Наступление захлебнулось. Мы были рассеяны. И тогда четыре тысячи русских гренадеров бросились в атаку под нашими ядрами. Я мог только сказать: "Какая отвага!"
Я следил за битвой с окраины городского кладбища. И уже вскоре земля вокруг меня превратилась в новое кладбище. Русская артиллерия делала свою работу, и трупы двух адъютантов, семи офицеров и десятка солдат окружили меня полукругом. После каждого залпа огромные ветки срывались с деревьев. Меня умоляли уйти. Но я понимал - только мое присутствие удерживает солдат от бегства. Пока они стояли. Это были страшные часы!.. Я выжидал, когда почувствую - решительный момент боя настал! Великий момент. И вот он! Есть! Пора!..
Глаза императора выскакивали из орбит. Он был ужасен.
- Вперед! Я велел атаковать Мюрату... Звездный час! Это была самая отчаянная и самая красивая кавалерийская атака, которую я когда-либо видел. Восемьдесят эскадронов, собранных в единый кулак, обрушились на русских. Потеряв, как всегда, ощущение опасности, хмельной от ярости Мюрат вел их в атаку. Звон копыт - прекрасный звон по замерзшей земле... Эта атака решила все! И за нею последовал мощный удар Нея по правому флангу. Русские начали отходить...
Двадцать пять тысяч русских на восемнадцать тысяч французов - цифры убитых... Но это не было привычной победой. Не было бежавших, не было привычной массы пленных. Были только раненые и убитые. Русские просто отступили с поля битвы. Всюду валялись ружья, сабли. Иногда это были целые холмы из оружия и трупов, постепенно заметаемые снегом... Никогда на небольшом клочке земли я не видел столько трупов. Помню склон холма, за которым укрывались русские, весь покрытый окровавленными телами моих солдат. Это была колонна Ожеро, которая сбилась с пути и оказалась прямо перед русскими пушками. Сначала они были расстреляны в упор, а потом здесь, видно, пошла рукопашная... уцелевшие были переколоты русскими штыками. Помню снежный холм - это был занесенный снегом мертвый драгун. Он умер, привалившись к дереву. И ветер намел огромный сугроб. Из снега торчали его рука с тесаком и кусок щеки с застывшей кровью... А рядом еще холм... и опять из снега торчали руки и ноги мертвецов и слышались стоны умирающих. И рядом с мертвецами - искалеченные лошади. Бока их раздувались, приподнимая наметенный снег... Они медленно подыхали, уткнувшись мордой в снег, лежа на боку, судорожно бились... И глаза их - страдающие, человеческие глаза...
Я пропадал на этом страшном поле несколько дней, считая своим долгом смотреть на эти горы трупов. Радость победы? Какая тут радость! Отец, теряющий детей... Вот что такое Прейсиш- Эйлау! Только много позже я понял в этой беспощадной пурге, в заметенных снегом трупах мне показали призрак будущего. Но я его не увидел. А если бы и увидел?..
Император задумался, потом сказал:
- Вычеркните про "призрак будущего"... Итак, я должен был подвести итог. Мои офицеры не раздевались по два месяца, а некоторые и по четыре. Я сам последние две недели не снимал сапог. Армия жила в снегу, у нас не было вина, мои люди ели картошку и мясо без хлеба, им приходилось биться в рукопашную под беспощадным обстрелом пушек. Мы вели войну против русских, калмыков, татар - против варваров, захвативших когда-то Римскую империю. Я должен был дать отдохнуть своей армии, чтобы потом одной решительной битвой закончить кампанию... Думал ли я тогда, что эти дикари придут в Париж?!
Полночь. Диктовка опять закончилась моим полным истощением. Я ухожу из его каюты, Маршан, сидящий у дверей, желает мне доброй ночи. Уже на палубе, обернувшись, вижу через окно, как император продолжает расхаживать по каюте... Думает... Маршан входит в каюту и опускает занавески...
Как много написано его портретов... Давид, Гро - величайшие художники Франции изображали императора в блеске побед. Увидев очередное полотно, он снял перед кем-то из них шляпу... Но лучший его портрет не был написан. Между тем я вижу его каждый день. Это император, не просто вспоминающий, но живущий там, среди своих побед, мечущийся по тесной каюте, полной слышных ему одному звуков: стонов раненых, выстрелов ружей, грохота артиллерии, храпа лошадей... и возвращающийся в жалкую действительность с ранеными глазами...
На следующее утро - знакомая картина: торопливо допивает кофе и, не поздоровавшись, начинает диктовать, вышагивая по каюте:
- Я дал своим войскам отдохнуть с марта по май на зимних квартирах. И отдохнул сам. Я жил в старинном прусском замке Финкенштейн. Здесь была моя штаб-квартира. И все это время сотни курьеров скакали в замок и обратно в европейские столицы. Отсюда я управлял завоеванной Европой...
