Пока боец разрезал ичиги на распухших ногах Джуры, чтобы растереть ему ноги спиртом, другой мазал вазелином его руки, а третий подкладывал Джуре под голову свою шинель. Верный Тэке метался от палатки, где лежал Джура, к палатке, куда поместили имама, свирепо лая на бойцов. Но пес не кусался, понимая, что это друзья его хозяина.
Восходящее солнце озолотило края белых облаков, притаившихся над Сарезским озером, и сквозь туман выступили синие воды огромного озера. А Джура спал.
«КАК БЫ ДОЛГО НИ БЕГАЛА ЛИСИЦА, ВСЕ РАВНО ОНА ПОПАДЕТ К ОХОТНИКУ»
I
Нельзя сказать, что Муса вбежал - он ворвался ночью в юрту к Зейнеб. Она сидела у костра и обшивала золотыми и серебряными пластинками ножны для большого ножа. Как ни внезапно было появление Мусы, ещё быстрее Зейнеб спрятала шитье за спину, не желая, чтобы он догадался, для кого предназначается её рукоделие. Муса ничего не заметил. Он сел возле Зейнеб на кошму и положил ей руку на плечо.
- Скажи, Зейнеб… - начал он заискивающе. Мгновение - и его рука была сброшена. Муса увидел злые глаза Зейнеб. - Дура! - обиженно сказал он; и следа не осталось от его сладкого голоса. - Если так, говори прямо: можно верить Кучаку в больших делах или нет? Я его ещё мало знаю, а тут такое дело…
- Кучаку? Конечно! Как себе, - быстро ответила Зейнеб. - Он только привирает иногда, ты сам знаешь. А ты что же, хотел у меня выпытывать хитростью? Что такое?
- Прискакал мой джигит, тот, который поехал вместе с Кучаком в охотничью пещеру на Биллянд-Киике, и рассказал, что Кучак возвратился с Сауксая не один. И что же ты думаешь?… - Да говори же! - не выдержала Зейнеб.
- Не Джура, нет, - сердито сказал Муса, - а в полудневном переходе отсюда Кучак пирует вместе с Кзицким. Они целуются и клянутся в вечной дружбе.
- В вечной дружбе? - переспросила Зейнеб.
- Нам надо поспешить. Абдулло-Джон ещё не вернулся из операции.
- Ага… Так. Хорошо. Едем же скорее! И Кучак пожалеет о том, что он родился.
Перед утром Кучак, с трудом держась на ногах, уговаривал Кзицкого, садившегося на коня, не торопиться с отъездом, тянул его за полу халата и наконец стащил на землю.
Удар камчой ожег ему плечо. Кучак изумленно оглянулся. Второй удар заставил его закричать от боли. Сзади стояла Зейнеб. Кучак рассвирепел, вырвал камчу из рук Зейнеб и начал хлестать вокруг… Лошади прыгали и, сдерживаемые всадниками, становились на дыбы. - Бандит, изменник! - кричал Муса Кзицкому, потрясая револьвером.
Тот стоял у костра и, скрестив руки на груди, стараясь быть спокойным, смотрел на Мусу.
- Не сметь, не сметь! - бормотал Кучак, отталкивая кулаком морду коня, на котором сидел Муса.
- И ты бандит! Я вас обоих застрелю, одной пулей! - крикнула Зейнеб и сорвала с плеча карабин.
Муса удержал её.
- Вы умрете, оба умрете, - кричала Зейнеб, - потому что ты, Кучак, хотел отпустить врага и предателя и ел и пил с ним! Ты тоже враг!
- Я? - удивленно спросил Кучак. - Я враг? - И вдруг, спохватившись, закричал: - Подождите, не вяжите Кзицкого, он друг, друг! Вы ничего не понимаете, вы сейчас поймете! Шатаясь, он подошел к коню Кзицкого и так резко сдернул с седла курджум, что конь пошатнулся.
