— Он улыбнулся: — Не позволяйте этой женщине рассердить вас до смерти!
Его улыбка отразилась в глазах Венеции, девушка кивнула и вышла в переднюю.
Деймрел закрыл дверь и повернулся, задумчиво глядя на Обри, ворошащего дрова в камине. Обри не стал прерывать свое занятие, но, словно чувствуя, что за ним наблюдают, ворчливо произнес:
— Это не моя вина!
— Только не огрызайтесь! — предупредил Деймрел. — Я же ни в чем вас не обвиняю. Перестаньте доводить себя до белого каления из-за бури в стакане воды!
Обри уставился на него, сдвинув брови, потом коротко усмехнулся:
— Дорого бы я дал, чтобы посмотреть, как императрица потребует у Конуэя не приводить в дом его собак! Что касается Шарлотты, ей придется к ним привыкнуть, так как по пятам за ее супругом постоянно будут бегать не меньше трех псин! Более того, собаки Конуэя — самые необученные во всем графстве и чертовски суетливые! Он позволяет им прыгать на стулья и дает куски мяса со стола. Я своих собак так не балую! Ладно, черт с ним, с этим тупицей!
— Перебирайтесь в Прайори, и мы будем ругать его в унисон! — предложил Деймрел. — У меня для него приготовлены эпитеты похуже!
Обри снова усмехнулся, но покачал головой:
— Ну, нет, я не настолько жалок! Мне бы очень хотелось перебраться в Прайори, но я уже говорил вам, что не позволю меня выставить!
— Так как я никогда не пытаюсь переубедить осла, то выставляюсь сам, — пожав плечами, заявил Деймрел и подобрал со стула шляпу и хлыст. — Hasta niacana!
Обри быстро посмотрел на него и неуверенно произнес:
— Надеюсь, вы не обиделись? Я не имел в виду…
— Разумеется, не обиделся, болван! — смеясь, ответил Деймрел. — Оставайтесь, если считаете нужным. Думаю, на вашем месте я поступил бы так же.
Он удалился, а Обри уселся за стол и занялся составлением ядовитой латинской эпиграммы. После нескольких неудовлетворительных попыток ему удалось написать четыре оскорбительные строчки, которые так его порадовали, что он уселся обедать почти в благодушном настроении. Будучи информированным миссис Скорриер, что, покуда он не выразит раскаяние в своем поведении, она отказывается его замечать, Обри ограничился любезной улыбкой и принялся за еду с необычайным аппетитом.
За столом было мало разговоров. Гнев миссис Скорриер сменился величавой угрюмостью, а истерический припадок Шарлотты — нервозной подавленностью, побуждавшей ее отвечать на любое обращение испуганным, задыхающимся голосом, отнюдь не поощрявшим к дальнейшим попыткам отвлечь ее от мрачных мыслей. Поднявшись из-за стола, она извинилась, сослалась на головную боль и поднялась к себе, а так как Венеция приняла приглашение Обри сыграть в бильярд, миссис Скорриер осталась холить свою злобу в одиночестве. То ли в результате этого, то ли осознав, что, подвергая остракизму Лэнионов, она не огорчила никого, кроме собственной дочери, миссис Скорриер появилась на следующее утро, расточая такое количество улыбок и любезных банальностей, что можно было подумать, будто она страдает полной потерей памяти. Венеция не была обманута, ибо злобный блеск глаз миссис Скорриер свидетельствовал об истинной цене ее добродушия, но отвечала ей рассеянной вежливостью, слишком поглощенная своими делами, чтобы понимать, как эта вежливость раздражает собеседницу. Миссис Скорриер становилось ясно, что она зашла слишком далеко в стремлении обеспечить Шарлотте главенствующее положение в Андершо. Конечно, ей очень хотелось избавить дом от Венеции и Обри, но не выставляя при этом себя и Шарлотту в неприглядном свете. Миссис Скорриер было мучительно видеть дочь, которую она по-своему очень любила, обращающейся за помощью не к матери, которая за нее сражается, а к отвратительной старухе, пригрозившей вылить ей на голову кувшин холодной воды, если она немедленно не прекратит истерику. До сих пор миссис Скорриер не приходило в голову, что если она выживет обоих Лэнионов, то Шарлотта, вместо того чтобы испытывать к ней благодарность и быть готовой убедить Конуэя, что его брат и сестра плохо к ней относились, может занять их сторону и сказать мужу, что не имеет никакого отношения к их изгнанию.
Найдя Венецию не реагирующей даже на комплименты, миссис Скорриер улыбнулась еще шире и заставила себя пуститься в описания материнских инстинктов, побуждающих бросаться на защиту любимого дитяти. Результат этого великодушного жеста был разочаровывающим, ибо Венеция, рассеянно посмотрев на нее, ограничилась следующими фразами:
— Бедная Шарлотта! Надеюсь, она сможет справиться со своим страхом перед собаками. Иначе ей придется нелегко, так как собаки Конуэя шумные и невоспитанные.