Я только успел подумать, как император сказал:
- Да, вы правы, свое уединение я делил... вы знаете - с кем... Горел огромный камин... и по вечерам мы молча сидели подле него...
Я хорошо знал эту историю, ее в подробностях рассказал мне дальний родственник героини словоохотливый князь Р.
Император увидел ее впервые в Варшаве на балу. Ей было 18 лет. Графиня Мария Валевская, хрупкая красавица с золотыми волосами. Она была из знатного обедневшего рода. Ее отдали замуж за графа Валевского, внучка графа была старше ее на десять лет.
Император забросал ее письмами. Она не отвечала. Он написал: "Бонапарту женщины отказывали, но Наполеону - никогда!" Она вновь не ответила. Но великий дипломат сочинил, наконец, нужное письмо: "О, если бы Вы захотели! Только Вы одна можете преодолеть преграды, разделяющие нас. Придите, и Ваша родина станет мне еще дороже, если Вы сжалитесь над моим сердцем..."
После чего и состоялся этот трагифарс. Вся многочисленная родня уговаривала несчастную Марию изменить престарелому мужу во имя восстановления независимой Речи Посполитой. Именно это ловким намеком пообещал в своем письме император... И свершилось... А потом он умолил ее приехать в замок...
- Весь день я работал: писал приказы, диктовал письма, читал донесения... Она приехала ко мне, пожертвовав многим, для нее - всем... Чтобы видеть меня лишь глубокой ночью и просыпаться утром уже на пустом ложе. Я чувствовал ее нервность - ей казалось, что я не оценил ее жертву. И однажды, тем редким вечером, когда я не работал и мы сидели вдвоем у камина, я перечислил ей некоторые (чтобы не утомить ее) дела, которыми я занимался в тот день. "Испанские дела". Испанский король обещал поставить в мою армию пятнадцать тысяч солдат, но пока я не получил никого, и пришлось написать об этом глупцу Бурбону, и людям, на него влиявшим, и нашему послу, влиявшему на этих людей. Затем я писал приказ о "ревизии прусских земель". Их следовало описать для определения будущей контрибуции. Мне предстояло сломить наглость прусского короля, который, укрывшись в Мемеле, несколько воспарил духом, уповая на действия русского союзника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Я следил за битвой с окраины городского кладбища. И уже вскоре земля вокруг меня превратилась в новое кладбище. Русская артиллерия делала свою работу, и трупы двух адъютантов, семи офицеров и десятка солдат окружили меня полукругом. После каждого залпа огромные ветки срывались с деревьев. Меня умоляли уйти. Но я понимал - только мое присутствие удерживает солдат от бегства. Пока они стояли. Это были страшные часы!.. Я выжидал, когда почувствую - решительный момент боя настал! Великий момент. И вот он! Есть! Пора!..
Глаза императора выскакивали из орбит. Он был ужасен.
- Вперед! Я велел атаковать Мюрату... Звездный час! Это была самая отчаянная и самая красивая кавалерийская атака, которую я когда-либо видел. Восемьдесят эскадронов, собранных в единый кулак, обрушились на русских. Потеряв, как всегда, ощущение опасности, хмельной от ярости Мюрат вел их в атаку. Звон копыт - прекрасный звон по замерзшей земле... Эта атака решила все! И за нею последовал мощный удар Нея по правому флангу. Русские начали отходить...
Двадцать пять тысяч русских на восемнадцать тысяч французов - цифры убитых... Но это не было привычной победой. Не было бежавших, не было привычной массы пленных. Были только раненые и убитые. Русские просто отступили с поля битвы. Всюду валялись ружья, сабли. Иногда это были целые холмы из оружия и трупов, постепенно заметаемые снегом... Никогда на небольшом клочке земли я не видел столько трупов. Помню склон холма, за которым укрывались русские, весь покрытый окровавленными телами моих солдат. Это была колонна Ожеро, которая сбилась с пути и оказалась прямо перед русскими пушками. Сначала они были расстреляны в упор, а потом здесь, видно, пошла рукопашная... уцелевшие были переколоты русскими штыками. Помню снежный холм - это был занесенный снегом мертвый драгун. Он умер, привалившись к дереву. И ветер намел огромный сугроб. Из снега торчали его рука с тесаком и кусок щеки с застывшей кровью... А рядом еще холм... и опять из снега торчали руки и ноги мертвецов и слышались стоны умирающих. И рядом с мертвецами - искалеченные лошади. Бока их раздувались, приподнимая наметенный снег... Они медленно подыхали, уткнувшись мордой в снег, лежа на боку, судорожно бились... И глаза их - страдающие, человеческие глаза...
