Две стороны были положе, густо заросли кустарником, высокой травой и мелкими деревьями, но, по мере того как они переходили в гору, растительность становилась мельче и жиже, пока на горе не исчезала вовсе, разве что оставалась низкая травка, издали похожая на пятна лишайника. Четвертая сторона, огороженная невысоким терновником, словно забором, выходила на реку; она почти отвесно падала к воде, но сбоку имела незаметный скос, по которому вниз сбегала еще более незаметная белая тропинка; по этой тропинке можно было за две минуты очутиться возле воды.
Семен Петрович достал из рюкзака и включил фонарик. Яркий луч обежал площадку, метнулся на склоны, задержался на траве под деревьями.
- Никого, - сказал Рудаков. - И не было...
- А вдруг были?
- Нет... Если бы были, разожгли костер. Не удержались бы. Турист без костра не турист.
Они очень боялись туристов. Но пока никто не пронюхал про их убежище.
- И родник цел, - прошептала Нина.
Они прислушались. Из кустов слева донеслись веселый лепет родника и его радостные прыжки по камням.
- Конечно. Куда он денется?
- Когда нас нет, он исчезает, - убежденно сказала Нина. - А когда мы приходим, он прибегает. Слышишь, как радуется? Ах, малыш глупый...
Нина торопливо ушла к роднику. Рудаков слышал, как она пила из ладоней. Когда она вернулась, он взял ее руки в свои. Ладони горели, словно обожженные огнем.
- Зачем ты... Я бы дал тебе кружку.
- Надо руками... Послушай, Сеня, мне кажется, что это ребенок... Наш ребенок...
Она уже не раз так говорила.
- Ты сама ребенок...
Ему не нравился ее голос, когда она говорила про ребенка.
Родник давал жизнь всей этой ложбинке. Остатки его стекали по отвесной скале в реку широкой мокрой полосой, но только в пасмурный день родник достигал реки; когда было солнце, он высыхал где-то посредине скалы. В жаркий день Нина жалела родник: "Бедненький, умер, не дотянулся до мамы". В хмурую же погоду она радовалась и хлопала в ладоши: "Ура! Они вместе!" Нина, наверно, поэтому любила пасмурные дни, хотя нельзя было загорать и купаться.
Семен Петрович взял вещи и пошел к скале. У основания скалы росли невысокие кусты терновника. Рудаков протиснулся сквозь них, положил рюкзак и сумку на землю и с трудом отодвинул в сторону прислоненный к скале широкий плоский камень. Открылся узкий черный ход.
- Нинок, ну где ты там?
- Иду, иду... Рудаков посветил в ход.
- Тоже никто не был? - спросила девушка, подбегая.
- Нет... Плиту не трогали.
- А изнутри?
- Чтобы попасть сюда изнутри, надо сначала войти в Черное море.
- Ты думаешь, они тянутся до моря?
- Вполне может быть.
Семен Петрович первым влез в ход и посветил Нине. Они очутились в небольшой уютной пещере. Пол пещеры застилали высохшая трава и листья; в углу из камня, на который были набросаны мелкие ветки и сухое сено, было сооружено широкое ложе. Ложе аккуратно застилало старенькое одеяло, наполовину прикрывавшее подушки в розовых наволочках. Возле этой кровати лежал тоже старенький коврик и две пары тапочек: мужские и женские.
Пещера была обжита. В противоположном углу стояли грубо сколоченные стол и две табуретки, над ними полка с посудой, портативная газовая плитка. Стена этой своеобразной кухни на высоту человеческого роста была выкрашена голубой масляной краской.
Над столом даже висела картина: на вставленном в рамку полотне был изображен пляж на берегу речки с высоты птичьего полета. Безбрежные, уходящие за горизонт просторы: луга, перелески, извивающаяся река и лишь два человека лежат на пляже - мужчина и женщина. От огромной скалы к ним тянется тень. Еще немного, и эта тень уничтожит солнечную полоску пляжа, накроет мужчину и женщину и уйдет дальше в светлые просторы делать свое черное дело. За скалой, словно дожидаясь сигнала, прятались сумерки. По картине можно было определить время - где-то около семи вечера.
Эту картину нарисовала Нина с натуры, со скалы. Рудаков лежал на пляже, а она рисовала, взобравшись на самую вершину.
Картина не нравилась Рудакову. Была в ней какая-то безнадежность. Было жалко эти светлые просторы, которые скоро исчезнут, накрытые тенью от скалы и прячущимися за спиной скалы сумерками. Хотелось, чтобы эти двое на пляже убежали подальше от реки, от подкрадывающейся к ним черноты. Но они лежали, доверчиво сдвинув друг к другу головы, видно, увлеченные разговором, и не видели опасности. Впрочем, куда бежать? Вскоре вся долина покроется мраком. Эти двое, наверно, понимали, что бежать поздно, бессмысленно, зачем тратить драгоценные минуты в панической суете бега, лучше насладиться оставшимся на их долю солнцем. И они лежали, доверчиво сблизив тела, в их позах не было страха, но и не чувствовалось полного счастья. Казалось, мужчина и женщина постоянно помнили, что черная тень всего лишь в нескольких метрах от них, и они спешили. Спешили закончить разговор, спешили вобрать кожей как можно больше солнца, спешили насмотреться друг на друга - точка, откуда зритель смотрел на мужчину и женщину, находилась очень высоко над землей, и нельзя было рассмотреть лежащих во всех подробностях, но все же очевидно было, что мужчина слегка приподнялся и пристально смотрит на женщину.
- Тебе нравится? - спрашивала часто Нина, смотря на картину, когда они сидели за столом.
- Хорошо передан простор, - уклончиво отвечал Семен Петрович. - Но лучше, если бы было утро.
Нина качала головой.
- Утром все пропадет. В картине не станет смысла.
- А сейчас... Сейчас она какая-то очень грустная, - говорил главный бухгалтер. - Я вообще не люблю вечер.
- Я специально сделала вечер. Вечер всегда полон мудрости и смысла.
- Зато утро - надежда.
- Бессмысленная надежда.
- Все равно надежда. Надежда и не должна иметь никакого смысла. Просто надежда, и все. Утром, если пораньше встанешь, всегда кажется, что тебя ждет что-то хорошее.
- А потом оказывается, что ничего хорошего нет.
- Ну и что? Зато прожил день с верой. А вечер - это конец. Конец всему: и делам и надежде...
Нина не соглашалась.
- Не конец, а венец. Итог. Информация к размышлению. Да, согласна, это не так приятно, как надежда, но мы ведь и не должны стремиться все время к приятному. Тогда мы просто выродимся. Утро говорит: "Все впереди", вечер отвечает: "Впереди больше ничего нет. Подумай о том, что было". Утро - это радостный крик, вечер - это мудрое молчание. Мне утро напоминает ребенка, эгоистичного, глупого, капризного, самовлюбленного, который кричит: "Дай каши! Хочу шоколада! Пойдем в кино!" А вечер похож на старика. "Возьмите у меня все, оставьте меня в покое, дайте посидеть, подумать".
Семен Петрович обычно не спорил дальше. Ему не нравилась не только сама картина, но и разговор о ней. Не нравилась ему еще и одна деталь в картине, которая почему-то раздражала его, хотя, может быть, художница и не думала делать это специально.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100