Штамп того, кто резвится?
Лайам взял протянутую руку, но покачал головой. Он совершенно не хотел сообщать Оборотню, где проживает, хотя и предполагал, что тот при желании может легко это выяснить.
– Не так. Мы будем пить на тракте и на свету. (Он хочет встретиться на улице и в дневное время.)
Оборотень покачал головой и нехорошо засмеялся.
– Некто – принцепс. Некто не ходит по тракту, сола на тракт и сола омбер. (Он – принцепс. Он не ходит по улицам, только по крышам и только ночью.)
– Тогда другой певец, – предложил Лайам, и оглянулся. – Шутник?
– Нет, не Шутник, – сказал Оборотень, – Мопса. Шутник, пригони Мопсу.
Шутник с недовольным ворчанием поднялся по лестнице и вскоре вернулся с девчонкой, караулившей вход.
– Отмычка, будешь пить с этим певцом, – велел Оборотень. Отмычками воровская среда именовала неопытных молодых воришек. Лайам кивнул девочке. Та ответила угрюмым взглядом.
– Аве, Мопса.
– Аве, – отозвалась она, затем не выдержала: – Но, Волк, почему? Я не… я не хочу быть лягушкой!
Все присутствующие, в том числе и Лайам, расхохотались. Очевидно, девчонка совсем недавно попала в караду и еще путала ключевые слова.
Лягушками в преступном мире называли доносчиков, а маленькой упрямице предлагалась роль связной, то есть вороны.
Оборотень отвесил ей легкую оплеуху.
– Делай что говорят, отмычка. Погоняло певца – Лайам Ренфорд.
Он взглянул на Лайама:
– Где и когда?
– Следующая середина света, в Щелке, за зданием суда.
До полудня следующего дня времени много. Его вполне хватит Оборотню, чтобы успеть найти вора. А почему улица, на которую выходят окна мертвецкой, пришла Лайаму на ум, он не ведал и сам.
Однако принцепс карады, похоже, не усмотрел в этом предложении ничего странного.
– Унум, – отозвался он и снова пожал Лайаму руку. – Потом – магнум дар. Лайам кивнул:
– Аве, принцепс. До середины света. Он обвел сидящих мужчин взглядом – пара из них кивнули ему в ответ, – и направился к лестнице. Шутник, страшно оскалившись, на миг преградил ему путь, затем угрюмо отодвинулся в сторону.
Медленно поднимаясь вверх по ступеням, Лайам старался ни о чем не думать. Он словно в каком-то оцепенении отодвигал занавески, проходил через дверь, спускался с крыльца. Только на улице к нему вернулась вся полнота ощущений. Лайам сделал глубокий выдох, изгоняя из легких вонь, и почувствовал, что в подмышках у него горячо, а по спине бегут струйки пота.
“Вполне мудрый поступок”, – сказал он себе и содрогнувшись, поспешил покинуть место, к которому так стремился еще час назад.
Отойдя на какое-то расстояние от воровского притона, Лайам поправил ворот плаща и ощутил, что рука его сделалась липкой. Порез, оставленный ножом Шутника, был неглубоким, но все-таки по шее Лайама тянулась дорожка уже загустевшей крови. Лайам выругался, облизнул пальцы и попытался стереть кровь, продолжая при этом размеренно и быстро шагать.
В голове его лихорадочно метались разные мысли. Фануил однажды сообщил ему, что в такие моменты они походят на стаю вспугнутых птиц.
План сработал. Ростовщик привел к гильдии. Знание воровского жаргона подействовало, а знание воровского кодекса привело к нужному результату. Обвести вокруг пальца саузваркскую гильдию оказалось до странности просто; в тех карадах, о которых рассказывал Палица, чужаку пришлось бы предстать перед своего рода судом. Конечно, знаменитый вор повествовал о весьма крупных гильдиях – Торквея, Харкоута, Каэр-Урдоха, – насчитывающих сотни членов. И все же Лайам ожидал чего-то большего даже от такого захолустья, как Саузварк. Тот же Оборотень, например, мог бы быть не таким оборванным и глуповатым. Он и в сравнение не шел с главарями известных карад, ибо те жили с размахом и шиком.
Торквейский принцепс Банкир для запретных увеселений переоборудовал торговый корабль и держал его в гавани – у всего города на виду, – но обставил это дело так ловко, что власти не могли к нему подступиться. Принцепс Харкоута – Киам запамятовал его имя – владел целой сетью роскошных гостиниц и обладал таким недюжинным умом, что являлся негласным советником магистрата. Оборотень же, на взгляд Лайамa, не был способен ни на что серьезнее кражи со взломом.
Солома, застрявшая в волосах ночного конюха, явственно свидетельствовала, что малый бессовестно спал, вместо того чтобы приглядывать за лошадьми и поджидать их хозяев. Лайам, старательно удерживавший ворот плаща, чтобы скрыть окровавленное горло, был настолько поглощен этим занятием; что забыл бросить ему монету. Конюх ворчанием попытался напомнить о чаевых, и напрасно: Лайам тут же решил, что такой бездельник и к тому же наглец недостоин вознаграждения.
