- Мне все равно, - сказала она. - Я же сказала, что меня послал отец. И я хочу тебе сказать еще кое-что. Вчера, когда вас арестовывали, в “линкольне” был не отец, а я. Мне хотелось посмотреть, как выглядят крепкие парни из профсоюза. Ты не показался мне таким уж крепким.
При этих словах я открыл глаза и посмотрел на нее. Она старалась изображать презрение, но ей это не удавалось. Наверное, впервые в жизни она испытала потрясение.
- Я не крепкий парень и никогда этого не утверждал.
- Почему ты не убрался отсюда? - спросила она, как будто ей было важно это знать. - Почему бы тебе не упаковать вещи и не уехать? Здесь ты только нарываешься на неприятности.
- Из того, что ты написала в газете, следует, что я как раз не должен пытаться уехать из города. Она нетерпеливо тряхнула головой:
- Это не имеет значения. Если ты хочешь, то можешь ехать. Я полагаю, капитан Уиллик стыдится того, что с тобой произошло. Я знаю, что мой отец тоже.
- А ты?
- Я не знаю, - сказала она, по-видимому впервые покривив душой. - Ты только и знаешь, что злить меня, по не думаю, что ты и правда такой вредный. Наверное, у тебя просто не выдерживаю г нервы - Разумеется.
- Почему тогда ты не уезжаешь? Так было бы лучше для тебя, Пол.
- А как насчет Уолтера?
- Кого? А, этого, другого.
- Да, другого.
- Как насчет него? Он может сам о себе позаботиться.
- Он мой друг.
Она покачала головой:
- Ты находишь себе странных друзей.
- Не тебе об этом судить.
- Хорошо, Стендиш, - сказала она, снова ощетинившись. - Давай кое-что выясним. Дело в том, что я должна делать свою работу. Что, если бы я пришла к тебе и сказала: “Послушай, братишка, я член лояльной оппозиции, и я хочу написать о тебе порочащую статью. Дай мне что-нибудь, что бы я смогла процитировать, ладно?” Что было бы, если бы я сказала тебе что-нибудь в этом духе?
- Зачем тебе вообще писать порочащие статьи?
- Это моя работа.
- Хорошенькая работа!
- Говори, говори. А как насчет людей, с которыми ты работаешь?
- Не верь всему, что прочитал твой отец. Она начала что-то говорить, потом передумала и сказала:
- Тебе и в самом деле кажется, что ты безупречен?
- Это преувеличение. Но я не вижу себя пишущим порочащие статейки, если ты это имеешь в виду.
- Ты бы прекрасно опорочил моего отца вместе с его служащим, не так ли?
- Только правдой.
- Тебе бы не удалось много сказать, не так ли?
- Что это должно означать?
- Это должно означать, что ты вообразил себя поборником правды, сэр Галахад.
- Ты ничего не поняла. Мы сюда приехали не для того, чтобы объявлять войну. Мы получили письмо. Некоторые рабочие хотят организовать здесь местное отделение профсоюза АСИТПКР, и мы приехали, чтобы изучить положение на месте. Если большинство пожелает открыть местное отделение, прекрасно. Но если большинство предпочтет оставаться в профсоюзе компании, это тоже прекрасно.
- А большинство всегда право.
- Разве это не так?
- Ты просто дебил! - Она вскочила с места. - Почему я о тебе беспокоюсь? Я сказала то, что просил передать тебе мой отец, вот и все. Он не приказывал тебя избивать и не желал этого. И если у тебя осталось хоть немного здравого смысла, ты уберешься отсюда. Но он отсутствует у тебя, не так ли? Дебил, - добавила она сердито.
Подошла к двери и открыла ее, затем оглянулась на меня:
- Говори что хочешь доктору Ридмену, - сказала она. - Для меня это не имеет значения. Если я и пытаюсь тебе помочь, то не потому, что испугалась того, что ты можешь обо мне наговорить.
- Тогда почему же?
- Потому что ты дебил, вот почему. Потому что всем жаль молокососов. - И она со злостью захлопнула за собой дверь.
Как только она ушла, я снова попытался принять более удобную для моего живота позу. Даже говоря шепотом, я перенапряг горло и теперь испытывал нестерпимую боль. Я осторожно дышал носом и смотрел в потолок, пытаясь понять, зачем она в действительности приходила. Она сказала, что ее послал отец. Так ли это? Поразмыслив, я пришел к выводу, что так оно и есть: поначалу она была угрюмой и недовольной, и я поверил в то, что она пришла не по своему желанию.
Но позже? Совет, раздражение и это ее сожаление по поводу того, что я дебил и молокосос. Хорошенький портретец, хотелось бы верить, что он не особенно правдив.
Хотя у меня все болело и я не спал уже много ночей, а в последний раз ложем мне служила металлическая сетка, я внезапно осознал, что у меня бессонница. Нет, бессонница - это слишком слабо сказано. Я ощущал себя как лошадь, тревожно переступающая с ноги на ногу в стойле, когда снаружи бушует буря. Мне хотелось подняться, встать на ноги и оказаться снаружи, на свежем воздухе, и бежать.
В конце концов я не смог больше терпеть. Я скатился с кровати, морщась при каждой судороге в животе, и заковылял, пошатываясь, как пьяный или паралитик, к двери. Я сначала зачем-то выключил свет, а затем открыл дверь. У меня не было причин для такой осторожности, я не боялся, что мой силуэт будет четко вырисовываться на фоне дверного проема, я просто не хотел портить ночь, царящую снаружи, избытком желтого света.
Снаружи все представлялось четким и ясным и почему-то было легче передвигаться, хотя я так и не смог полностью выпрямить спину. Было прохладно, черное небо усыпано мириадами звезд, а тишина казалась еще глубже из-за голосов, доносившихся из кустов позади мотеля. Все вокруг было залито бледным лунным светом. Либо мои чувства обострились, либо в воздухе разлилось таинственное излучение. Когда я вышел из тени здания на залитую луной дорожку, тихое поскрипывание гравия у меня под ногами показалось чистейшим звуком, который мне когда-либо доводилось слышать. Я вышел на шоссе, у дорожного знака, указывающего на поворот к мотелю, и стоял там, глядя на бледный цемент шоссе.
Мимо проехала машина, направлявшаяся в город. Я отступил к дорожному знаку и ждал, пока огни автомобиля исчезнут за поворотом. А потом побрел вдоль грязной обочины прочь от Уиттберга.
Я все шел и шел, и только всего две машины обогнали меня. Все остальное время дорога принадлежала одному мне. Слева от себя я увидел купы деревьев, и мне захотелось вдруг побежать, но мой живот решительно воспротивился этому. И я опять просто шел, сосредоточившись только на своих ощущениях, вдыхая запахи ночи.
Через некоторое время я вынужден был остановиться из-за дрожи в ногах. И только тогда я вспомнил об Уолтере и осознал, что со мной происходит. Оказывается, я пытался убежать прочь. Но даже самому себе я не хотел в этом признаться; я отвлекал себя впечатлениями от своих ощущений.
В этом месте на обочине дороги были белые бетонные столбики. Я сел на один из них и закурил сигарету, первую после того, как я покинул мотель. А точнее, первую после того, как Бен избил меня. Я сделал одну затяжку и бросил сигарету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60