- Вот, - сказал Кучак, подтаскивая курджум к костру. - Смотрите все, смотрите! Все поймете, все поймете, - бормотал он. Схватив курджум, Кучак начал его трясти. Из курджума выпал окровавленный узел. Сопя, Кучак дрожащими руками начал разматывать тряпки. Из узла выпала голова. Она глухо стукнулась о землю, покатилась к костру и остановилась.
Зейнеб вскрикнула: из-под полузакрытых век на неё смотрел Тагай.
Кони храпели и пятились от костра.
- Вот враг, это был враг! - сказал Кучак, показывая пальцем на голову. - Он, - и Кучак кивнул на Кзицкого, - убил его и везет голову, чтобы показать большому начальнику. Ну, что, враг он? - И Кучак, утомленный всем происшедшим, сел у костра. Все молчали.
- Дайте воды, - попросил Кучак.
Кто- то из бойцов подал ему бурдюк с водой. Кучак пил, вздыхал и снова пил.
- Куда ты теперь? - спросила Зейнеб у Кзицкого. Кзицкий передернул плечами:
- Я был врагом басмачей, всегда был, но они силой держали меня у себя. А теперь я разделался. Мой главный враг, Тагай, мертв. Я собственноручно застрелил его, а этим ножом, - он показал нож, - отрезал ему голову и теперь везу в город, чтобы доказать, как я предан Советской власти. А там пусть решают. - Ага! - торжествующе сказал Кучак.
- Пусть везет! - раздались голоса вокруг.
- Поезжай, - сказала Зейнеб.
- Нехорошо головы резать, наши этого не любят! - сказал кто- то из бойцов.
- А вы поверили бы мне без этого? А? Поверили бы? - вызывающе спросил Кзицкий. Он старательно завернул голову в тряпки и спрятал в курджум.
- Ну что? - спросил Кучак. - «Враг! Враг!»
- А где басмаческие винтовки? - спросил Муса, молчавший все это время.
- Там остались, можно потом взять. - Кзицкий махнул рукой в сторону Сауксая.
Кзицкий уже вдевал ногу в стремена, когда Муса сказал: - Я ошибался. Ты большой человек, ты герой, тебя наградят. Я сам и со мной ещё два бойца - мы проводим тебя с почетом в город. Много кишлаков по дороге, там все дехкане злы на басмачей, там многие знают тебя: поедешь один - не спасет тебя и голова Тагая. Я провожу тебя и буду охранять.
- Не беспокойся, я поеду один, - поняв хитрость Мусы, сухо сказал Кзицкий.
- Он поедет в Каратегин, - прошептал Кучак, упершись лбом в круп коня, чтобы не упасть.
- Вот и хорошо, я покажу тебе прямой путь.
- Не утруждай себя, я не могу принять этой жертвы, - сказал Кзицкий.
- Я рад быть тебе полезным, - возразил Муса. - Поедем вместе.
На улицу южного города въехали четыре человека. Прохожие останавливались и с удивлением смотрели на приезжих, одетых в меха. Солнце пекло, мухи жужжали, пыль висела в воздухе. А тепло одетые путники на хороших, но измученных лошадях ехали по самому солнцепеку. Милиционер с недоверием и тревогой посмотрел на их винтовки и потрогал кобуру. Приезжие остановились у дома, окруженного оградой. Муса прошел за ограду и вскоре возвратился с военным.
- Воды просил напиться, а сам хотел уехать, - говорил один боец, показывая на Кзицкого.
Муса молча показал на входные двери. Кзицкий с курджумом в руке вошел в дом.
- Начальника товарища Максимова нет, но его заместитель в кабинете. Я доложил. Пройдите, - сообщил Кзицкому военный и задержал Мусу у дверей кабинета.