Он уже выехал за город, когда Фануил мягко опустился на холку коня. Прежде Даймонда это пугало, но те времена миновали, и он лишь коротким фырканьем и трепетом шейных мышц обозначил свое недовольство.
Фануил взглянул на хозяина. Лайам перевел чалого на шаг.
– Вот видишь… все обошлось.
“У тебя порезано горло”.
– Подумаешь – царапина. Такое часто случается и во время бритья.
“Он мог убить тебя”.
– Мог, конечно, – пробормотал Лайам. Теперь ничто ему не мешало признаться себе, что там, в подвале, он всей спиной ощущал присутствие Шутника и каждый миг ожидал рокового удара. – Но я надеялся, что до этого не дойдет. Они все-таки воры, а не убийцы.
Дракончик смолчал, но это молчание было красноречиво, как хмыканье. Так поступал отец Лайама когда его сын ляпал какую-нибудь глупость. Он умолкал, потом хмыкал и после паузы заговаривал о чем-то другом. Интересно, что сделает сейчас Фануил?
“Там нет слова «ты»”.
– Что?
“В воровском языке нет слова «ты»”. Дракончик и впрямь сменил тему беседы. После краткого размышления Лайам согласился с уродцем.
– Да, ты прав, воры почему-то избегают местоимений. И это странно, ведь понятие “ты” осваивается уже в младенческом возрасте вместе с понятием “я”…
Оставшуюся часть пути Лайам с дракончиком обсуждали особенности воровской “декламации”. Лайам увлекся, пытаясь что-то для себя прояснить, а Фануил задавал вопросы – то совершенно нелепые, то бьющие в самую точку. Когда Даймонд принялся спускаться по скалистой тропинке, Лайам сладко зевнул и раздумчиво произнес:
– Наверное, во всех несуразицах воровского наречия повинно то, что это не настоящий язык. В нем нет слов для обозначения многих вещей. Вор может с помощью декламации во всех тонкостях объяснить, как обокрасть какой-нибудь дом или где сбыть краденое, но не сумеет рассказать, как приготовить обед или заштопать рубашку…
“У меня остался только один вопрос”, – перебил дракончик, видимо сообразив, что тема, которую он затронул, неисчерпаема, а хозяину все же пора отдохнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Лайам взял протянутую руку, но покачал головой. Он совершенно не хотел сообщать Оборотню, где проживает, хотя и предполагал, что тот при желании может легко это выяснить.
– Не так. Мы будем пить на тракте и на свету. (Он хочет встретиться на улице и в дневное время.)
Оборотень покачал головой и нехорошо засмеялся.
– Некто – принцепс. Некто не ходит по тракту, сола на тракт и сола омбер. (Он – принцепс. Он не ходит по улицам, только по крышам и только ночью.)
– Тогда другой певец, – предложил Лайам, и оглянулся. – Шутник?
– Нет, не Шутник, – сказал Оборотень, – Мопса. Шутник, пригони Мопсу.
Шутник с недовольным ворчанием поднялся по лестнице и вскоре вернулся с девчонкой, караулившей вход.
– Отмычка, будешь пить с этим певцом, – велел Оборотень. Отмычками воровская среда именовала неопытных молодых воришек. Лайам кивнул девочке. Та ответила угрюмым взглядом.
– Аве, Мопса.
– Аве, – отозвалась она, затем не выдержала: – Но, Волк, почему? Я не… я не хочу быть лягушкой!
Все присутствующие, в том числе и Лайам, расхохотались. Очевидно, девчонка совсем недавно попала в караду и еще путала ключевые слова.
Лягушками в преступном мире называли доносчиков, а маленькой упрямице предлагалась роль связной, то есть вороны.
Оборотень отвесил ей легкую оплеуху.
– Делай что говорят, отмычка. Погоняло певца – Лайам Ренфорд.
Он взглянул на Лайама:
– Где и когда?
– Следующая середина света, в Щелке, за зданием суда.
До полудня следующего дня времени много. Его вполне хватит Оборотню, чтобы успеть найти вора. А почему улица, на которую выходят окна мертвецкой, пришла Лайаму на ум, он не ведал и сам.
Однако принцепс карады, похоже, не усмотрел в этом предложении ничего странного.
– Унум, – отозвался он и снова пожал Лайаму руку. – Потом – магнум дар. Лайам кивнул:
– Аве, принцепс. До середины света. Он обвел сидящих мужчин взглядом – пара из них кивнули ему в ответ, – и направился к лестнице. Шутник, страшно оскалившись, на миг преградил ему путь, затем угрюмо отодвинулся в сторону.
