Все закрыты. Над головой гудит кондиционер. Потолок высоченный, но кажется, что он давит – представляю себе массы воды, находящиеся наверху и удерживаемые только закаленным стеклом, и делается страшновато. А если вся эта конструкция рухнет?
Долго плутаю среди одинаковых дверей совершенно пустого первого этажа – плана нет, никого нет, и медкабинет найти невозможно. Дергаю за ручки – везде заперто. Пытаюсь стучаться – бесполезно, мне нигде не открывают. Вымерли здесь все, что ли? И зачем вообще столько дверей? Офисный этаж? Но это же бассейн, какие тут могут быть офисы?
Отчаявшись, я вхожу в первую открывшуюся дверь.
За столиком сидит парень в медицинской шапочке и что-то пишет.
– Врач здесь принимает?
– Здесь. Только мы без одежды не принимаем.
Я смотрю на себя – в животе у меня дыра, из которой течет кровь. И ничего, кроме плавок. Разве плавки – не одежда?
– Пойдите оденьтесь и приходите.
– А где гардероб?
– На третьем уровне.
У меня нет номерка, и я сомневаюсь, что в гардеробе есть моя одежда. Кажется, я безбилетник. Заяц. В моей ситуации – я вовсе не собирался оказываться в этом проклятом бассейне! – это радует вдвойне.
– Да, а где ваш абонемент? – словно читая мои мысли, спрашивает санитар.
– Не знаю...
– Мы без абонемента не принимаем.
– Но я же ранен.
– Мало ли, где вас ранило?
– Вы же медбрат.
– Ну и что, – пожимает он плечами. – У нас такие правила.
– Я же ранен!
– У нас такие правила, – с равнодушным терпением отвечает парень.
Глаза у него совершенно мертвые, и, приглядевшись, я вижу, что на левой щеке у него трупные пятна, а на пряди волос, выбившейся из-под шапочки, – плесень.
– Пропусти его, – говорит женский голос из селектора.
Санитар кривится. Длиннющим скрученным на конце ногтем ковыряет в ухе, с интересом смотрит на зеленоватое содержимое.
Мне кажется, меня сейчас стошнит. Желудок трепыхается у самого горла, я стараюсь дышать глубоко и размеренно, но это усиливает боль в животе. Еле-еле давлю рвотные спазмы. Санитар облизывает ноготь, кивает на дверь за своей спиной.
– Пройдите.
Прохожу в кабинет. Врач стоит у окна. Это девушка, совсем молоденькая.
У нее круглые румяные щеки, полные руки и длинная рыжеватая коса, она совсем некрасива по нынешним меркам – широкобедрая, полногрудая, с медовой плавностью движений. Длинная юбка и шаль поверх халата делают ее похожей на купчиху с полотен Кустодиева. Она раздумчиво поправляет выбившуюся прядь, прикусывает пухлую губку.
– Вы уйдите, пожалуйста. Мне помощники не нужны. – Голос у нее глубокий, грудной, и мне кажется, что она должна прекрасно уметь исполнять романсы.
От ее шали пахнет ландышем, я вглядываюсь в кругловатые серые глаза и вздрагиваю.
– Витка! Витка, ты меня не узнаешь?
Девушка перебрасывает косу с груди за спину, с недоверчивой улыбкой смотрит на меня.
– Меня действительно зовут Вита, Виталия. Но я не знаю, где бы мы могли познакомиться.
– Ты же Смотритель, ты меня не узнала? Я Тэри!
– Я вас не знаю. Уйдите, мне нужно заняться пациентом.
– Но я и есть ваш пациент! У меня пуля в животе!
– Да, действительно, – кивает она. – Ложитесь, пожалуйста.
Витка достает из автоклава лоток с инструментами. Я лежу на кушетке и смотрю, как она достает огромные ножницы. Подходит ко мне, вспарывает мне живот от паха до грудины. Боли нет. Витка запускает руку мне во внутренности, копается. Щекотно до ужаса, я смеюсь.
– Не смейтесь, – строго говорит Витка и извлекает из меня петли кишок, внимательно осматривает их, прячет обратно и наконец вытаскивает небольшую сплющенную пульку. Показав ее мне, она отправляется к раковине и долго моет руки большой хозяйственной щеткой. Я так и лежу со вспоротым брюхом. Кто-то смеется мне в спину. Я чувствую это, хотя и лежу на ней.
Иглой длиной с палец она зашивает рану – через край, толстой грубой ниткой. Когда она заканчивает, я начинаю напоминать себе покойника после вскрытия.
– Ну вот, больной, – серьезно кивает Витка. – Теперь вас можно и хоронить.
– Как это? – удивляюсь я. – Я же жив.
– Это вам кажется, больной, – отмахивается Витка. – Всем поначалу так кажется. Пулю мы удалили, теперь можно и хоронить. Все в порядке, не волнуйтесь.
– Не надо! Пожалуйста!
Витка делает мне укол – я ничего опять не чувствую и начинаю подозревать, что меня действительно можно хоронить. Боли я не ощущаю, кажется, и не дышу. А что думаю и говорю – это пройдет.