Кзицкий вошел не сразу. Остановившись на пороге, он нерешительно посмотрел в полутьму: тяжелые гардины закрывали окна. - Движимый раскаянием и полный сознания своей вредной деятельности, стремясь искупить… - начал Кзицкий заученную по дороге речь, но, узнав сидящего за столом, внезапно осекся. - Пой, ласточка, пой! - сказал Козубай по-русски и потом добавил по-киргизски: - Как бы долго ни бегала лисица, все равно она попадет к охотнику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Восходящее солнце озолотило края белых облаков, притаившихся над Сарезским озером, и сквозь туман выступили синие воды огромного озера. А Джура спал.
«КАК БЫ ДОЛГО НИ БЕГАЛА ЛИСИЦА, ВСЕ РАВНО ОНА ПОПАДЕТ К ОХОТНИКУ»
I
Нельзя сказать, что Муса вбежал - он ворвался ночью в юрту к Зейнеб. Она сидела у костра и обшивала золотыми и серебряными пластинками ножны для большого ножа. Как ни внезапно было появление Мусы, ещё быстрее Зейнеб спрятала шитье за спину, не желая, чтобы он догадался, для кого предназначается её рукоделие. Муса ничего не заметил. Он сел возле Зейнеб на кошму и положил ей руку на плечо.
- Скажи, Зейнеб… - начал он заискивающе. Мгновение - и его рука была сброшена. Муса увидел злые глаза Зейнеб. - Дура! - обиженно сказал он; и следа не осталось от его сладкого голоса. - Если так, говори прямо: можно верить Кучаку в больших делах или нет? Я его ещё мало знаю, а тут такое дело…
- Кучаку? Конечно! Как себе, - быстро ответила Зейнеб. - Он только привирает иногда, ты сам знаешь. А ты что же, хотел у меня выпытывать хитростью? Что такое?
- Прискакал мой джигит, тот, который поехал вместе с Кучаком в охотничью пещеру на Биллянд-Киике, и рассказал, что Кучак возвратился с Сауксая не один. И что же ты думаешь?… - Да говори же! - не выдержала Зейнеб.
- Не Джура, нет, - сердито сказал Муса, - а в полудневном переходе отсюда Кучак пирует вместе с Кзицким. Они целуются и клянутся в вечной дружбе.
- В вечной дружбе? - переспросила Зейнеб.
- Нам надо поспешить. Абдулло-Джон ещё не вернулся из операции.
- Ага… Так. Хорошо. Едем же скорее! И Кучак пожалеет о том, что он родился.
Перед утром Кучак, с трудом держась на ногах, уговаривал Кзицкого, садившегося на коня, не торопиться с отъездом, тянул его за полу халата и наконец стащил на землю.
Удар камчой ожег ему плечо. Кучак изумленно оглянулся. Второй удар заставил его закричать от боли. Сзади стояла Зейнеб. Кучак рассвирепел, вырвал камчу из рук Зейнеб и начал хлестать вокруг… Лошади прыгали и, сдерживаемые всадниками, становились на дыбы. - Бандит, изменник! - кричал Муса Кзицкому, потрясая револьвером.
Тот стоял у костра и, скрестив руки на груди, стараясь быть спокойным, смотрел на Мусу.
- Не сметь, не сметь! - бормотал Кучак, отталкивая кулаком морду коня, на котором сидел Муса.
- И ты бандит! Я вас обоих застрелю, одной пулей! - крикнула Зейнеб и сорвала с плеча карабин.
Муса удержал её.
- Вы умрете, оба умрете, - кричала Зейнеб, - потому что ты, Кучак, хотел отпустить врага и предателя и ел и пил с ним! Ты тоже враг!
- Я? - удивленно спросил Кучак. - Я враг? - И вдруг, спохватившись, закричал: - Подождите, не вяжите Кзицкого, он друг, друг! Вы ничего не понимаете, вы сейчас поймете! Шатаясь, он подошел к коню Кзицкого и так резко сдернул с седла курджум, что конь пошатнулся.
- Вот, - сказал Кучак, подтаскивая курджум к костру. - Смотрите все, смотрите! Все поймете, все поймете, - бормотал он. Схватив курджум, Кучак начал его трясти. Из курджума выпал окровавленный узел. Сопя, Кучак дрожащими руками начал разматывать тряпки. Из узла выпала голова. Она глухо стукнулась о землю, покатилась к костру и остановилась.
