Однако тетя Милли не унималась.
— Повторяю, лучше выбросить деньги на эти экзамены, чем заниматься такими делами, о которых и упоминать-то не хочется! Может, мне и не следовало бы тебе это говорить, но я всегда боялась, как бы у твоей матери не случился заскок и она не определила тебя в священники.
Тетя Милли явно испытывала дотоле неведомое ей чувство облегчения.
Вечером, как было заранее условлено, мы с Джорджем встретились в кафе: он любил слегка закусить перед тем, как отправиться к Мартино на очередную званую «пятницу». Дожевывая сандвич, Джордж хихикнул.
— «Заходите на чашку кофе!» — передразнил он Мартино, который, приглашая кого-нибудь в гости, говорил всегда одно и то же. — Только побывав у него с полдюжины раз, я понял, что бог посылает там одно кофе — без всяких закусок!
— Сегодня у меня торжественный день, Джордж! — прервал я его. — Дело сделано!
— Какое дело?
— Сегодня я отправил деньги.
— Бог ты мой, уже? — Джордж с озабоченным видом поглядел на меня. — Ну, желаю успеха! Не сомневаюсь, что ты справишься. Иначе и быть не может.
Мы неторопливо пошли по Новому бульвару. В голубоватой осенней дымке мерцали уличные фонари.
— Итак, я не сомневаюсь, что ты справишься, — продолжал Джордж твердым, уверенным, но почему-то грустным тоном. — Но не думай, что я забуду, какой ты оказался бунтарь. Иные записи в моем дневнике, пожалуй, смутят тебя, если тебе доведется их прочесть, когда ты уже исчезнешь с моего горизонта.
На Джорджа изредка нападало подобное мрачное, безрадостное настроение: им овладевали предчувствия, никак не вязавшиеся с его радужными надеждами. Увы, как ни были ярки эти надежды, себе он не отводил в них места и не мечтал об успехе!
Помолчав немного, Джордж благодушно сказал:
— Да, сегодня обязательно надо выпить! Такое нельзя не отпраздновать.
От Мартино мы ушли до закрытия питейных заведений. Джордж по обыкновению был рад ускользнуть пораньше со «светского приема». Даже в этом салоне, где он, казалось бы, давно освоился, он все время болезненно ощущал, что ему недостает каких-то качеств, необходимых в обществе. В тот вечер у Мартино, которому я тоже сообщил о своем шаге, я заметил, как долго раздумывал Джордж, прежде чем сесть в кругу остальных гостей. Но как только мы вышли от Мартино, он готов был пить за мой успех с кем попало. Он обожал «попировать» и на этот раз устроил в мою честь щедрое и шумное празднество.
Вернувшись после полуночи к себе, я увидел на комоде то, о чем не раз вспоминал в тот вечер и что вызвало бы недоумение у всех, кто поздравлял меня с «решительным шагом», — больше всего, конечно, у Джорджа. Это было письмо, написанное моей рукой. Голова у меня изрядно кружилась; хотя после нашего «пиршества» мы еще долго с криками и песнями бродили по улицам, я не успел протрезветь и сейчас с удивлением уставился на письмо. Мне стало стыдно. Оно было адресовано в адвокатскую корпорацию. В конверте лежал и чек. Это письмо, несмотря на свое бахвальство, я ведь до сих пор не набрался мужества отослать! Я всем лгал. Значит, путь к отступлению еще не отрезан!
Все считали меня уверенным в себе и до некоторой степени, пожалуй, были правы: самоуверенность была у меня в крови. Я не сомневался, что в конечном счете сумею пробить себе дорогу в жизни. Но те, кто слышал, как я похваляюсь, глубоко заблуждались, полагая, что я с легкостью шел на риск. Они не знали о моих бесконечных колебаниях, о приступах нервозности и малодушия, они не видели, как я по вечерам тупо глядел в одну точку поверх расстилавшихся под моим окном крыш, не догадывались о моем страхе перед завтрашним днем, настолько сильном, что иногда я мечтал о том, чтобы время остановилось. Никому и в голову не приходило, что я лгал и себе и другим. Никто не подозревал, как часто менялось мое настроение. Очередной прилив самоуверенности взбадривал меня, и я мог произвести на Идена впечатление человека, твердо стоящего на своем решении. Но через несколько часов моя решимость испарялась, и я всю ночь терзался сомнениями. Так продолжалось несколько недель. Если бы не врожденное жизнелюбие и острый язык, все бы давно уже догадались, что со мной происходит. Но мне удавалось скрывать свою унизительную нерешительность, я всячески изворачивался, отчаянно выискивая любой предлог, лишь бы не сделать того шага, после которого отступление станет уже невозможным. Никто понятия не имел о том, сколько раз я уже готов был послать чек и не отсылал, чтобы еще день чувствовать себя в безопасности. Наконец в пятницу я заставил себя подписать заявление и чек. В порыве восторга я рассказал тете Милли, отцу, Джорджу, Мартино и всем остальным, что «пустился в дальнее плавание» и бесстрашно гляжу вперед. Но в субботу ночью письмо все еще лежало на комоде, тускло поблескивая при свете лампочки.
Отослал я его только в понедельник.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПРОЩАЙ, ПОРА НЕВИННОСТИ
18. ПРОГУЛКИ В ОДИНОЧЕСТВЕ
Первая встреча с Шейлой почему-то не запомнилась мне. Зато я отчетливо помню, как впервые увидел ее, когда мы с Джеком шли по Лондонской дороге и Шейла помахала нам из машины рукой. Помню я и то, что, еще ни разу не видев ее, уже знал ее имя. Но воспоминание о той минуте, когда мы с ней впервые заговорили, исчезло безвозвратно, и сколько я ни пытался воскресить его в памяти, мне это так и не удалось.
По-видимому, знакомство наше состоялось летом 1925 года, когда обоим нам было под двадцать лет. Зимой я слышал, что Шейла уехала за границу: по словам одних — чтобы приобрести светский лоск, по словам других — чтобы подправить здоровье. В нашем кружке имя ее больше не упоминалось. Даже Джек забыл о ней и с пафосом коммивояжера убеждал себя и своих слушателей в несравненных прелестях других девушек. Это была первая зима моего «дальнего плавания», когда я, чтобы отогнать сомнения, целые ночи просиживал над учебниками. Дни я проводил в канцелярии, вечера — с Джорджем или в кружке, а ночи — в своей холодной комнате, за рабочим столом, закутав, как средневековый студент, ноги одеялом, чтобы сэкономить несколько шиллингов на топливе. Иногда часа в два или в три ночи, прежде чем лечь в постель, я выходил на улицу, чтобы согреть ходьбой застывшие ноги.
С Шейлой мы познакомились, по-видимому, несколько месяцев спустя, уже летом. Я не помню, когда мы стали называть друг друга по имени. Зато, напрягши память, я отчетливо вспоминаю один свой разговор с Шейлой. Произошел он вскоре после нашего знакомства, вероятно, когда я в первый или во второй раз встречался с ней. Это было лишь несколько банальных фраз: речь шла о том, кому из нас платить по счету.
Мы сидели в одной из кабинок старомодного кафе. Из соседней кабинки доносился стук шашек, передвигаемых по доске:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116