Оставшихся после покупки бумаги денег могло хватить только на телеграмму, и я уже подумывал, не написать ли нашему барону. И вот двенадцатого июля я стоял на центральной площади, более похожей на улицу обычной ширины, и уже мысленно прощался со своими часами, которые решил тут же и продать, как вдруг вижу… Кого бы ты думал? Ларса Бернадота – твоего шведского должника!
Я сразу узнал его по красному конопатому лицу, бородке и характерной хромоте, когда одна нога лишена возможности сгибаться в коленном суставе. Тебе трудно представить, что я почувствовал в тот момент. Это было невероятно! В сложившейся ситуации он был самым нужным мне человеком из всех живущих на свете: книгоиздатель, швед – то есть представитель нейтрального государства, но главное – наш должник!
* * *
– Господин Бернадот? – бросился Каратаев к щурившемуся на солнце человеку в белом костюме. – Слава богу, я вас наконец-то нашел!
Бернадот только что вышел из Дивоны – трехэтажного особняка, выстроенного на центральной площади Дубровника почти четыре века назад. Теперь за его венецианским фасадом размещался дубровницкий архив, а раньше здесь чеканили монету и заключали торговые сделки. Выйдя на улицу, швед был ослеплен ярким светом и, конечно же, не узнал Каратаева.
– Простите, а кто вы?
– Ну как же, помните – Берлин, отель «Адлон», и двух господ, один из которых Пикарт, а другой – его помощник и ваш покорный слуга? Это было немногим более двух лет тому назад. Вспомнили? Тогда давайте отойдем в тень.
Услыхав о Пикарте, Бернадот не на шутку встревожился. Все это время имя злосчастного спорщика не выходило у него из головы. Он покорно последовал за Каратаевым под арку Рыбарских ворот, сбоку к которым была пристроена высокая городская звонница с часами. Они вошли в тень и остановились.
– Патрон велел мне разыскать вас, – обмахиваясь панамой, заговорил Каратаев. – Как ваше самочувствие? Вы здесь по делам?.. Ах, подлечить легкие… Нет-нет, трехлетний срок еще не вышел, и наш мораторий остается в силе. Более того, господин Пикарт хочет предложить вам аннулировать ваш долг в обмен на одну пустяковую услугу. Вы ведь по-прежнему печатаете книги?.. Отлично! Тогда пойдемте ко мне – это совсем рядом.
Через пятнадцать минут Каратаев выложил перед удивленным Бернадотом немецкий вариант рукописи.
– Услуга состоит в том, чтобы как можно быстрее издать эту книгу, причем издать сразу на трех языках. Она называется «Последний смотр императоров» и, уверяю вас, прославит своего первого издателя.
Ларс Бернадот был в недоумении. За два прошедших с момента пари года он не то чтобы позабыл о своем долге, просто как-то свыкся с его постоянным существованием.
– Я, конечно, с большим удовольствием, но на иностранных языках…
– Языки не помеха, господин Бернадот. Вы изготовите клише (или как там это у вас называется) фотохимическим способом прямо с этих листов. Книга отредактирована и не требует правки. И тираж совершенно мизерный: всего лишь сто экземпляров.
– Но я должен ознакомиться с содержанием.
– Знакомьтесь, – Каратаев придвинул стул, предлагая издателю сесть. – Какой язык предпочитаете? А я распоряжусь насчет кофе.
– Вы шутите. На это уйдет не меньше двух дней… И потом, сейчас мы готовим очень дорогое издание «Калевалы» – это финский народный эпос. Закуплена мелованная бумага, заказ размещен в Вене в типографии Рейнфельда. Вот если сразу после этого…
– Постойте, постойте! – прервал его Савва. – А что, если на вашей мелованной бумаге мы и напечатаем «Последний смотр»? Параллельно с «Калевалой»? Шикарное издание, в белой коже с тиснением, каждый том в роскошной коробке, оклеенной черным бархатом. А? Что скажете? Марок по двести за экземпляр! При этом, заметьте, все расходы вам будут оплачены.
– И мой долг…
– Пикарт вернет вам ваш вексель, но всю работу надо сделать к концу августа.
– Это невозможно.
– Согласен, если мы будем здесь рассиживаться, поэтому предлагаю немедленно отправляться на вокзал, а чтением заняться в дороге.
* * *
– Вы хотели что-то заявить? – нарочито сухо спросил Бловиц.
– Скорее выдать небольшой секрет, – ответил Нижегородский. – С глазу на глаз.
Следователь попросил секретаря выйти и запер за ним дверь.
– Я вас слушаю.
Нижегородский надел очки.
