Кира негромко кашляет, но хранитель только усмехается и уже крепко берет мою ладонь, сплетая наши пальцы.
Сначала я действительно не вижу ничего, только ощущаю тепло и легкое возбуждение. Но потом все же начинаю улавливать картинку. Восприятие тенников очень сильно отличается от нашего, и мне трудно понять, что за мешанину цветных нитей и призрачных силуэтов домов показывает мне хранитель. Это его картина Города – яркие пятна, спирали, сплетения узоров и мозаик. И в самой сердцевине пульсирует грязно-серый комок, амеба, выпускающая тонкие ложноножки и сжимающаяся вновь. Этим все для меня и ограничивается – остается надеяться, что Кира увидел больше и разъяснит остальное.
Хранитель отпускает мою руку, теперь они смотрят с Кирой вдвоем, а я просто сижу, поджав ноги, и любуюсь обоими. Очень разные и все же похожие – оба красивы по-своему. Хранитель куда ярче, обаятельнее, красота его броская и яркая. Кира гораздо строже, тоньше, пожалуй, аристократичнее. По обоим никогда не скажешь, что живут они долго и знают много, – два типичных молодых раздолбая, ни больше, ни меньше. Видимо, длинные бороды, морщинистые лица и прочие атрибуты мудрости нынче не в моде.
Наконец оба встряхиваются. Первый взгляд Кира бросает на меня, точнее – на меня и хранителя. В желтых глазах – настороженность и, пожалуй, ревность. Опять – уже второй раз я сталкиваюсь с этим его чувством и каждый раз не знаю, как реагировать. Мы ничего не обещали друг другу, разве что верить в искренность своих чувств. Но все остальное – уж не обидеться ли мне на то, что его слава героя-любовника оказалась мне знакома куда раньше самого Киры. Пес побери, мы же взрослые... люди, да. И тенники тоже.
– А сейчас я хочу рассказать вам одну легенду. Рассказать, а не показать, – говорит хранитель. – Слушайте.
Вначале не было ничего, лишь три реки текли в безмолвии пустоты, три потока, чьи струи не смешивались между собой, и текли они по кругу, хотя и простирались русла рек из бесконечности в бесконечность. И не было времени; и некому было сказать, сколько так длилось. Но восстали из вод трое, и началось бытие, и дан был отсчет течению лет. Трое, что вышли из вод, не знали ни миров, ни законов – сами они были законом, и каждый сотворял желанием своим миры, дороги и то, что вокруг дорог. Так появились дороги вдоль берегов великих рек. И каждый называл созданное – так появились слова. И устали трое друг от друга, и положили новый закон: да будет живое помимо трех. И стало живое, подобное своим творцам и отличное от них. И наделены были все умением создавать живое, а на берегах рек места хватало всем, ибо текут они из бесконечности в бесконечность.
И забыли вскоре о троих, не знали ни имен их, ни облика, и не вспоминали, откуда появились первые из живущих. Законы же были установлены так, что никто не мог их нарушить, ибо трое были законом, и покуда были они, вечные и предначальные, закон был непоколебим. Суровы ли были те законы, или мягки, в чем состояли они – не помнит никто. Те, что были потомками первого живого, были во многом подобны своим творцам, хотя и не знали о том. Прекрасны собой и многими дарами наделены они были, но не знали ни Смерти, ни Любви, ни Долга. Ибо Долг рождается там, где есть возможность отступить от закона, Смерть – там, где нарушаются законы, а Любовь – там, где забывают о них.
Трое же были далеко и не следили за созданным им, да и не было в том нужды, ибо, пока они были, никто не смог бы преступить пределов, отведенных им. А не стань троих предначальных, не стало бы и всего созданного ими, лишь три реки все так же несли бы воды свои из вечности в вечность.
Но вот возникло на берегах рек новое племя живых, и никто не знал, откуда пришли они, кто подарил им жизнь, ведь никто не сознавался в том, что племя это порождено им; а никто тогда не умел лгать, ибо в законе не было лжи. Племя то было чужим и диким, и казалось, что безумны все его члены, ибо не ведали законов, и могли совершать невозможное для остальных, и не догадывались о том. И собрались мудрые прочих племен и народов с берегов великих рек, и постановили – чужаки должны уйти. Пусть живут отдельно, не смущая остальных; когда же настанет срок, кто-то из троих обратит на них взгляд и сам решит, что делать с племенем безумцев.