И действительно, через минуту после укола все проходит. Совсем...
Я лежу в автобусе, мертвый и довольный. Шов неудобно стягивает живот, но я все-таки вылавливаю мерзкую флэш-карту и прячу в нагрудный карман. Попутчики и кондукторы мной нисколько не интересуются – мало ли покойников бродит по улицам Города. Покойникам билет не нужен. Однако в моем положении есть некие преимущества, понимаю я. И кондукторы не пристают, и флэшка ведет себя почти прилично, только для порядка трепыхается в кармане «аляски».
Надо же – вот я и одет, причем по сезону. Джинсы с подкладкой, свитер, теплая куртка. Меня это не удивляет, как не удивляло то, что я из этого автобуса попал в бассейн. Меня вообще ничто не удивляет, подмечаю я. Видимо, мертвецам удивление не пристало.
Автобус заполнен наполовину. Дама-кондуктор в норковой шубе и ее спутник, облаченный в зимний камуфляж, сидят на первом сиденье лицом ко мне. Поднимаюсь, стою, держась за ободранные перила, смотрю на кондукторшу, раздумывая, врезать ей по морде за скверное обращение с пассажиром или не стоит. Ей хорошо за тридцать, косметики на ней – килограмма полтора. Лицо покрыто толстым слоем дешевого тонального крема, блестит, словно отлакированное. Крем не скрывает, а подчеркивает морщины под глазами и у губ тонкого рта, намазанного ярко-малиновой помадой. Еще и усики на верхней губе. Неприятная женщина, что уж тут скажешь. И если приложить ее по физиономии, потом ведь руки от ее косметики не отмоешь. Пес бы с ней...
Я выхожу на первой же остановке. Отсюда до нужного мне дома – только перейти по подземному переходу, вход в подъезд как раз в тупике перехода. Лестницы нет. Лифта приходится ждать минут пятнадцать. Наконец он приезжает – это железная пластина, к центру которой за петлю привязана веревка. Когда я на нее встаю, оказывается, что равновесие удержать невозможно, и все время я вишу на веревке. Едем странно – несколько подъемов и спусков, словно лифт каждый раз промахивается мимо нужного этажа. Спуски сменяются подъемами так резко, что я боюсь упасть вниз. Наконец ухитряюсь спрыгнуть на своем восьмом этаже.
Звоню в дверь.
Меня встречают радостными воплями, объятиями и поцелуями. Проводят в комнату. Здесь жарко. Я расстегиваю куртку, попутно разглядывая заказчицу. Девчонка-хакер, вьетнамка или кореянка, забирает у меня флэшку, отвешивает вертлявой штуковине подзатыльник и немедленно втыкает в компьютер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Долго плутаю среди одинаковых дверей совершенно пустого первого этажа – плана нет, никого нет, и медкабинет найти невозможно. Дергаю за ручки – везде заперто. Пытаюсь стучаться – бесполезно, мне нигде не открывают. Вымерли здесь все, что ли? И зачем вообще столько дверей? Офисный этаж? Но это же бассейн, какие тут могут быть офисы?
Отчаявшись, я вхожу в первую открывшуюся дверь.
За столиком сидит парень в медицинской шапочке и что-то пишет.
– Врач здесь принимает?
– Здесь. Только мы без одежды не принимаем.
Я смотрю на себя – в животе у меня дыра, из которой течет кровь. И ничего, кроме плавок. Разве плавки – не одежда?
– Пойдите оденьтесь и приходите.
– А где гардероб?
– На третьем уровне.
У меня нет номерка, и я сомневаюсь, что в гардеробе есть моя одежда. Кажется, я безбилетник. Заяц. В моей ситуации – я вовсе не собирался оказываться в этом проклятом бассейне! – это радует вдвойне.
– Да, а где ваш абонемент? – словно читая мои мысли, спрашивает санитар.
– Не знаю...
– Мы без абонемента не принимаем.
– Но я же ранен.
– Мало ли, где вас ранило?
– Вы же медбрат.
– Ну и что, – пожимает он плечами. – У нас такие правила.
– Я же ранен!
– У нас такие правила, – с равнодушным терпением отвечает парень.
Глаза у него совершенно мертвые, и, приглядевшись, я вижу, что на левой щеке у него трупные пятна, а на пряди волос, выбившейся из-под шапочки, – плесень.
– Пропусти его, – говорит женский голос из селектора.
Санитар кривится. Длиннющим скрученным на конце ногтем ковыряет в ухе, с интересом смотрит на зеленоватое содержимое.
Мне кажется, меня сейчас стошнит. Желудок трепыхается у самого горла, я стараюсь дышать глубоко и размеренно, но это усиливает боль в животе. Еле-еле давлю рвотные спазмы. Санитар облизывает ноготь, кивает на дверь за своей спиной.
– Пройдите.
Прохожу в кабинет. Врач стоит у окна. Это девушка, совсем молоденькая.
У нее круглые румяные щеки, полные руки и длинная рыжеватая коса, она совсем некрасива по нынешним меркам – широкобедрая, полногрудая, с медовой плавностью движений. Длинная юбка и шаль поверх халата делают ее похожей на купчиху с полотен Кустодиева. Она раздумчиво поправляет выбившуюся прядь, прикусывает пухлую губку.