– Я являюсь сотрудником тайной организации, занимающейся сбором разного рода информации и ее использованием, – сразу взял он быка за рога. – Непосредственно я работаю в отделе персональных досье.
– Интересно. И какое же государство вы представляете?
– Никакое.
– Как так? – поднял брови Бловиц.
– Наша организация надгосударственная и наднациональная, – спокойно пояснил Вадим. – Она действует в собственных интересах в соответствии со своей программой и уставом. Иногда мы выполняем заказы частных лиц, но только в случае, если их выполнение не противоречит нашей идеологии.
– Это что же, масонская ложа?
– Можно сказать и так.
Бловиц разочарованно посмотрел на собеседника.
– И это все? Все, что вы имели мне сообщить по большому секрету?
– Все, – совершенно невозмутимо и даже с долей некоторого удивления подтвердил Нижегородский, как бы говоря: «А вам мало, что ли?» – Надеюсь, теперь вы меня отпустите? – добавил он.
– Это на каком же основании? – в свою очередь удивился Бловиц. – Только потому, что вы масон?
– Но я не вольный каменщик, господин Бловиц, и не сын вдовы. Вы не расслышали – я сижу на персональных досье. Салонные сплетни, продажный министр и подкупленный полицейский, в конце концов, просто болтливый консьерж – вот мои предпочтения и круг моих знакомств. Я словно библейский сборщик податей, только собираю не деньги, а человеческие пороки, ведь в каждом досье в первую голову ценятся именно они. Компромат – это мой хлеб, и чем влиятельнее человек, на которого он собран, тем этот хлеб вкуснее.
– Все это весьма любопытно, но что дальше? – не веря ни единому слову подследственного, вяло произнес Бловиц. – Сборщик вы податей или вольный каменщик, правосудию, когда дело идет о государственном преступлении, на это, извините, наплевать. Вот если бы вы были русским шпионом и согласились все мне правдиво рассказать…
– Извольте, расскажу. Но только начну издалека, а вы, если ошибусь, поправите. Идет?
– Начинайте хоть от взятия Иерихона Иисусом Навином, – усмехнулся Бловиц, – только хватит уже небылиц, говорите по существу.
– Хорошо, – Вадим откинулся на спинку стула, – а поскольку Иисус Навин никогда не брал Иерихона, то сперва позвольте вас спросить: вы хорошо помните двадцать шестое мая прошлого года?.. Отвечать не нужно, – вытянул он вперед руку, закрывая открывшийся было рот следователя, – это риторика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Я сразу узнал его по красному конопатому лицу, бородке и характерной хромоте, когда одна нога лишена возможности сгибаться в коленном суставе. Тебе трудно представить, что я почувствовал в тот момент. Это было невероятно! В сложившейся ситуации он был самым нужным мне человеком из всех живущих на свете: книгоиздатель, швед – то есть представитель нейтрального государства, но главное – наш должник!
* * *
– Господин Бернадот? – бросился Каратаев к щурившемуся на солнце человеку в белом костюме. – Слава богу, я вас наконец-то нашел!
Бернадот только что вышел из Дивоны – трехэтажного особняка, выстроенного на центральной площади Дубровника почти четыре века назад. Теперь за его венецианским фасадом размещался дубровницкий архив, а раньше здесь чеканили монету и заключали торговые сделки. Выйдя на улицу, швед был ослеплен ярким светом и, конечно же, не узнал Каратаева.
– Простите, а кто вы?
– Ну как же, помните – Берлин, отель «Адлон», и двух господ, один из которых Пикарт, а другой – его помощник и ваш покорный слуга? Это было немногим более двух лет тому назад. Вспомнили? Тогда давайте отойдем в тень.
Услыхав о Пикарте, Бернадот не на шутку встревожился. Все это время имя злосчастного спорщика не выходило у него из головы. Он покорно последовал за Каратаевым под арку Рыбарских ворот, сбоку к которым была пристроена высокая городская звонница с часами. Они вошли в тень и остановились.
– Патрон велел мне разыскать вас, – обмахиваясь панамой, заговорил Каратаев. – Как ваше самочувствие? Вы здесь по делам?.. Ах, подлечить легкие… Нет-нет, трехлетний срок еще не вышел, и наш мораторий остается в силе. Более того, господин Пикарт хочет предложить вам аннулировать ваш долг в обмен на одну пустяковую услугу. Вы ведь по-прежнему печатаете книги?.. Отлично! Тогда пойдемте ко мне – это совсем рядом.
Через пятнадцать минут Каратаев выложил перед удивленным Бернадотом немецкий вариант рукописи.