И передали эту весть послы племени чужаков; и покорились те воле соседей, ибо хотя и не различали закона и беззакония, знали, что сильны их соседи, могучи, и если не добром, то силой заставят подчиниться. И ушли они далеко в горы, и построили себе город, и жили там. На берегах же трех рек воцарился прежний покой. Вскоре забыли там о беспокойных безумцах, лишь мудрые, что решали их судьбу, помнили – но вспоминали редко.
Но пришел час, и пало небо на землю по берегам трех рек, и узнали люди закона о том, что есть Безумие и Война, Болезнь и Ненависть. Беспомощны они были перед напастью и тщетно взывали к троим – не слышали те их стенаний, не прислушивались к мольбам. И разделились люди с берегов рек на тех, кто знал и соблюдал закон и не мог поступать иначе, и на тех, кто забыл о законе и не мог поступать в соответствии с ним. И была война, и за ней – другая, и не могло быть победы; ибо не было тогда Смерти, а раны заживали быстро. Но что проку голодному от того, что голод не прервет его жизнь, а израненному от того, что меч противника не пронзил ему сердце? Новая битва ждет его, и новые раны – и нет предела этому хаосу. Болью и отчаянием полнились дни всех живущих.
Пришли тогда странные люди, и немногие узнавали в них потомков изгнанников, и светлы были их лица. Следом же за ними шествовали Любовь, Смерть и Долг. Ибо те, что не ведали закона, данного свыше, создали себе свои законы и узнали Долг, родившийся из мук, что испытывает тот, кто не ведает, как поступить, – по закону или против него. И узнали Смерть, что приходит за тем, кто не выдержал испытания и не услышал голос Долга. И узнали Любовь, что способна оградить двоих от Смерти, если во имя друг друга нарушили они закон.
И учили они всех, кто хочет, новому закону, говорящему – не свыше берется закон, но в сердцах и помыслах живущих, и рождается он из совокупности желаний и страхов живых и, как и все живые, способен меняться. Долг, Любовь и Смерть стояли рядом с каждым учителем и согласно кивали. Забирала Смерть тех, кто устал от жизни, измучен ранами или не хочет нового мира, и уводила куда-то за горы; но никто не возвращался, чтобы поведать, что там, за горами. Поддерживал Долг тех, кто, приняв новый закон, колебался, и была рука его тверда, как рука друга, а взгляд мудр и добр, как взгляд матери. И ласково обнимала Любовь тех, кто решался преступить закон ради друг друга, хотя Долг и Смерть сурово косились на нее; но смеялась беспечная Любовь, и в смехе ее была надежда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Сначала я действительно не вижу ничего, только ощущаю тепло и легкое возбуждение. Но потом все же начинаю улавливать картинку. Восприятие тенников очень сильно отличается от нашего, и мне трудно понять, что за мешанину цветных нитей и призрачных силуэтов домов показывает мне хранитель. Это его картина Города – яркие пятна, спирали, сплетения узоров и мозаик. И в самой сердцевине пульсирует грязно-серый комок, амеба, выпускающая тонкие ложноножки и сжимающаяся вновь. Этим все для меня и ограничивается – остается надеяться, что Кира увидел больше и разъяснит остальное.
Хранитель отпускает мою руку, теперь они смотрят с Кирой вдвоем, а я просто сижу, поджав ноги, и любуюсь обоими. Очень разные и все же похожие – оба красивы по-своему. Хранитель куда ярче, обаятельнее, красота его броская и яркая. Кира гораздо строже, тоньше, пожалуй, аристократичнее. По обоим никогда не скажешь, что живут они долго и знают много, – два типичных молодых раздолбая, ни больше, ни меньше. Видимо, длинные бороды, морщинистые лица и прочие атрибуты мудрости нынче не в моде.
Наконец оба встряхиваются. Первый взгляд Кира бросает на меня, точнее – на меня и хранителя. В желтых глазах – настороженность и, пожалуй, ревность. Опять – уже второй раз я сталкиваюсь с этим его чувством и каждый раз не знаю, как реагировать. Мы ничего не обещали друг другу, разве что верить в искренность своих чувств. Но все остальное – уж не обидеться ли мне на то, что его слава героя-любовника оказалась мне знакома куда раньше самого Киры. Пес побери, мы же взрослые... люди, да. И тенники тоже.
– А сейчас я хочу рассказать вам одну легенду. Рассказать, а не показать, – говорит хранитель. – Слушайте.