– Вы уйдите, пожалуйста. Мне помощники не нужны. – Голос у нее глубокий, грудной, и мне кажется, что она должна прекрасно уметь исполнять романсы.
От ее шали пахнет ландышем, я вглядываюсь в кругловатые серые глаза и вздрагиваю.
– Витка! Витка, ты меня не узнаешь?
Девушка перебрасывает косу с груди за спину, с недоверчивой улыбкой смотрит на меня.
– Меня действительно зовут Вита, Виталия. Но я не знаю, где бы мы могли познакомиться.
– Ты же Смотритель, ты меня не узнала? Я Тэри!
– Я вас не знаю. Уйдите, мне нужно заняться пациентом.
– Но я и есть ваш пациент! У меня пуля в животе!
– Да, действительно, – кивает она. – Ложитесь, пожалуйста.
Витка достает из автоклава лоток с инструментами. Я лежу на кушетке и смотрю, как она достает огромные ножницы. Подходит ко мне, вспарывает мне живот от паха до грудины. Боли нет. Витка запускает руку мне во внутренности, копается. Щекотно до ужаса, я смеюсь.
– Не смейтесь, – строго говорит Витка и извлекает из меня петли кишок, внимательно осматривает их, прячет обратно и наконец вытаскивает небольшую сплющенную пульку. Показав ее мне, она отправляется к раковине и долго моет руки большой хозяйственной щеткой. Я так и лежу со вспоротым брюхом. Кто-то смеется мне в спину. Я чувствую это, хотя и лежу на ней.
Иглой длиной с палец она зашивает рану – через край, толстой грубой ниткой. Когда она заканчивает, я начинаю напоминать себе покойника после вскрытия.
– Ну вот, больной, – серьезно кивает Витка. – Теперь вас можно и хоронить.
– Как это? – удивляюсь я. – Я же жив.
– Это вам кажется, больной, – отмахивается Витка. – Всем поначалу так кажется. Пулю мы удалили, теперь можно и хоронить. Все в порядке, не волнуйтесь.
– Не надо! Пожалуйста!
Витка делает мне укол – я ничего опять не чувствую и начинаю подозревать, что меня действительно можно хоронить. Боли я не ощущаю, кажется, и не дышу. А что думаю и говорю – это пройдет.
И действительно, через минуту после укола все проходит. Совсем...
Я лежу в автобусе, мертвый и довольный. Шов неудобно стягивает живот, но я все-таки вылавливаю мерзкую флэш-карту и прячу в нагрудный карман. Попутчики и кондукторы мной нисколько не интересуются – мало ли покойников бродит по улицам Города. Покойникам билет не нужен. Однако в моем положении есть некие преимущества, понимаю я. И кондукторы не пристают, и флэшка ведет себя почти прилично, только для порядка трепыхается в кармане «аляски».
Надо же – вот я и одет, причем по сезону. Джинсы с подкладкой, свитер, теплая куртка. Меня это не удивляет, как не удивляло то, что я из этого автобуса попал в бассейн. Меня вообще ничто не удивляет, подмечаю я. Видимо, мертвецам удивление не пристало.
Автобус заполнен наполовину. Дама-кондуктор в норковой шубе и ее спутник, облаченный в зимний камуфляж, сидят на первом сиденье лицом ко мне. Поднимаюсь, стою, держась за ободранные перила, смотрю на кондукторшу, раздумывая, врезать ей по морде за скверное обращение с пассажиром или не стоит. Ей хорошо за тридцать, косметики на ней – килограмма полтора. Лицо покрыто толстым слоем дешевого тонального крема, блестит, словно отлакированное. Крем не скрывает, а подчеркивает морщины под глазами и у губ тонкого рта, намазанного ярко-малиновой помадой. Еще и усики на верхней губе. Неприятная женщина, что уж тут скажешь. И если приложить ее по физиономии, потом ведь руки от ее косметики не отмоешь. Пес бы с ней...
Я выхожу на первой же остановке. Отсюда до нужного мне дома – только перейти по подземному переходу, вход в подъезд как раз в тупике перехода. Лестницы нет. Лифта приходится ждать минут пятнадцать. Наконец он приезжает – это железная пластина, к центру которой за петлю привязана веревка. Когда я на нее встаю, оказывается, что равновесие удержать невозможно, и все время я вишу на веревке. Едем странно – несколько подъемов и спусков, словно лифт каждый раз промахивается мимо нужного этажа. Спуски сменяются подъемами так резко, что я боюсь упасть вниз. Наконец ухитряюсь спрыгнуть на своем восьмом этаже.
Звоню в дверь.
Меня встречают радостными воплями, объятиями и поцелуями. Проводят в комнату. Здесь жарко. Я расстегиваю куртку, попутно разглядывая заказчицу. Девчонка-хакер, вьетнамка или кореянка, забирает у меня флэшку, отвешивает вертлявой штуковине подзатыльник и немедленно втыкает в компьютер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73