– Услуга состоит в том, чтобы как можно быстрее издать эту книгу, причем издать сразу на трех языках. Она называется «Последний смотр императоров» и, уверяю вас, прославит своего первого издателя.
Ларс Бернадот был в недоумении. За два прошедших с момента пари года он не то чтобы позабыл о своем долге, просто как-то свыкся с его постоянным существованием.
– Я, конечно, с большим удовольствием, но на иностранных языках…
– Языки не помеха, господин Бернадот. Вы изготовите клише (или как там это у вас называется) фотохимическим способом прямо с этих листов. Книга отредактирована и не требует правки. И тираж совершенно мизерный: всего лишь сто экземпляров.
– Но я должен ознакомиться с содержанием.
– Знакомьтесь, – Каратаев придвинул стул, предлагая издателю сесть. – Какой язык предпочитаете? А я распоряжусь насчет кофе.
– Вы шутите. На это уйдет не меньше двух дней… И потом, сейчас мы готовим очень дорогое издание «Калевалы» – это финский народный эпос. Закуплена мелованная бумага, заказ размещен в Вене в типографии Рейнфельда. Вот если сразу после этого…
– Постойте, постойте! – прервал его Савва. – А что, если на вашей мелованной бумаге мы и напечатаем «Последний смотр»? Параллельно с «Калевалой»? Шикарное издание, в белой коже с тиснением, каждый том в роскошной коробке, оклеенной черным бархатом. А? Что скажете? Марок по двести за экземпляр! При этом, заметьте, все расходы вам будут оплачены.
– И мой долг…
– Пикарт вернет вам ваш вексель, но всю работу надо сделать к концу августа.
– Это невозможно.
– Согласен, если мы будем здесь рассиживаться, поэтому предлагаю немедленно отправляться на вокзал, а чтением заняться в дороге.
* * *
– Вы хотели что-то заявить? – нарочито сухо спросил Бловиц.
– Скорее выдать небольшой секрет, – ответил Нижегородский. – С глазу на глаз.
Следователь попросил секретаря выйти и запер за ним дверь.
– Я вас слушаю.
Нижегородский надел очки.
– Я являюсь сотрудником тайной организации, занимающейся сбором разного рода информации и ее использованием, – сразу взял он быка за рога. – Непосредственно я работаю в отделе персональных досье.
– Интересно. И какое же государство вы представляете?
– Никакое.
– Как так? – поднял брови Бловиц.
– Наша организация надгосударственная и наднациональная, – спокойно пояснил Вадим. – Она действует в собственных интересах в соответствии со своей программой и уставом. Иногда мы выполняем заказы частных лиц, но только в случае, если их выполнение не противоречит нашей идеологии.
– Это что же, масонская ложа?
– Можно сказать и так.
Бловиц разочарованно посмотрел на собеседника.
– И это все? Все, что вы имели мне сообщить по большому секрету?
– Все, – совершенно невозмутимо и даже с долей некоторого удивления подтвердил Нижегородский, как бы говоря: «А вам мало, что ли?» – Надеюсь, теперь вы меня отпустите? – добавил он.
– Это на каком же основании? – в свою очередь удивился Бловиц. – Только потому, что вы масон?
– Но я не вольный каменщик, господин Бловиц, и не сын вдовы. Вы не расслышали – я сижу на персональных досье. Салонные сплетни, продажный министр и подкупленный полицейский, в конце концов, просто болтливый консьерж – вот мои предпочтения и круг моих знакомств. Я словно библейский сборщик податей, только собираю не деньги, а человеческие пороки, ведь в каждом досье в первую голову ценятся именно они. Компромат – это мой хлеб, и чем влиятельнее человек, на которого он собран, тем этот хлеб вкуснее.
– Все это весьма любопытно, но что дальше? – не веря ни единому слову подследственного, вяло произнес Бловиц. – Сборщик вы податей или вольный каменщик, правосудию, когда дело идет о государственном преступлении, на это, извините, наплевать. Вот если бы вы были русским шпионом и согласились все мне правдиво рассказать…
– Извольте, расскажу. Но только начну издалека, а вы, если ошибусь, поправите. Идет?
– Начинайте хоть от взятия Иерихона Иисусом Навином, – усмехнулся Бловиц, – только хватит уже небылиц, говорите по существу.
– Хорошо, – Вадим откинулся на спинку стула, – а поскольку Иисус Навин никогда не брал Иерихона, то сперва позвольте вас спросить: вы хорошо помните двадцать шестое мая прошлого года?.. Отвечать не нужно, – вытянул он вперед руку, закрывая открывшийся было рот следователя, – это риторика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142