После этого она велела Рибблу сообщить в конюшню, чтобы ее кобылу привели к дому. Подслушав их разговор с Обри, миссис Скорриер сделала вывод, что Венеция собиралась посетить какого-то арендатора или слугу, с которым произошел несчастный случай. Это ее возмутило, так как она считала, что теперь Шарлотта должна исполнять обязанности доброй хозяйки, и ей очень хотелось сопровождать дочь в карете, утешая больных и нуждающихся, давая мудрые советы неосторожным и вообще уча уму-разуму всех слуг и работников Конуэя.
Миссис Скорриер не могла знать, что ни советы, ни помощь не были нужны пострадавшему семейству респектабельного фермера, чей младший сын, крепкий мальчуган лет десяти, сломал себе руку. По мнению его рассерженного родителя, ему требовались не сладости и не целебные отвары, а хорошая взбучка, так как несчастный случай произошел исключительно в результате его упрямства и непослушания. Венеция не стала бы наносить этот визит вежливости, но она больше не могла терпеть каждодневных жалоб домашней прислуги на посягательства миссис Скорриер.
Вчерашнее появление Обри, прервавшее ее разговор с Деймрелом, не слишком беспокоило Венецию. Ей сразу же пришлось переключиться на очередной домашний кризис, и только гораздо позже у нее появилась возможность обдумать происшедшее в библиотеке и поинтересоваться, что означали слова Деймрела. Венеция сомневалась в том, что любима, не более, чем в утреннем восходе солнца, однако, когда она лежала в кровати, будучи не в силах заснуть, ее радость, которую не могли потревожить ни домашние склоки, ни недовольство миссис Скорриер, начала сменяться все увеличивающимся беспокойством. Деймрел не сказал ничего слишком фривольного или такого, что позволяло бы заподозрить его в непорядочных намерениях, и все же, смеясь над мужской осторожностью, Венеция не могла не испытывать страх, что его нежелание связывать себя обязательствами может иметь и другое объяснение. Этот страх быстро исчез при воспоминании о нежности, которая, как ей подсказывал инстинкт, не имела ничего общего с мимолетной вспышкой сластолюбия — он был беспричинным, порожденным либо иррациональными тревогами утомленного мозга, либо свойственным людям суеверным ужасом перед неведомыми злыми богами, которые забавлялись, разрушая счастье смертных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Его улыбка отразилась в глазах Венеции, девушка кивнула и вышла в переднюю.
Деймрел закрыл дверь и повернулся, задумчиво глядя на Обри, ворошащего дрова в камине. Обри не стал прерывать свое занятие, но, словно чувствуя, что за ним наблюдают, ворчливо произнес:
— Это не моя вина!
— Только не огрызайтесь! — предупредил Деймрел. — Я же ни в чем вас не обвиняю. Перестаньте доводить себя до белого каления из-за бури в стакане воды!
Обри уставился на него, сдвинув брови, потом коротко усмехнулся:
— Дорого бы я дал, чтобы посмотреть, как императрица потребует у Конуэя не приводить в дом его собак! Что касается Шарлотты, ей придется к ним привыкнуть, так как по пятам за ее супругом постоянно будут бегать не меньше трех псин! Более того, собаки Конуэя — самые необученные во всем графстве и чертовски суетливые! Он позволяет им прыгать на стулья и дает куски мяса со стола. Я своих собак так не балую! Ладно, черт с ним, с этим тупицей!
— Перебирайтесь в Прайори, и мы будем ругать его в унисон! — предложил Деймрел. — У меня для него приготовлены эпитеты похуже!
Обри снова усмехнулся, но покачал головой:
— Ну, нет, я не настолько жалок! Мне бы очень хотелось перебраться в Прайори, но я уже говорил вам, что не позволю меня выставить!
— Так как я никогда не пытаюсь переубедить осла, то выставляюсь сам, — пожав плечами, заявил Деймрел и подобрал со стула шляпу и хлыст. — Hasta niacana!
Обри быстро посмотрел на него и неуверенно произнес:
— Надеюсь, вы не обиделись? Я не имел в виду…
— Разумеется, не обиделся, болван! — смеясь, ответил Деймрел. — Оставайтесь, если считаете нужным. Думаю, на вашем месте я поступил бы так же.
Он удалился, а Обри уселся за стол и занялся составлением ядовитой латинской эпиграммы. После нескольких неудовлетворительных попыток ему удалось написать четыре оскорбительные строчки, которые так его порадовали, что он уселся обедать почти в благодушном настроении. Будучи информированным миссис Скорриер, что, покуда он не выразит раскаяние в своем поведении, она отказывается его замечать, Обри ограничился любезной улыбкой и принялся за еду с необычайным аппетитом.
