И вот теперь, когда наши усилия уже почти увенчались успехом, явилось нечто новое, чего мы не приняли в расчет, нечто такое, от чего я не мог уже уберечь и спасти ни себя самого, ни остальных.
– Глядите! – глухо прошептал Мэньян, снова указывая куда-то пальцем. – Вон там ангел смерти! Когда он поражает по одному, по два человека, он невидим, но когда валятся сотни и тысячи его жертв, тень от его крыльев становится видна людям простым глазом.
– Молчи, дурак! – сердито ответил я ему, раздраженный его болтовней, а тем более удручающим впечатлением, которое произвели на меня последние его слова, несмотря на очевидную их нелепость. – Ведь ты же бывал в битвах. Разве ты видел там какого-нибудь ангела смерти? Где же он тогда был? Спрятан в каком-нибудь мешке, что ли? Полно, брось эту дурь! Лучше пойди да посмотри, какая у нас с собой провизия. Может быть, надо послать еще за чем-нибудь?
Он ушел с мрачным видом. Я поглядел ему вслед. Зная его твердость и безграничную преданность, я нисколько не опасался измены с его стороны; но здесь были и другие необходимые для нас люди, в которых я вовсе не был так уверен. Тревожное известие успело, по-видимому, достигнуть и их: тут господствовала тревога. Обернувшись, я увидел, что солдаты с бледными лицами стояли группами по два-три человека и, указывая куда-то пальцами, переговаривались и глядели в том направлении, откуда стлался туман. Выражение оторопи отражалось в их растерянных взглядах. Люди, которые за час до того бесстрашно прошли под самым огнем неприятеля, смело глядя в глаза смерти, стояли теперь бледные, боязливо вглядываясь вдаль, и, подобно затравленным зверям, искали убежища. Казалось, сам воздух был весь пропитан страхом. Одни перешептывались о неестественной жаре и, глядя на безоблачное небо, старались отыскать тенистый уголок; другие смотрели на расстилавшийся вдали лес как на защиту от нашего высокого холма, принимавшего, в их болезненных глазах, вид мишени для всех стрел ангела смерти.
Я сразу понял всю опасность такой оторопи и старался чем-нибудь занять своих людей, чтобы привлечь их мысли к неприятелю и его замыслам. Но скоро оказалось, что опасность гнездилась и здесь. Мэньян, подойдя тихонько ко мне, сообщил с важным видом, что один из воинов Брюля отважился выйти из засады и вступил в переговоры с нашим часовым у ворот. Я тотчас же вышел вперед и прервал их беседу, пригрозив солдату убить его на месте, если он не скроется, пока я сосчитаю до десяти. Но достаточно было взглянуть на мрачные, оробевшие лица наших, чтобы убедиться, что зло уже было посеяно. Мне ничего не оставалось, как намекнуть Ажану и поставить его на страже у наружных ворот с пистолетами наготове.
Немало тревожил меня также вопрос о съестных припасах. Я не решался ни отлучиться сам, ни доверить это дело другому. Так на деле мы, осаждающие, сами очутились в положении осажденных. Появление тумана и наступившая оторопь заставили позабыть обо всем остальном. Мертвое молчание в долине, трепетанье в горячем воздухе листьев в лесу, охватывавшем ее зеленым кольцом, уединенность местности – все усиливало общий ужас. Несмотря на все мои усилия и щедро расточаемые угрозы, мои солдаты понемногу покидали свои посты и собирались небольшими кучками у ворот. Передавая здесь друг другу свои впечатления, они только расстраивали себя взаимно. Они доходили уже до того, что при первом слове «чума!» готовы были сесть на коней и ускакать куда попало. Очевидно, я мог полагаться только на себя да, пожалуй, еще на троих лиц, и в том числе – я должен засвидетельствовать это – на Симона Флейкса. При таком положении дел я, естественно, весьма обрадовался, услышав, что Френуа снова хочет говорить со мной. Я уже не думал о соблюдении военных обычаев: опасаясь, как бы враг не заметил упадка духа у моих людей, я сам поспешил встретить его.
Одного взгляда на Френуа и первых пошлых приветствий, которыми я обменялся с ним, было для меня достаточно, чтобы убедиться, что и его успела уже обуять оторопь, и, пожалуй, даже еще в больших размерах. Грубое лицо его, которое никогда не было привлекательным, покрытое красными пятнами от волнения и мокрое от пота, казалось теперь прямо отвратительным. Его налитые кровью глаза, встретившись с моими, приняли испуганное и вместе злобное выражение, как у зверя, попавшегося в западню. Хотя он и начал с того, что громко выругался, но видно было, что вся его храбрость и нахальство пропали. Он говорил тихо; руки его тряслись. Видно было, что он готов был ускользнуть от меня и попробовать спасения в бегстве. С первых же его слов я понял, что он сознавал свое положение.
