Избитый человек медленно поднялся на ноги и вслед за волочащим бревно мужчиной двинулся к вершине холма – в сторону Хали. Та взирала на эту жуткую сцену, силясь понять, что здесь происходит. Нечто чудовищное – очевидно. Но насколько это важно? Почему Корабль решил, что она должна все это увидеть?
Избитый ускорил шаг и приблизился к плакальщицам почти вплотную. Хали поняла, что он едва стоит. Одна из женщин проскользнула через оцепление и серой тряпицей утерла кровь с лица раненого. Тот мучительно раскашлялся, держась за левый бок и морщась.
В Хали проснулся медик. Этот человек тяжело ранен – по меньшей мере перелом нескольких ребер, возможно, пневмоторакс. В уголке его губ показалась кровь. Ей захотелось подбежать к нему, облегчить его страдания…
«Не вмешивайся!»
Присутствие Корабля осязаемой стеной встало между нею и раненым.
«Спокойно, Экель».
Корабль вошел в ее мысли.
Хали стиснула кулаки, хватая воздух ртом. До нее долетел запах толпы. Ничего омерзительнее она не ощущала в жизни. Воздух пропитывала грязь и гниль. Как могут эти люди переносить такую вонь?
И в этот миг раненый заговорил. Плакальщицы, к которым он обратился, мгновенно смолкли.
– Не по мне плачьте, но по детям вашим, – отчетливо услышала Хали.
Сколько же участия было в этом негромком голосе!
Один из солдат ткнул раненого в спину тупым концом копья, понуждая его возобновить нелегкий путь к вершине. Они приближались. Смуглокожий по-прежнему волок бревно.
Что здесь творится?
Раненый вновь обернулся к заведшим свое плакальщицам. Голос его был силен – куда сильнее, чем ожидала Хали.
– Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?
Отвернувшись от них, путник устремил взгляд на Хали. Он все еще держался за бок, и на губах его выступила розовая пена – верный признак пневмоторакса.
«Корабль! Что они делают с ним?»
«Наблюдай».
– Ты пришла издалека, – произнес раненый, – чтобы засвидетельствовать сие.
«Он говорит с тобой, Экель. – Голос Корабля не позволил ей впасть в оцепенение. – Можешь ответить».
Поднятая толпой пыль забивала горло. Хали подавилась словами, прежде чем выдавить:
– От… откуда ты знаешь, что я издалека?
Голос ее был голосом дряхлой старухи.
– От меня ты ничего не скроешь, – ответил раненый.
Один из солдат с хохотом ткнул копьем в ее сторону – так, в шутку.
– Иди-ка ты подобру-поздорову, старая. Может, ты издалека пришла, а я тебя еще дальше пошлю.
Товарищи его покатились со смеху.
«Никто не тронет старуху», – вспомнила Хали уверения Корабля.
– Пусть знают, – крикнул ей раненый, – свершилось!
А потом ее захлестнули гневные крики толпы и окутали клубы вонючей пыли. Хали едва не задохнулась, покуда люди проходили мимо, горло у нее перехватило. Когда кашель отпустил, она повернулась и невольно вскрикнула. На вершине холма, там, куда стремилась толпа, на двух столбах с поперечиной, вроде того, что тащили за раненым, висели люди.
Толпа расступилась на миг, и Хали снова увидала избитого путника.
– Если кто и поймет волю Божию, – крикнул он ей в тот краткий миг, – так это ты!
Толпа вновь скрыла его.
«Волю Божию?»
Чья-то рука коснулась ее плеча, и Хали испуганно шарахнулась. Рядом с ней стоял парень в буром балахоне. Изо рта у него воняло дерьмом.
– Он сказал, что ты явилась издалека, матушка, – проныл он елейным голоском. – Ты знаешь его?
Хали хватило одного взгляда в глаза вонючему, чтобы испугаться за судьбу хрупкого старческого тела, вмещавшего ее рассудок. Это был опасный человек… очень опасный. У него были глаза Оукса. Он обладал силой творить зло.
– Ответь-ка мне, – пропел он, и голос его сочился ядом.
Вы зовете Аваату светлячком в ночном море. Аваата сомневается в ваших словах, ибо Аваата видит пейзажи ваших мыслей. С трудом проходит Аваата тропами ваших раздумий – они сплетаются, меняя направление с каждым шагом. Но Аваата и раньше шла подобными путями, исследуя просторы чужой мысли. Ваши призраки ведут Аваату. Мы связаны в едином пути.
Что за призрак зовете вы естественной вселенной? Вы отобрали его у своего Бога? А… нет, вы отъяли часть себя, чтобы создать невозможное. Чтобы творить, необязательно разрушать себя. Ваша сила – в расплывчатости пейзажа вашего рассудка, в несложенности путей вашей мысли. В вас самом таится нечто, направляющее каждую мысль. Почему же вы ограничиваете их свободу малой частью доступного вам простора?
Вы находите различие между чертежом и уже разбитым садом. Вы вечно готовитесь и говорите себе: «Сейчас я скажу что-то о…» И этим вы ограничиваете свободу своего слова и слушателя заставляете принять ваши ограниченья. И все ради того, чтобы свести урезанные данные в простую, линейную систему понятий. Оглянись, человече! Где ты нашел простоту? Разве первый взгляд на один и тот же пейзаж говорит тебе то же, что второй? Почему же твоя воля столь несгибаема?
Все знаковые системы пронизывает магическое сродство между предметом и подобием, между реальностью и символом. Это явный фундамент языка. В большинстве наречий слово «вещь», или «предмет», происходит от того же корня, что и слово «речь», а то в свою очередь уходит корнями в древнюю волшбу смысла.
Керро Паниль, «Воспевая Аваате».
Оукс замер в молчании, глядя на стоящего у порога кэпитанской каюты Хесуса Льюиса. Что-то назойливо жужжало под ухом. Оукс не сразу вспомнил, что оставил включенным голопроектор, все еще показывавший аграриум Д-9 изнутри. Да… там же деньсторона в разгаре. Он стукнул по выключателю.
Льюис отошел от двери на шаг и снова остановился, тяжело дыша. Жидкие соломенные волосы его растрепались, черные глаза бегали – привычка, которую Оукс наблюдал у большинства нижсторонников. На остром подбородке Льюиса поверх пореза была прилеплена нашлепка псевдоплоти и еще одна – на узкой переносице. Тонкие губы кривила усмешка.
– Что с тобой?
– Клоны… – нервный вздох, – …взбунтовались.
– А Редут? – Оукса передернуло от ужаса.
– Цел.
Прихрамывая, Льюис добрел до дивана и рухнул плашмя.
– У тебя не найдется немного твоей фирменной? В Редуте ни капли не осталось.
Оукс торопливо шагнул к потайному шкафчику, вынул бутылку терпкого пандоранского вина, откупорил ее и подал Льюису. Тот припал к горлышку и, не переводя дыхания, сделал четыре глотка, оглядывая своего шефа поверх бутылки. Старый кэп, кажется, совсем сдал. Под глазами синие мешки. «Эк его…»
Оукс же воспользовался этими секундами, чтобы собраться. Он был не против услужить Льюису – это создавало полезную иллюзию личной заботы. Очевидно было, что в Редуте случилось нечто ужасное.
– Взбунтовались? – переспросил Оукс, когда Льюис оторвался от бутылки.
– Отбросы из Комнаты ужасов, раненые и прочая шваль, которую нам было не прокормить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107