За столом было мало разговоров. Гнев миссис Скорриер сменился величавой угрюмостью, а истерический припадок Шарлотты — нервозной подавленностью, побуждавшей ее отвечать на любое обращение испуганным, задыхающимся голосом, отнюдь не поощрявшим к дальнейшим попыткам отвлечь ее от мрачных мыслей. Поднявшись из-за стола, она извинилась, сослалась на головную боль и поднялась к себе, а так как Венеция приняла приглашение Обри сыграть в бильярд, миссис Скорриер осталась холить свою злобу в одиночестве. То ли в результате этого, то ли осознав, что, подвергая остракизму Лэнионов, она не огорчила никого, кроме собственной дочери, миссис Скорриер появилась на следующее утро, расточая такое количество улыбок и любезных банальностей, что можно было подумать, будто она страдает полной потерей памяти. Венеция не была обманута, ибо злобный блеск глаз миссис Скорриер свидетельствовал об истинной цене ее добродушия, но отвечала ей рассеянной вежливостью, слишком поглощенная своими делами, чтобы понимать, как эта вежливость раздражает собеседницу. Миссис Скорриер становилось ясно, что она зашла слишком далеко в стремлении обеспечить Шарлотте главенствующее положение в Андершо. Конечно, ей очень хотелось избавить дом от Венеции и Обри, но не выставляя при этом себя и Шарлотту в неприглядном свете. Миссис Скорриер было мучительно видеть дочь, которую она по-своему очень любила, обращающейся за помощью не к матери, которая за нее сражается, а к отвратительной старухе, пригрозившей вылить ей на голову кувшин холодной воды, если она немедленно не прекратит истерику. До сих пор миссис Скорриер не приходило в голову, что если она выживет обоих Лэнионов, то Шарлотта, вместо того чтобы испытывать к ней благодарность и быть готовой убедить Конуэя, что его брат и сестра плохо к ней относились, может занять их сторону и сказать мужу, что не имеет никакого отношения к их изгнанию.
Найдя Венецию не реагирующей даже на комплименты, миссис Скорриер улыбнулась еще шире и заставила себя пуститься в описания материнских инстинктов, побуждающих бросаться на защиту любимого дитяти. Результат этого великодушного жеста был разочаровывающим, ибо Венеция, рассеянно посмотрев на нее, ограничилась следующими фразами:
— Бедная Шарлотта! Надеюсь, она сможет справиться со своим страхом перед собаками. Иначе ей придется нелегко, так как собаки Конуэя шумные и невоспитанные.
После этого она велела Рибблу сообщить в конюшню, чтобы ее кобылу привели к дому. Подслушав их разговор с Обри, миссис Скорриер сделала вывод, что Венеция собиралась посетить какого-то арендатора или слугу, с которым произошел несчастный случай. Это ее возмутило, так как она считала, что теперь Шарлотта должна исполнять обязанности доброй хозяйки, и ей очень хотелось сопровождать дочь в карете, утешая больных и нуждающихся, давая мудрые советы неосторожным и вообще уча уму-разуму всех слуг и работников Конуэя.
Миссис Скорриер не могла знать, что ни советы, ни помощь не были нужны пострадавшему семейству респектабельного фермера, чей младший сын, крепкий мальчуган лет десяти, сломал себе руку. По мнению его рассерженного родителя, ему требовались не сладости и не целебные отвары, а хорошая взбучка, так как несчастный случай произошел исключительно в результате его упрямства и непослушания. Венеция не стала бы наносить этот визит вежливости, но она больше не могла терпеть каждодневных жалоб домашней прислуги на посягательства миссис Скорриер.
Вчерашнее появление Обри, прервавшее ее разговор с Деймрелом, не слишком беспокоило Венецию. Ей сразу же пришлось переключиться на очередной домашний кризис, и только гораздо позже у нее появилась возможность обдумать происшедшее в библиотеке и поинтересоваться, что означали слова Деймрела. Венеция сомневалась в том, что любима, не более, чем в утреннем восходе солнца, однако, когда она лежала в кровати, будучи не в силах заснуть, ее радость, которую не могли потревожить ни домашние склоки, ни недовольство миссис Скорриер, начала сменяться все увеличивающимся беспокойством. Деймрел не сказал ничего слишком фривольного или такого, что позволяло бы заподозрить его в непорядочных намерениях, и все же, смеясь над мужской осторожностью, Венеция не могла не испытывать страх, что его нежелание связывать себя обязательствами может иметь и другое объяснение. Этот страх быстро исчез при воспоминании о нежности, которая, как ей подсказывал инстинкт, не имела ничего общего с мимолетной вспышкой сластолюбия — он был беспричинным, порожденным либо иррациональными тревогами утомленного мозга, либо свойственным людям суеверным ужасом перед неведомыми злыми богами, которые забавлялись, разрушая счастье смертных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86