Вначале не было ничего, лишь три реки текли в безмолвии пустоты, три потока, чьи струи не смешивались между собой, и текли они по кругу, хотя и простирались русла рек из бесконечности в бесконечность. И не было времени; и некому было сказать, сколько так длилось. Но восстали из вод трое, и началось бытие, и дан был отсчет течению лет. Трое, что вышли из вод, не знали ни миров, ни законов – сами они были законом, и каждый сотворял желанием своим миры, дороги и то, что вокруг дорог. Так появились дороги вдоль берегов великих рек. И каждый называл созданное – так появились слова. И устали трое друг от друга, и положили новый закон: да будет живое помимо трех. И стало живое, подобное своим творцам и отличное от них. И наделены были все умением создавать живое, а на берегах рек места хватало всем, ибо текут они из бесконечности в бесконечность.
И забыли вскоре о троих, не знали ни имен их, ни облика, и не вспоминали, откуда появились первые из живущих. Законы же были установлены так, что никто не мог их нарушить, ибо трое были законом, и покуда были они, вечные и предначальные, закон был непоколебим. Суровы ли были те законы, или мягки, в чем состояли они – не помнит никто. Те, что были потомками первого живого, были во многом подобны своим творцам, хотя и не знали о том. Прекрасны собой и многими дарами наделены они были, но не знали ни Смерти, ни Любви, ни Долга. Ибо Долг рождается там, где есть возможность отступить от закона, Смерть – там, где нарушаются законы, а Любовь – там, где забывают о них.
Трое же были далеко и не следили за созданным им, да и не было в том нужды, ибо, пока они были, никто не смог бы преступить пределов, отведенных им. А не стань троих предначальных, не стало бы и всего созданного ими, лишь три реки все так же несли бы воды свои из вечности в вечность.
Но вот возникло на берегах рек новое племя живых, и никто не знал, откуда пришли они, кто подарил им жизнь, ведь никто не сознавался в том, что племя это порождено им; а никто тогда не умел лгать, ибо в законе не было лжи. Племя то было чужим и диким, и казалось, что безумны все его члены, ибо не ведали законов, и могли совершать невозможное для остальных, и не догадывались о том. И собрались мудрые прочих племен и народов с берегов великих рек, и постановили – чужаки должны уйти. Пусть живут отдельно, не смущая остальных; когда же настанет срок, кто-то из троих обратит на них взгляд и сам решит, что делать с племенем безумцев.
И передали эту весть послы племени чужаков; и покорились те воле соседей, ибо хотя и не различали закона и беззакония, знали, что сильны их соседи, могучи, и если не добром, то силой заставят подчиниться. И ушли они далеко в горы, и построили себе город, и жили там. На берегах же трех рек воцарился прежний покой. Вскоре забыли там о беспокойных безумцах, лишь мудрые, что решали их судьбу, помнили – но вспоминали редко.
Но пришел час, и пало небо на землю по берегам трех рек, и узнали люди закона о том, что есть Безумие и Война, Болезнь и Ненависть. Беспомощны они были перед напастью и тщетно взывали к троим – не слышали те их стенаний, не прислушивались к мольбам. И разделились люди с берегов рек на тех, кто знал и соблюдал закон и не мог поступать иначе, и на тех, кто забыл о законе и не мог поступать в соответствии с ним. И была война, и за ней – другая, и не могло быть победы; ибо не было тогда Смерти, а раны заживали быстро. Но что проку голодному от того, что голод не прервет его жизнь, а израненному от того, что меч противника не пронзил ему сердце? Новая битва ждет его, и новые раны – и нет предела этому хаосу. Болью и отчаянием полнились дни всех живущих.
Пришли тогда странные люди, и немногие узнавали в них потомков изгнанников, и светлы были их лица. Следом же за ними шествовали Любовь, Смерть и Долг. Ибо те, что не ведали закона, данного свыше, создали себе свои законы и узнали Долг, родившийся из мук, что испытывает тот, кто не ведает, как поступить, – по закону или против него. И узнали Смерть, что приходит за тем, кто не выдержал испытания и не услышал голос Долга. И узнали Любовь, что способна оградить двоих от Смерти, если во имя друг друга нарушили они закон.
И учили они всех, кто хочет, новому закону, говорящему – не свыше берется закон, но в сердцах и помыслах живущих, и рождается он из совокупности желаний и страхов живых и, как и все живые, способен меняться. Долг, Любовь и Смерть стояли рядом с каждым учителем и согласно кивали. Забирала Смерть тех, кто устал от жизни, измучен ранами или не хочет нового мира, и уводила куда-то за горы; но никто не возвращался, чтобы поведать, что там, за горами. Поддерживал Долг тех, кто, приняв новый закон, колебался, и была рука его тверда, как рука друга, а взгляд мудр и добр, как взгляд матери. И ласково обнимала Любовь тех, кто решался преступить закон ради друг друга, хотя Долг и Смерть сурово косились на нее; но смеялась беспечная Любовь, и в смехе ее была надежда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73