Медленно поднимаясь вверх по ступеням, Лайам старался ни о чем не думать. Он словно в каком-то оцепенении отодвигал занавески, проходил через дверь, спускался с крыльца. Только на улице к нему вернулась вся полнота ощущений. Лайам сделал глубокий выдох, изгоняя из легких вонь, и почувствовал, что в подмышках у него горячо, а по спине бегут струйки пота.
“Вполне мудрый поступок”, – сказал он себе и содрогнувшись, поспешил покинуть место, к которому так стремился еще час назад.
Отойдя на какое-то расстояние от воровского притона, Лайам поправил ворот плаща и ощутил, что рука его сделалась липкой. Порез, оставленный ножом Шутника, был неглубоким, но все-таки по шее Лайама тянулась дорожка уже загустевшей крови. Лайам выругался, облизнул пальцы и попытался стереть кровь, продолжая при этом размеренно и быстро шагать.
В голове его лихорадочно метались разные мысли. Фануил однажды сообщил ему, что в такие моменты они походят на стаю вспугнутых птиц.
План сработал. Ростовщик привел к гильдии. Знание воровского жаргона подействовало, а знание воровского кодекса привело к нужному результату. Обвести вокруг пальца саузваркскую гильдию оказалось до странности просто; в тех карадах, о которых рассказывал Палица, чужаку пришлось бы предстать перед своего рода судом. Конечно, знаменитый вор повествовал о весьма крупных гильдиях – Торквея, Харкоута, Каэр-Урдоха, – насчитывающих сотни членов. И все же Лайам ожидал чего-то большего даже от такого захолустья, как Саузварк. Тот же Оборотень, например, мог бы быть не таким оборванным и глуповатым. Он и в сравнение не шел с главарями известных карад, ибо те жили с размахом и шиком.
Торквейский принцепс Банкир для запретных увеселений переоборудовал торговый корабль и держал его в гавани – у всего города на виду, – но обставил это дело так ловко, что власти не могли к нему подступиться. Принцепс Харкоута – Киам запамятовал его имя – владел целой сетью роскошных гостиниц и обладал таким недюжинным умом, что являлся негласным советником магистрата. Оборотень же, на взгляд Лайамa, не был способен ни на что серьезнее кражи со взломом.
Солома, застрявшая в волосах ночного конюха, явственно свидетельствовала, что малый бессовестно спал, вместо того чтобы приглядывать за лошадьми и поджидать их хозяев. Лайам, старательно удерживавший ворот плаща, чтобы скрыть окровавленное горло, был настолько поглощен этим занятием; что забыл бросить ему монету. Конюх ворчанием попытался напомнить о чаевых, и напрасно: Лайам тут же решил, что такой бездельник и к тому же наглец недостоин вознаграждения.
Он уже выехал за город, когда Фануил мягко опустился на холку коня. Прежде Даймонда это пугало, но те времена миновали, и он лишь коротким фырканьем и трепетом шейных мышц обозначил свое недовольство.
Фануил взглянул на хозяина. Лайам перевел чалого на шаг.
– Вот видишь… все обошлось.
“У тебя порезано горло”.
– Подумаешь – царапина. Такое часто случается и во время бритья.
“Он мог убить тебя”.
– Мог, конечно, – пробормотал Лайам. Теперь ничто ему не мешало признаться себе, что там, в подвале, он всей спиной ощущал присутствие Шутника и каждый миг ожидал рокового удара. – Но я надеялся, что до этого не дойдет. Они все-таки воры, а не убийцы.
Дракончик смолчал, но это молчание было красноречиво, как хмыканье. Так поступал отец Лайама когда его сын ляпал какую-нибудь глупость. Он умолкал, потом хмыкал и после паузы заговаривал о чем-то другом. Интересно, что сделает сейчас Фануил?
“Там нет слова «ты»”.
– Что?
“В воровском языке нет слова «ты»”. Дракончик и впрямь сменил тему беседы. После краткого размышления Лайам согласился с уродцем.
– Да, ты прав, воры почему-то избегают местоимений. И это странно, ведь понятие “ты” осваивается уже в младенческом возрасте вместе с понятием “я”…
Оставшуюся часть пути Лайам с дракончиком обсуждали особенности воровской “декламации”. Лайам увлекся, пытаясь что-то для себя прояснить, а Фануил задавал вопросы – то совершенно нелепые, то бьющие в самую точку. Когда Даймонд принялся спускаться по скалистой тропинке, Лайам сладко зевнул и раздумчиво произнес:
– Наверное, во всех несуразицах воровского наречия повинно то, что это не настоящий язык. В нем нет слов для обозначения многих вещей. Вор может с помощью декламации во всех тонкостях объяснить, как обокрасть какой-нибудь дом или где сбыть краденое, но не сумеет рассказать, как приготовить обед или заштопать рубашку…
“У меня остался только один вопрос”, – перебил дракончик, видимо сообразив, что тема, которую он затронул, неисчерпаема, а хозяину все же пора отдохнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79