя Милли накинулась на него.
— И это все, что ты можешь сказать, Берти? — воскликнула она и, изобразив нечто вроде приветливой улыбки, повернулась ко мне. — Нисколько не удивлюсь, если окажется, что эти деньги ты выбросил на ветер, заметила она, не в силах отказаться от своего обыкновения начинать разговор в самом неприятном тоне. — Это все твоя мать виновата в том, что ты мечтаешь стать белоручкой. Но если уж выбрасывать деньги, то лучше на эта экзамены, на которых ты все равно провалишься, чем в бездонные кассы пивнушек.
— Но в кассы-то не я их бросаю, — возразил я. — Это делают бармены. Я же, как вам известно, никогда не собирался стать барменом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Мэрион нахмурилась.
— Мне кажется, он вам поможет, — сказала она. Затем, посмотрев на меня, спросила. — А если нет, вы отступитесь?
— Ни за что!
Сдвинув брови, Мэрион спросила, насколько основательны возражения Джорджа. Я не скрыл, что они весьма основательны. Тогда она потребовала, чтобы я подробно объяснил ей, в чем они состоят; ведь она лишь весьма отдаленно представляет себе, из чего складывается подготовка к экзаменам на звание адвоката. Я объяснил — спокойно и довольно толково. Порой бывает нетрудно рассматривать чужие доводы, перебирать их один за другим, выкладывая, словно карты на стол, для всеобщего обозрения. Мне даже легче стало, когда я изложил их и проанализировал так, будто они не имели ко мне касательства.
Перебив меня, Мэрион спросила, как же я намерен выходить из положения. Я ответил, что надеюсь получить стажерское пособие или одну из премий, которые выдают за отличные результаты на выпускных экзаменах.
— Человек вы, конечно, неглупый, — не очень уверенно произнесла Мэрион. — Но ведь у вас будет уйма конкурентов. И таких, которые имеют все, чего нет у вас, Льюис!
Я сказал, что мне это известно. На крайний случай у меня есть тетя Милли: я думаю, что, если мне повезет, я смогу занять у нее сотню-другую. Но больше мне рассчитывать не на что.
Мэрион, сидевшая у противоположной стены маленькой комнатки, взглянула на меня — вернее, не взглянула, а окинула взглядом с головы до пят.
— Хватит ли у вас сил, Льюис? — вдруг спросила она.
— Как-нибудь выдержу, — ответил я.
— Я уверена, что нервы у вас порядком истрепаны.
— Я крепче, чем вы думаете.
— Энергии у вас, конечно, хоть отбавляй — я это не раз говорила. Но надо вести себя очень разумно, иначе как бы не выдохнуться!
Мэрион встала с дивана и пересела в кресло, поближе ко мне.
— Послушайте, Льюис, — убежденно заговорила она, глядя мне прямо в лицо. — Я желаю вам добра. От всей души желаю! Подумайте, стоит ли копья ломать? Какой смысл убивать себя? Не лучше ли побороть свою гордость и делать то, что вам советуют? В конце концов, это было бы куда разумнее. И не такие уж перед вами открываются плохие перспективы! У вас появится достаток, и ничто не помешает вам со временем подняться на ступеньку выше. Но тогда это не потребует от вас чрезмерного напряжения. И вы сможете заниматься всем, к чему душа лежит!
Моя рука покоилась на подлокотнике кресла. Мэрион положила на нее свою руку, — пальцы у нее были очень горячие.
— Неужели вы считаете, что я должен всю жизнь прозябать стряпчим в провинциальном городишке? — глядя ей в глаза, спросил я.
Мэрион отвела взгляд, но руки не отняла.
— Мне хочется только одного: чтобы вы не надорвались.
Я очень устал и поднялся, намереваясь идти домой. Но прежде чем распроститься со мной, Мэрион взяла с меня слово, что я сообщу ей о решении Идена и о том, как будет дальше вести себя Джордж.