– Месье де Марсак! – сказал он, визжа, как дворняжка. – Вам ведь известно, что я человек храбрый.
Этих слов мне было достаточно, чтобы убедиться; что он снова задумал какую-нибудь пакость. И я принял свои меры в ответ.
– Раньше я знал вас за человека жестковатого при случае, – сухо сказал я. – А вы бывали и довольно сговорчивы.
– Только когда дело шло о вас! – воскликнул он, сопровождая свои слова новым ругательством. – Ведь ни один человек, состоящий из плоти и крови, не в состоянии вынести этого, да и сами вы не могли бы! Я сам здорово поистрепался, стараясь угодить то тому, то другому. Предложите мне теперь только хорошие условия. Понимаете, де Марсак? – прошептал он чуть слышно. – Хорошие условия – и вы получите все, чего желаете.
– Вам будет дарована жизнь и свобода отправляться на все четыре стороны; но раньше вы должны представить мне обеих дам невредимыми. Вот мои условия! – холодно ответил я.
– Но что же получу я? – спросил Френуа робко.
– Вы?.. То же, что и другие. Впрочем, пожалуй, ради старого нашего знакомства я готов сделать для вас исключение: если вы доставите дамам хоть какой-нибудь повод жаловаться, я прикажу повесить вас первого.
Он попробовал было шуметь и требовать денег или хоть своей лошади; но я уже решил вознаградить своих спутников, дав каждому по коню. Кроме того, я прекрасно знал, что это была последняя вспышка с его стороны: в действительности он решил уступить. Дальнейшие события показали, что я был вполне прав: Френуа согласился сдаться на моих условиях.
– Хорошо, но как же мы будем с Брюлем? – спросил я, желая выведать, имеет ли он полномочия вести переговоры обо всем. – Что с ним теперь?
Он нетерпеливо посмотрел на меня.
– Ступайте и поглядите сами, – сказал он с отвратительной усмешкой.
– Нет, друг мой, – ответил я, покачав головой. – Так у добрых людей не делается. Ведь вы нам сдаетесь: так относитесь к нам с полным доверием. Приведите сюда дам, чтобы я мог лично поговорить с ними: тогда я уведу отсюда моих людей.
– Черт побери! – воскликнул он глухим голосом, в котором слышалось столько страха и вместе с ним ярости, что я попятился от него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
– Глядите! – глухо прошептал Мэньян, снова указывая куда-то пальцем. – Вон там ангел смерти! Когда он поражает по одному, по два человека, он невидим, но когда валятся сотни и тысячи его жертв, тень от его крыльев становится видна людям простым глазом.
– Молчи, дурак! – сердито ответил я ему, раздраженный его болтовней, а тем более удручающим впечатлением, которое произвели на меня последние его слова, несмотря на очевидную их нелепость. – Ведь ты же бывал в битвах. Разве ты видел там какого-нибудь ангела смерти? Где же он тогда был? Спрятан в каком-нибудь мешке, что ли? Полно, брось эту дурь! Лучше пойди да посмотри, какая у нас с собой провизия. Может быть, надо послать еще за чем-нибудь?
Он ушел с мрачным видом. Я поглядел ему вслед. Зная его твердость и безграничную преданность, я нисколько не опасался измены с его стороны; но здесь были и другие необходимые для нас люди, в которых я вовсе не был так уверен. Тревожное известие успело, по-видимому, достигнуть и их: тут господствовала тревога. Обернувшись, я увидел, что солдаты с бледными лицами стояли группами по два-три человека и, указывая куда-то пальцами, переговаривались и глядели в том направлении, откуда стлался туман. Выражение оторопи отражалось в их растерянных взглядах. Люди, которые за час до того бесстрашно прошли под самым огнем неприятеля, смело глядя в глаза смерти, стояли теперь бледные, боязливо вглядываясь вдаль, и, подобно затравленным зверям, искали убежища. Казалось, сам воздух был весь пропитан страхом. Одни перешептывались о неестественной жаре и, глядя на безоблачное небо, старались отыскать тенистый уголок; другие смотрели на расстилавшийся вдали лес как на защиту от нашего высокого холма, принимавшего, в их болезненных глазах, вид мишени для всех стрел ангела смерти.