Зейнеб вскрикнула: из-под полузакрытых век на неё смотрел Тагай.
Кони храпели и пятились от костра.
- Вот враг, это был враг! - сказал Кучак, показывая пальцем на голову. - Он, - и Кучак кивнул на Кзицкого, - убил его и везет голову, чтобы показать большому начальнику. Ну, что, враг он? - И Кучак, утомленный всем происшедшим, сел у костра. Все молчали.
- Дайте воды, - попросил Кучак.
Кто- то из бойцов подал ему бурдюк с водой. Кучак пил, вздыхал и снова пил.
- Куда ты теперь? - спросила Зейнеб у Кзицкого. Кзицкий передернул плечами:
- Я был врагом басмачей, всегда был, но они силой держали меня у себя. А теперь я разделался. Мой главный враг, Тагай, мертв. Я собственноручно застрелил его, а этим ножом, - он показал нож, - отрезал ему голову и теперь везу в город, чтобы доказать, как я предан Советской власти. А там пусть решают. - Ага! - торжествующе сказал Кучак.
- Пусть везет! - раздались голоса вокруг.
- Поезжай, - сказала Зейнеб.
- Нехорошо головы резать, наши этого не любят! - сказал кто- то из бойцов.
- А вы поверили бы мне без этого? А? Поверили бы? - вызывающе спросил Кзицкий. Он старательно завернул голову в тряпки и спрятал в курджум.
- Ну что? - спросил Кучак. - «Враг! Враг!»
- А где басмаческие винтовки? - спросил Муса, молчавший все это время.
- Там остались, можно потом взять. - Кзицкий махнул рукой в сторону Сауксая.
Кзицкий уже вдевал ногу в стремена, когда Муса сказал: - Я ошибался. Ты большой человек, ты герой, тебя наградят. Я сам и со мной ещё два бойца - мы проводим тебя с почетом в город. Много кишлаков по дороге, там все дехкане злы на басмачей, там многие знают тебя: поедешь один - не спасет тебя и голова Тагая. Я провожу тебя и буду охранять.
- Не беспокойся, я поеду один, - поняв хитрость Мусы, сухо сказал Кзицкий.
- Он поедет в Каратегин, - прошептал Кучак, упершись лбом в круп коня, чтобы не упасть.
- Вот и хорошо, я покажу тебе прямой путь.
- Не утруждай себя, я не могу принять этой жертвы, - сказал Кзицкий.
- Я рад быть тебе полезным, - возразил Муса. - Поедем вместе.
На улицу южного города въехали четыре человека. Прохожие останавливались и с удивлением смотрели на приезжих, одетых в меха. Солнце пекло, мухи жужжали, пыль висела в воздухе. А тепло одетые путники на хороших, но измученных лошадях ехали по самому солнцепеку. Милиционер с недоверием и тревогой посмотрел на их винтовки и потрогал кобуру. Приезжие остановились у дома, окруженного оградой. Муса прошел за ограду и вскоре возвратился с военным.
- Воды просил напиться, а сам хотел уехать, - говорил один боец, показывая на Кзицкого.
Муса молча показал на входные двери. Кзицкий с курджумом в руке вошел в дом.
- Начальника товарища Максимова нет, но его заместитель в кабинете. Я доложил. Пройдите, - сообщил Кзицкому военный и задержал Мусу у дверей кабинета.
Кзицкий вошел не сразу. Остановившись на пороге, он нерешительно посмотрел в полутьму: тяжелые гардины закрывали окна. - Движимый раскаянием и полный сознания своей вредной деятельности, стремясь искупить… - начал Кзицкий заученную по дороге речь, но, узнав сидящего за столом, внезапно осекся. - Пой, ласточка, пой! - сказал Козубай по-русски и потом добавил по-киргизски: - Как бы долго ни бегала лисица, все равно она попадет к охотнику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159