При этом он не отрывал напряженного взгляда от человека с котелком в руке, как будто пытаясь что-то припомнить. Тот, в свою очередь, тоже воззрился на Якова Борисовича. Его брови недовольно насупились.
Нижегородский затолкал Копытько на заднее сиденье.
– Быстрей, быстрей, а то опоздаете на поезд. Пауль, из Бремена телеграфируй. На вокзал, – сказал он шоферу, захлопывая дверцу. – Прощайте, Яков Борисович. Вас ждет страна грандиозных возможностей, но избегайте столов с зеленым сукном.
Машина тронулась. Когда они вырулили на Бреннерштрассе, Копытько тронул за плечо сидевшего впереди Пауля.
– Какой был тот человек? – негромко спросил он на не очень правильном немецком, не переставая беспрестанно оглядываться.
– Ах, этот? – повернулся к нему довольный щедрыми командировочными Пауль. – Знакомый герра Флейтера. Художник из Вены. Это его рисунки висят на втором этаже в гостиной. – Видя, что герр профессор напряженно ждет чего-то еще, добавил: – Гитлер, Адольф Гитлер. Так его зовут.
При этих словах наполеоновед вздрогнул и зачем-то посмотрел на водителя. Но тот и ухом не повел, выкручивая руль и объезжая конные экипажи. Зловещее имя не произвело на него ни малейшего впечатления.
– Представляете, он был на «Титанике»! – снова повернул свое конопатое лицо Пауль. – А вы впервые отправляетесь в морское путешествие? Вам нечего опасаться: наши «Император» и «Фатерланд» каждую неделю пересекают океан, к тому же сейчас разгар лета и айсберги плавают далеко на севере.
– А что это за человек, которого вы только что усадили в такси? – спросил художник. – Он уставился на меня, словно я одолжил у него денег.
Сняв в прихожей свою шляпу, Гитлер причесался перед зеркалом.
– Это один из наших деловых партнеров, – ответил Нижегородский. – Проходите.
– Еврей?
– Да, только не надо сейчас про Мордухаев, Маркса и прочих. Это наш еврей.
– Что значит наш? – искренне удивился гость.
– Наш – это значит: кто здесь еврей, решаем мы сами. Разве не так говаривают венские антисемиты? И вообще, Адольф, простите, конечно, за нескромный вопрос: а сами-то вы кто?
– Я?
– Вы, вы.
Нижегородскому совершенно неожиданно в голову пришла одна идея. Он еще не знал, что может получиться из ее реализации, но почувствовал, что определенно что-то может.
– Вы, – еще раз повторил он. – Вот вы все говорите об арийцах и всех остальных, а сами-то вы уверены в себе самом?
Гитлер смутился. Вопрос был очень непростым. Как человек весьма заурядного происхождения, он не имел официальной родословной и ничего не мог утверждать наверняка, а тем более доказать. Да и внешность его никак не способствовала бездоказательному причислению к белокурой северной расе.
– Нет ли и в вас, как сказал кто-то из знаменитых, хотя бы одной «драгоценной капли еврейской крови»?
Гитлеру словно влепили хлесткую пощечину. Он отшатнулся и побледнел.
– Признаю, – забормотал он, – это никак нельзя проверить, однако я бы почувствовал…
– Бросьте! – Вадим не собирался церемониться с будущим фюрером. – Человек годами не ощущает в себе даже смертельного заболевания, которое в конечном счете сводит его в могилу. Он бы почувствовал! Я бы очень советовал вам, раз уж вы столь щепетильны, обратиться к профессору Вилингену. Слыхали о его методе определения расовой чистоты?.. Нет? Ну что вы! Говорят, из ее реализации ошибка не превышает пяти процентов. Подлинно научный подход, основанный на точных измерениях. Мой друг Август прошел у него тестирование и имеет сертификат. Хотите покажу?
Нижегородский выглянул в окно, убедился, что Каратаева еще нет, попросил Гитлера обождать и вышел. Он знал, где компаньон держит запасные ключи от письменного стола, и скоро вернулся с сертификатом.
– Вот.
Красивая бумага произвела на художника определенное впечатление. Аллегорический образ Германии, череп, свастика, непонятные термины на латыни, множество таинственных чисел, печати и витиеватый росчерк – все это внушало уважение.
– Вилинген? Кто он такой? – спросил Гитлер, внимательно разглядывая кремовый бланк.
– Умнейший человек и, кстати, лучший друг вашего Либенфельса. Он протестировал всех его соратников по ордену новых тамплиеров. Я удивлен, что вы не слыхали о его методе. Хотя… попасть к нему простому человеку без протекции очень нелегко. Но, если хотите, я мог бы устроить.
– Вы серьезно? Это, наверное, дорого стоит?
