Когда Литума пришел в себя, его по-прежнему трясло, но теперь от пробиравшего до костей холода. Уже наступила ночь. Он пошевелился – все тело пронзила боль, будто его переехала машина и все внутри было раздавлено. Но он был жив, а вокруг – что за чудо! – вместо дробного грохота камней была разлита мирная тишина. И еще это небо! На какое-то время он забыл о боли, завороженный зрелищем мириадов звезд; далекие и близкие, они мерцали вокруг желтого диска, который, казалось, зажегся специально для него. Никогда прежде ему не доводилось видеть такой большой луны, даже в Пайте. И никогда он не видел такой звездной ночи, такой тихой, ясной. Сколько времени он был без сознания? Несколько часов? Дней? Но он жив. И нужно двигаться. Не то замерзнешь, приятель.
Он медленно повернулся на один бок, потом на другой, сплюнул – рот забило землей. Просто невероятная тишина после такого ужасного шума. Ее можно слышать, потрогать. Он ощупал туловище, ноги, попытался сесть. Куда девался левый ботинок? Кости вроде бы целы. Болит все тело, но это ничего. Трудно поверить, но он спасся. Разве это не чудо? Ведь он попал в уайко. Правда, с краю. Но попал. Потрепало здорово, но остался жив, вот главное. «Да уж, мы, пьюранцы, крепкий орешек». Его охватило приятное предчувствие: он вообразил, как в один прекрасный день, после возвращения в Пьюру, будет сидеть в баре у Чунги и рассказывать непобедимым об этом приключении.
Он встал на ноги, осмотрелся. В бледном свете луны можно было видеть глубокий след от огромного камня, обломки, комья рыхлой земли, грязь, светлые пятна свежего снега. Но нет ни малейшего ветерка, ничто не предвещает нового дождя или снега. Он посмотрел вниз, туда, где должен был находиться поселок, но там не просматривалось ничего, ни огонька. Неужели эта лавина смела все – бараки, технику, людей?
Нагнувшись, поискал на ощупь ботинок. Вот он, полон земли. Кое-как вытряхнул, надел на ногу. Он решил спускаться прямо сейчас, не дожидаясь рассвета. При такой луне не торопясь вполне можно будет добраться. Он был спокоен и счастлив. Будто сдал трудный экзамен, будто эти чертовы горы признали его наконец своим. Прежде чем сделать первый шаг, он прижался губами к защитившей его скале и, как какой-нибудь дикий горец, сказал: «Спасибо, что спас мне жизнь, мамай, апу, пачамама или как там тебя еще».
* * *
«Как все это было у вас с пиштако, донья Адриана?» – спрашивают они, едва выпивают по первой рюмке, потому что для них нет ничего приятнее, как послушать о смерти потрошителя. «Вы помогли убить того самого, что выпотрошил вашего двоюродного брата Себастьяна?». Нет, другого. С Себастьяном все произошло позже. А когда случилась та история, у меня еще все зубы были на месте и ни одной морщинки на лице. Я знаю, об этом рассказывают разное, я слышала все, что говорят. Точно не припомню, как оно было на самом деле, кое-что уже подзабылось, ведь сколько воды утекло с тех пор. Тогда-то я была совсем молодая, еще ни разу не уезжала из деревни. А теперь уж, можно сказать, древняя старуха.
Кенка находится далеко отсюда, на другом берегу Мантаро, ближе к Паркасбамбе. Когда после дождей вода в реке поднимается и выходит из берегов, деревня превращается в остров, она стоит на вершине холма, но все участки обработанной земли вокруг нее – чакры – затопляет вода. Кенка – красивая, богатая деревня, жила она как раз за счет этих самых чакр, разбросанных по долине и по склонам горы. Там хорошо росли картошка, бобы, ячмень, кукуруза, перец. Эвкалипты и другие деревья защищали ее от ураганных ветров, которые часто случаются в тех местах. Даже самые бедные крестьяне имели по несколько кур, свиней, овец, а иногда и небольшие стада лам, их пасли на горных лугах. Жила я там мирно и спокойно и была самой веселой и задорной среди сестер. Отец наш был богаче всех в деревне. Три чакры он сдавал в аренду, две обрабатывал сам, а кроме того, держал магазин, продуктовую лавку, аптеку, кузницу и мельницу, где молола зерно вся деревня. Он часто устраивал праздники и не жалел на это денег: привозил священника, нанимал в Уанкайо музыкантов и плясунов. Все было хорошо, пока не появился этот пиштако.
Как мы узнали, что появился пиштако? По тому, как изменился поставщик Сальседо, который уже много лет привозил лекарства, одежду, посуду для нашего отца. Он был с побережья. Ездил на старом тарахтящем грузовике, мы слышали, как фырчит мотор и гремят жестяные банки, задолго до того, как грузовик въезжал в Кенку. Все знали Сальседо в лицо, но вдруг один раз он приехал таким изменившимся, что люди не узнавали его: он вырос, потолстел, стал настоящим великаном. Теперь у него была рыжая борода и выпученные, налитые кровью глаза. На всех, кто к нему приближался, он смотрел волком. И на мужчин, и на женщин. И на меня тоже, никогда не забуду его взгляд. Он на нас тогда нагнал страху.
Одет он был во все черное, обут в сапоги до колен, и пончо на нем было такое широкое, что, когда ветер развевал полы, казалось: Сальседо сейчас полетит. Он разгрузил свой фургон и, как обычно, направился в помещение за магазином. Только на этот раз он не вступал ни с кем в разговоры, не рассказывал новостей, не узнавал знакомых. Все молчал, думал о чем-то своем, говорил только самое необходимое и время от времени бросал на нас такие взгляды, что мужчины подбирались, а женщины обмирали.
Он пробыл в Кенке три дня, получил от моего отца список заказов и рано утром выехал из деревни. А на следующий день в деревню вернулся с горных пастбищ один из наших пастухов и сказал, что на крутом повороте дороги, ведущей в Паркасбамбу, фургон Сальседо свалился в пропасть: с края обрыва можно было видеть на дне ущелья его обломки.
Наши люди все там обыскали, нашли колеса, рессоры, какие-то мятые жестянки, кузов, детали мотора. Но нигде не было тела Сальседо. Обшарили весь склон, думали, он вывалился из грузовика, но тоже ничего не нашли. Не обнаружили и следов крови ни среди обломков, ни среди камней вокруг. Может быть, он успел выскочить из машины, когда почувствовал, что не может удержать ее на дороге? «Так оно, наверно, и было, – решили все. – Выпрыгнул, а потом его подобрала какая-нибудь машина, и сейчас он уже в Паркасбамбе или Уанкайо, приходит в себя от испуга».
На самом же деле он нашел прибежище недалеко от Кенки, в старых пещерах той самой горы, с которой свалилась его машина. Эти пещеры похожи на пчелиные соты, а стены у них расписаны рисунками древних людей. И вот он начал злодействовать, потому что окончательно превратился в пиштако. Он выходил по ночам на дорогу, прятался под мостом или за деревом и подкарауливал припозднившихся пастухов, погонщиков, крестьян, которые везли урожай на рынок или возвращались с ярмарки. В темноте он неожиданно возникал перед путником, будто с неба падал, из глаз его сыпались искры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71