Я пропадал на этом страшном поле несколько дней, считая своим долгом смотреть на эти горы трупов. Радость победы? Какая тут радость! Отец, теряющий детей... Вот что такое Прейсиш- Эйлау! Только много позже я понял в этой беспощадной пурге, в заметенных снегом трупах мне показали призрак будущего. Но я его не увидел. А если бы и увидел?..
Император задумался, потом сказал:
- Вычеркните про "призрак будущего"... Итак, я должен был подвести итог. Мои офицеры не раздевались по два месяца, а некоторые и по четыре. Я сам последние две недели не снимал сапог. Армия жила в снегу, у нас не было вина, мои люди ели картошку и мясо без хлеба, им приходилось биться в рукопашную под беспощадным обстрелом пушек. Мы вели войну против русских, калмыков, татар - против варваров, захвативших когда-то Римскую империю. Я должен был дать отдохнуть своей армии, чтобы потом одной решительной битвой закончить кампанию... Думал ли я тогда, что эти дикари придут в Париж?!
Полночь. Диктовка опять закончилась моим полным истощением. Я ухожу из его каюты, Маршан, сидящий у дверей, желает мне доброй ночи. Уже на палубе, обернувшись, вижу через окно, как император продолжает расхаживать по каюте... Думает... Маршан входит в каюту и опускает занавески...
Как много написано его портретов... Давид, Гро - величайшие художники Франции изображали императора в блеске побед. Увидев очередное полотно, он снял перед кем-то из них шляпу... Но лучший его портрет не был написан. Между тем я вижу его каждый день. Это император, не просто вспоминающий, но живущий там, среди своих побед, мечущийся по тесной каюте, полной слышных ему одному звуков: стонов раненых, выстрелов ружей, грохота артиллерии, храпа лошадей... и возвращающийся в жалкую действительность с ранеными глазами...
На следующее утро - знакомая картина: торопливо допивает кофе и, не поздоровавшись, начинает диктовать, вышагивая по каюте:
- Я дал своим войскам отдохнуть с марта по май на зимних квартирах. И отдохнул сам. Я жил в старинном прусском замке Финкенштейн. Здесь была моя штаб-квартира. И все это время сотни курьеров скакали в замок и обратно в европейские столицы. Отсюда я управлял завоеванной Европой...
Я только успел подумать, как император сказал:
- Да, вы правы, свое уединение я делил... вы знаете - с кем... Горел огромный камин... и по вечерам мы молча сидели подле него...
Я хорошо знал эту историю, ее в подробностях рассказал мне дальний родственник героини словоохотливый князь Р.
Император увидел ее впервые в Варшаве на балу. Ей было 18 лет. Графиня Мария Валевская, хрупкая красавица с золотыми волосами. Она была из знатного обедневшего рода. Ее отдали замуж за графа Валевского, внучка графа была старше ее на десять лет.
Император забросал ее письмами. Она не отвечала. Он написал: "Бонапарту женщины отказывали, но Наполеону - никогда!" Она вновь не ответила. Но великий дипломат сочинил, наконец, нужное письмо: "О, если бы Вы захотели! Только Вы одна можете преодолеть преграды, разделяющие нас. Придите, и Ваша родина станет мне еще дороже, если Вы сжалитесь над моим сердцем..."
После чего и состоялся этот трагифарс. Вся многочисленная родня уговаривала несчастную Марию изменить престарелому мужу во имя восстановления независимой Речи Посполитой. Именно это ловким намеком пообещал в своем письме император... И свершилось... А потом он умолил ее приехать в замок...
- Весь день я работал: писал приказы, диктовал письма, читал донесения... Она приехала ко мне, пожертвовав многим, для нее - всем... Чтобы видеть меня лишь глубокой ночью и просыпаться утром уже на пустом ложе. Я чувствовал ее нервность - ей казалось, что я не оценил ее жертву. И однажды, тем редким вечером, когда я не работал и мы сидели вдвоем у камина, я перечислил ей некоторые (чтобы не утомить ее) дела, которыми я занимался в тот день. "Испанские дела". Испанский король обещал поставить в мою армию пятнадцать тысяч солдат, но пока я не получил никого, и пришлось написать об этом глупцу Бурбону, и людям, на него влиявшим, и нашему послу, влиявшему на этих людей. Затем я писал приказ о "ревизии прусских земель". Их следовало описать для определения будущей контрибуции. Мне предстояло сломить наглость прусского короля, который, укрывшись в Мемеле, несколько воспарил духом, уповая на действия русского союзника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77