Я сразу понял всю опасность такой оторопи и старался чем-нибудь занять своих людей, чтобы привлечь их мысли к неприятелю и его замыслам. Но скоро оказалось, что опасность гнездилась и здесь. Мэньян, подойдя тихонько ко мне, сообщил с важным видом, что один из воинов Брюля отважился выйти из засады и вступил в переговоры с нашим часовым у ворот. Я тотчас же вышел вперед и прервал их беседу, пригрозив солдату убить его на месте, если он не скроется, пока я сосчитаю до десяти. Но достаточно было взглянуть на мрачные, оробевшие лица наших, чтобы убедиться, что зло уже было посеяно. Мне ничего не оставалось, как намекнуть Ажану и поставить его на страже у наружных ворот с пистолетами наготове.
Немало тревожил меня также вопрос о съестных припасах. Я не решался ни отлучиться сам, ни доверить это дело другому. Так на деле мы, осаждающие, сами очутились в положении осажденных. Появление тумана и наступившая оторопь заставили позабыть обо всем остальном. Мертвое молчание в долине, трепетанье в горячем воздухе листьев в лесу, охватывавшем ее зеленым кольцом, уединенность местности – все усиливало общий ужас. Несмотря на все мои усилия и щедро расточаемые угрозы, мои солдаты понемногу покидали свои посты и собирались небольшими кучками у ворот. Передавая здесь друг другу свои впечатления, они только расстраивали себя взаимно. Они доходили уже до того, что при первом слове «чума!» готовы были сесть на коней и ускакать куда попало. Очевидно, я мог полагаться только на себя да, пожалуй, еще на троих лиц, и в том числе – я должен засвидетельствовать это – на Симона Флейкса. При таком положении дел я, естественно, весьма обрадовался, услышав, что Френуа снова хочет говорить со мной. Я уже не думал о соблюдении военных обычаев: опасаясь, как бы враг не заметил упадка духа у моих людей, я сам поспешил встретить его.
Одного взгляда на Френуа и первых пошлых приветствий, которыми я обменялся с ним, было для меня достаточно, чтобы убедиться, что и его успела уже обуять оторопь, и, пожалуй, даже еще в больших размерах. Грубое лицо его, которое никогда не было привлекательным, покрытое красными пятнами от волнения и мокрое от пота, казалось теперь прямо отвратительным. Его налитые кровью глаза, встретившись с моими, приняли испуганное и вместе злобное выражение, как у зверя, попавшегося в западню. Хотя он и начал с того, что громко выругался, но видно было, что вся его храбрость и нахальство пропали. Он говорил тихо; руки его тряслись. Видно было, что он готов был ускользнуть от меня и попробовать спасения в бегстве. С первых же его слов я понял, что он сознавал свое положение.
– Месье де Марсак! – сказал он, визжа, как дворняжка. – Вам ведь известно, что я человек храбрый.
Этих слов мне было достаточно, чтобы убедиться; что он снова задумал какую-нибудь пакость. И я принял свои меры в ответ.
– Раньше я знал вас за человека жестковатого при случае, – сухо сказал я. – А вы бывали и довольно сговорчивы.
– Только когда дело шло о вас! – воскликнул он, сопровождая свои слова новым ругательством. – Ведь ни один человек, состоящий из плоти и крови, не в состоянии вынести этого, да и сами вы не могли бы! Я сам здорово поистрепался, стараясь угодить то тому, то другому. Предложите мне теперь только хорошие условия. Понимаете, де Марсак? – прошептал он чуть слышно. – Хорошие условия – и вы получите все, чего желаете.
– Вам будет дарована жизнь и свобода отправляться на все четыре стороны; но раньше вы должны представить мне обеих дам невредимыми. Вот мои условия! – холодно ответил я.
– Но что же получу я? – спросил Френуа робко.
– Вы?.. То же, что и другие. Впрочем, пожалуй, ради старого нашего знакомства я готов сделать для вас исключение: если вы доставите дамам хоть какой-нибудь повод жаловаться, я прикажу повесить вас первого.
Он попробовал было шуметь и требовать денег или хоть своей лошади; но я уже решил вознаградить своих спутников, дав каждому по коню. Кроме того, я прекрасно знал, что это была последняя вспышка с его стороны: в действительности он решил уступить. Дальнейшие события показали, что я был вполне прав: Френуа согласился сдаться на моих условиях.
– Хорошо, но как же мы будем с Брюлем? – спросил я, желая выведать, имеет ли он полномочия вести переговоры обо всем. – Что с ним теперь?
Он нетерпеливо посмотрел на меня.
– Ступайте и поглядите сами, – сказал он с отвратительной усмешкой.
– Нет, друг мой, – ответил я, покачав головой. – Так у добрых людей не делается. Ведь вы нам сдаетесь: так относитесь к нам с полным доверием. Приведите сюда дам, чтобы я мог лично поговорить с ними: тогда я уведу отсюда моих людей.
– Черт побери! – воскликнул он глухим голосом, в котором слышалось столько страха и вместе с ним ярости, что я попятился от него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115