– Расплатитесь со мной рисунками – я давно хотел заказать вам несколько архитектурных пейзажей Нойшванштайна. Остальное не ваша забота. Через неделю я еду в Берлин по делам и как раз могу прихватить вас с собой.
За окном звякнула железная калитка. Вадим увидал входящего во двор Каратаева.
– Только не говорите об этом Августу.
– Почему?
– Потому что об этом вообще не следует распространяться. Надеюсь, вы не подведете меня?
Получив решительные заверения, Нижегородский забрал сертификат и отнес его на место. Когда он снова вошел в гостиную, Гитлер разглядывал стоявшую на каминной полке фотографию, на которой была запечатлена семья наследника австро-венгерского престола.
– Ваша соотечественница, – показал он на сидящую вполоборота графиню Хотек. – Красивая женщина. А какие милые дети.
По поводу милых детей эрцгерцога Фердинанда Вадим знал от компаньона, что всем троим предстоит закончить свой жизненный путь в Маутхаузене. Они должны быть умерщвлены там по приказу любующегося ими сейчас неизвестного художника.
Вошел Каратаев, и Нижегородский, облегченно вздохнув, удалился.
– Что ты ему подарил? – спросил он Савву после ухода их общего знакомого. – Он выскочил из ворот с увесистым свертком и помчался по улице чуть не вприпрыжку.
– Так, несколько книг, – ответил Каратаев. – Они займут его и отвратят от вредных мыслей.
– А позвольте полюбопытствовать, это какие же мысли вредны для вашего протеже? – ехидно прищурился Нижегородский. – Уж не те ли, что возбуждают нездоровые желания жить в семье и мире, предаваясь благам грязной жидомасонской демократии?
– Они самые.
Прошло еще несколько дней. Нижегородский съездил в Берлин, вернулся и проинформировал Каратаева о проделанной работе. Он дал команду продавать железные, медные и нефтяные акции всех зарубежных компаний, от которых их и так скоро должна была отрезать морская блокада. Часть денег они переводили в швейное производство, включая шляпные фабрики. Когда в рейхе закончится кожа, а прекращение поставок аргентинских коров должно резко ускорить этот процесс, солдатские пикелхаубы станут прессовать из кроличьей шерсти, превращая ее в фетр. Вот тут-то шляпных дел мастера и скажут свое веское слово.
– Есть смысл, Савва, вложиться в разведение кроликов – стратегическое сырье как-никак, – шутил Вадим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Нижегородский затолкал Копытько на заднее сиденье.
– Быстрей, быстрей, а то опоздаете на поезд. Пауль, из Бремена телеграфируй. На вокзал, – сказал он шоферу, захлопывая дверцу. – Прощайте, Яков Борисович. Вас ждет страна грандиозных возможностей, но избегайте столов с зеленым сукном.
Машина тронулась. Когда они вырулили на Бреннерштрассе, Копытько тронул за плечо сидевшего впереди Пауля.
– Какой был тот человек? – негромко спросил он на не очень правильном немецком, не переставая беспрестанно оглядываться.
– Ах, этот? – повернулся к нему довольный щедрыми командировочными Пауль. – Знакомый герра Флейтера. Художник из Вены. Это его рисунки висят на втором этаже в гостиной. – Видя, что герр профессор напряженно ждет чего-то еще, добавил: – Гитлер, Адольф Гитлер. Так его зовут.
При этих словах наполеоновед вздрогнул и зачем-то посмотрел на водителя. Но тот и ухом не повел, выкручивая руль и объезжая конные экипажи. Зловещее имя не произвело на него ни малейшего впечатления.
– Представляете, он был на «Титанике»! – снова повернул свое конопатое лицо Пауль. – А вы впервые отправляетесь в морское путешествие? Вам нечего опасаться: наши «Император» и «Фатерланд» каждую неделю пересекают океан, к тому же сейчас разгар лета и айсберги плавают далеко на севере.
– А что это за человек, которого вы только что усадили в такси? – спросил художник. – Он уставился на меня, словно я одолжил у него денег.
Сняв в прихожей свою шляпу, Гитлер причесался перед зеркалом.
– Это один из наших деловых партнеров, – ответил Нижегородский. – Проходите.
– Еврей?
– Да, только не надо сейчас про Мордухаев, Маркса и прочих. Это наш еврей.
– Что значит наш? – искренне удивился гость.
– Наш – это значит: кто здесь еврей, решаем мы сами. Разве не так говаривают венские антисемиты? И вообще, Адольф, простите, конечно, за нескромный вопрос: а сами-то вы кто?
– Я?
– Вы, вы.
Нижегородскому совершенно неожиданно в голову пришла одна идея. Он еще не знал, что может получиться из ее реализации, но почувствовал, что определенно что-то может.
