Мудрые же пали на колени перед Смертью, Любовью и Долгом и сказали: вот они, трое, что некогда сотворили все сущее. Ибо устали быть всем, и поняли, что, лишь ограничив себя самого по своей воле, можно узнать, что такое жизнь, и, вырвав из себя, положили закон над собой. И нам надлежит сделать так же.
И стал мир, какой мы знаем.
Он заканчивает, но я даже не замечаю этого. Перед глазами стоят картины из легенды, заворожившей меня. Кажется, я прикоснулась к чему-то очень важному. Сказка кажется безумной, едва ли относящейся к нашему делу, – но есть в ней что-то. Я пока еще не понимаю что, зачем хранитель рассказал ее. Я пойму позже, ощущаю я. Тенники умеют смотреть в будущее; мне пригодится эта сказка. Она сложнее сказки Киры, в ней нет прямого намека. Но я рада, что услышала ее.
– Нам пора, – говорит Кира, трясет меня за плечо.
Я встаю. С трудом стряхиваю с себя магию сказки, пытаюсь вернуться в реальность. Это не так просто.
Хранитель, посмеиваясь, жмет мне на прощание руку – пожатие совсем не дружеское, в нем заигрывание и недвусмысленное приглашение если не остаться прямо сейчас, то заглядывать еще.
– Тебе не будет темно, Тэри, – ласково улыбается он.
Я вежливо благодарю, и Кира быстро уводит меня отсюда. Хранитель не соврал – я действительно все вижу. Мне хочется спросить, как его звали, но есть предчувствие, что этот вопрос обойдется слишком дорого. В лабиринте, не скрытом пеленой защитной тьмы, есть на что посмотреть – многие ниши украшены странными статуями, местами из стен выступают кристаллы каких-то минералов. Но все равно идти долго, а полная тишина, в которой даже наши шаги тают бесследно, гнетет. Наконец мы выходим к лестнице и выбираемся на воздух. Кира мрачен и зол, словно его укусила ядовитая муха. Мою руку он держит так, словно тащит должника на расправу.
Оказывается, ему принадлежит половина первого этажа причудливого готического дома – добрых комнат десять. Я замираю в темном, абсолютно пустом коридоре, принюхиваюсь. Пахнет сандалом и можжевельником, и я вдруг вспоминаю сандаловую палочку, заткнутую за зеркало в той квартире, через которую я пришла сюда последний раз. Совпадение? Или нет?
– Проходи, – сердито говорит он, будто я пришла без приглашения, и распахивает передо мной дверь. – Вот сюда.
За тяжелой деревянной дверью, украшенной инкрустацией, – небольшая комната. Мебели нет, пол застелен пушистым ковром с длинным ворсом, по нему разбросаны подушки, шкуры и пледы – точь-в-точь как недавно в нашей квартире. Даже цвет подушек совпадает – и мне кажется, что тот интерьер в нашем убежище создал Кира. Оказывается – нет, с точностью до наоборот. Кира усмехается, разводит руками.
– Здесь тоже все меняется, как у вас. Такая вот милая шутка.
Я укладываюсь на подушках, заворачиваюсь в огромный шелковый платок с кистями и пытаюсь изображать восточную невольницу. Кира подхватывает шутку – и я обнаруживаю, что мои запястья крепко смотаны каким-то шарфом или очередным платком, которых здесь множество.
– Ну отлично. Что это за тирания?
– Я на тебя еще паранджу надену, – то ли в шутку, то ли всерьез грозится Кира.
– Очень смешно. Ты и так себя ведешь, будто купил меня на базаре.
– То есть?
– Твои взгляды, которые я воспринимаю как ревнивые, мне кажутся совершенно лишними, – очень осторожно говорю я. – Это достаточно неприятно.
– А мне приятно, когда ты кокетничаешь со всеми подряд?
– Так, давай по пунктам. Во-первых, из всех подряд один этот хранитель, как его там?
– Демейни.
– Это единственный, с кем ты меня видел. Так что все подряд – необоснованное обобщение. Во-вторых, что ты называешь кокетством? – Я стараюсь говорить мягко и спокойно, хотя логика и выдержка – вовсе не мои сильные стороны.
– Эти ваши взгляды, ручки...
– Ну, дорогой мой. Это уже перебор. Да, Демейни мне понравился. Но знаешь, вовсе не до того, чтобы немедленно ему отдаться.
– Ну, еще успеешь. – Кира, напротив, заводится.
– Перестань. Во-первых, мне это не нужно. Мне и с тобой вполне хорошо. Во-вторых, не думаешь же ты, что, приходя сюда парнем, я буду вести аскетический образ жизни?
– К девушкам я тебя ревновать не могу... – признается тенник.
– И на том спасибо. Буду тщательно избегать мальчиков. – Я тоже утрачиваю равновесие. – А в-третьих, у нас есть куда более важные дела. Или ты забыл?
– Нет, не забыл.
– Ты узнал что-нибудь важное?
– Важного – нет. Много интересного – и мне кажется, что это совершенно ложный след. Скрытый Прорыв тут ни при чем. Совсем другое дело.
– Тебе так кажется, или ты просто не хочешь еще встречаться с хранителем?
– Перестань! – Кира хмурится, но сейчас это меня совершенно не пугает.
– Кира, солнышко. Послушай меня внимательно. Если ты будешь воздерживаться от дурацких намеков и подозрений, то и я буду делать то же самое. И обрати внимание – я не требую, чтобы ты разогнал всех своих девиц. А ты меня ревнуешь даже к прошлым историям!
Не очень-то у меня получается соблюдать вежливость и быть терпеливой, но в конце концов – не я начала этот разговор.
– Каких девиц? – Кира приподнимает брови и смотрит на меня так, словно увидел первый раз в жизни.
– Твоих. Которых много, по слухам.
– Ты больше верь слухам, – смеется он. – Просто в каждом доме по две.
– Да-да, примерно так и говорят...
– Да нет у меня никого, уже много лет нет. – Он утыкается носом мне в грудь, и мне хочется его погладить, но руки связаны. – Так, глупости какие-то...
– У меня вот тоже, – признаюсь я. – Так что ты не прав.
– Я собственник, я страшный собственник, – шепчет Кира, запуская руки мне под свитер. – Привыкай.
Не очень-то мне хочется привыкать – я как раз не собственница и словом «измена» называю только предательство. Но Кира стоит того, чтобы отказаться от случайных развлечений. Да и удовольствия от них маловато – первый азарт, жадность вперемешку с недоверием и не более того. Здесь же – я уже знаю его, он знает меня, и мне кажется – это не может надоесть, с каждым разом все лучше и лучше. Он чувствует меня, угадывает все желания, играет со мной – и я плавлюсь под его руками, моментально завожусь и жалею только о том, что запястья связаны и я не могу прикоснуться к нему.
Он властен и почти жесток, но это именно то, что мне всегда нравилось в мужчинах. Принимать, прогибаться, подчиняться – огромное удовольствие, и в этом мы хорошо подходим друг другу. И еще он прекрасно чувствует грань между занятиями любовью и прочими делами – сейчас я пытаюсь поймать его ухо губами, и он резким движением поворачивает мою голову вбок, грозит пальцем, но я знаю, что в другой ситуации никогда себе этого не позволит.
Я уже неплохо знаю его – порывистую резкость и бесцеремонную грубость в мелочах, спокойную надежность без упрека и укоризны – в деле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73