— Непременно сообщите, — настаивала она. — Я хочу все знать. И не сердитесь на меня за то, что я вам наговорила. Я не могла удержаться. Надеюсь, вы понимаете, что я желаю вам всего, чего вы сами желаете.
17. ПИСЬМО НА КОМОДЕ
Вскоре я уже мог сообщить Мэрион добрые вести, что я и не замедлил сделать, желая показать, что я вовсе не сержусь на нее. На этот раз она выслушала меня, не перебивая, и я со всеми подробностями передал ей, что сказал мне Джордж и что сказал Иден.
Джордж заговорил со мной только через три или четыре дня после нашей ссоры — сухо, почти враждебно и вместе с тем крайне смущенно. Он не взял обратно ни одного из своих возражений. С его точки зрения, я был безнадежным глупцом, но поскольку он сам уговаривал меня приобрести профессию и предлагал помощь, то теперь считал себя обязанным не отступаться. Он готов поддержать меня в меру своих возможностей. Если мне понадобятся деньги, он постарается их достать, хотя на большую сумму я не могу рассчитывать. И, разумеется, он будет исподволь натаскивать меня к экзаменам.
— Я ни минуты не сомневаюсь, что эти проклятые экзамены покажутся тебе детской забавой, — решительно заявил он. — Это единственное во всей твоей безумной затее, что меня ничуть не беспокоит. Что же до остального, то ты слышал мое мнение. Только отныне я буду держать его при себе.
Его тон и слова представляли собой странную смесь враждебности, смущения, обиды, великодушия и душевной теплоты. Я растаял и не находил себе места от радости.
А Иден, узнав о том, что я не переменил решения, покачал головой и сказал:
— Ну что ж, молодым людям, видно, не обойтись без сумасбродства! Если вы твердо решили пробить головой стену, я не смогу вас от этого удержать.
Тем не менее он не преминул прочесть мне лекцию, состоявшую из вполне здравых наставлений, а затем охотно согласился дать мне рекомендацию и снабдить письмом к одному адвокату. Он написал его тут же, не откладывая в долгий ящик. В письме содержалась просьба устранить некоторые формальные трудности, которые могли возникнуть при занесении меня в списки лиц, допускаемых к экзаменам. Адресовано оно было Герберту Гетлифу.
— Теперь, — заявил я Мэрион, — мне остается лишь внести деньги.
А немного спустя, в октябре 1924 года, в один из погожих дней бабьего лета, — мне как раз исполнилось девятнадцать лет, — я объявил Мэрион, что включен в список лиц, допускаемых к экзаменам, и уже внес деньги. Путь к отступлению был отрезан. В пятницу вечером я отправился к тете Милли и сообщил новость ей и отцу. До того, во время традиционных чаепитий, я не раз намекал, что хочу употребить наследство на приобретение специальности, и это всегда вызывало со стороны тети Милли бурные возражения. Но сейчас, когда я сообщил, что внес двести фунтов и намерен держать экзамены на адвоката, она, к моему великому удивлению, встретила это так, словно в какой-то мере одобряла мое решение.
— Ну, скажу я вам! — безразличным тоном проронил отец, услышав новость.
Тетя Милли накинулась на него.
— И это все, что ты можешь сказать, Берти? — воскликнула она и, изобразив нечто вроде приветливой улыбки, повернулась ко мне. — Нисколько не удивлюсь, если окажется, что эти деньги ты выбросил на ветер, заметила она, не в силах отказаться от своего обыкновения начинать разговор в самом неприятном тоне. — Это все твоя мать виновата в том, что ты мечтаешь стать белоручкой. Но если уж выбрасывать деньги, то лучше на эта экзамены, на которых ты все равно провалишься, чем в бездонные кассы пивнушек.
— Но в кассы-то не я их бросаю, — возразил я. — Это делают бармены. Я же, как вам известно, никогда не собирался стать барменом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116