– Вы, – еще раз повторил он. – Вот вы все говорите об арийцах и всех остальных, а сами-то вы уверены в себе самом?
Гитлер смутился. Вопрос был очень непростым. Как человек весьма заурядного происхождения, он не имел официальной родословной и ничего не мог утверждать наверняка, а тем более доказать. Да и внешность его никак не способствовала бездоказательному причислению к белокурой северной расе.
– Нет ли и в вас, как сказал кто-то из знаменитых, хотя бы одной «драгоценной капли еврейской крови»?
Гитлеру словно влепили хлесткую пощечину. Он отшатнулся и побледнел.
– Признаю, – забормотал он, – это никак нельзя проверить, однако я бы почувствовал…
– Бросьте! – Вадим не собирался церемониться с будущим фюрером. – Человек годами не ощущает в себе даже смертельного заболевания, которое в конечном счете сводит его в могилу. Он бы почувствовал! Я бы очень советовал вам, раз уж вы столь щепетильны, обратиться к профессору Вилингену. Слыхали о его методе определения расовой чистоты?.. Нет? Ну что вы! Говорят, из ее реализации ошибка не превышает пяти процентов. Подлинно научный подход, основанный на точных измерениях. Мой друг Август прошел у него тестирование и имеет сертификат. Хотите покажу?
Нижегородский выглянул в окно, убедился, что Каратаева еще нет, попросил Гитлера обождать и вышел. Он знал, где компаньон держит запасные ключи от письменного стола, и скоро вернулся с сертификатом.
– Вот.
Красивая бумага произвела на художника определенное впечатление. Аллегорический образ Германии, череп, свастика, непонятные термины на латыни, множество таинственных чисел, печати и витиеватый росчерк – все это внушало уважение.
– Вилинген? Кто он такой? – спросил Гитлер, внимательно разглядывая кремовый бланк.
– Умнейший человек и, кстати, лучший друг вашего Либенфельса. Он протестировал всех его соратников по ордену новых тамплиеров. Я удивлен, что вы не слыхали о его методе. Хотя… попасть к нему простому человеку без протекции очень нелегко. Но, если хотите, я мог бы устроить.
– Вы серьезно? Это, наверное, дорого стоит?
– Расплатитесь со мной рисунками – я давно хотел заказать вам несколько архитектурных пейзажей Нойшванштайна. Остальное не ваша забота. Через неделю я еду в Берлин по делам и как раз могу прихватить вас с собой.
За окном звякнула железная калитка. Вадим увидал входящего во двор Каратаева.
– Только не говорите об этом Августу.
– Почему?
– Потому что об этом вообще не следует распространяться. Надеюсь, вы не подведете меня?
Получив решительные заверения, Нижегородский забрал сертификат и отнес его на место. Когда он снова вошел в гостиную, Гитлер разглядывал стоявшую на каминной полке фотографию, на которой была запечатлена семья наследника австро-венгерского престола.
– Ваша соотечественница, – показал он на сидящую вполоборота графиню Хотек. – Красивая женщина. А какие милые дети.
По поводу милых детей эрцгерцога Фердинанда Вадим знал от компаньона, что всем троим предстоит закончить свой жизненный путь в Маутхаузене. Они должны быть умерщвлены там по приказу любующегося ими сейчас неизвестного художника.
Вошел Каратаев, и Нижегородский, облегченно вздохнув, удалился.
– Что ты ему подарил? – спросил он Савву после ухода их общего знакомого. – Он выскочил из ворот с увесистым свертком и помчался по улице чуть не вприпрыжку.
– Так, несколько книг, – ответил Каратаев. – Они займут его и отвратят от вредных мыслей.
– А позвольте полюбопытствовать, это какие же мысли вредны для вашего протеже? – ехидно прищурился Нижегородский. – Уж не те ли, что возбуждают нездоровые желания жить в семье и мире, предаваясь благам грязной жидомасонской демократии?
– Они самые.
Прошло еще несколько дней. Нижегородский съездил в Берлин, вернулся и проинформировал Каратаева о проделанной работе. Он дал команду продавать железные, медные и нефтяные акции всех зарубежных компаний, от которых их и так скоро должна была отрезать морская блокада. Часть денег они переводили в швейное производство, включая шляпные фабрики. Когда в рейхе закончится кожа, а прекращение поставок аргентинских коров должно резко ускорить этот процесс, солдатские пикелхаубы станут прессовать из кроличьей шерсти, превращая ее в фетр. Вот тут-то шляпных дел мастера и скажут свое веское слово.
– Есть смысл, Савва, вложиться в разведение кроликов – стратегическое сырье как-никак, – шутил Вадим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142