Н.К. Самое лёгкое.
Е.Я. Это притом, что формально он ведь вписан в плеяду классиков - так сказать, однозначно. И в школе его, как говорится, «проходят». Но уровень понимания, конечно, оставляет желать лучшего. Поэтому одно дело - количественная сторона наследия, которое мы ещё не можем себе представить адекватно, а другое дело - качественная: например, «Котлован», входит в школьную программу 11-го класса, но как эту повесть трактуют?..
А.Г. Он входит в школьную программу?
Е.Я. Конечно.
Н.К. Это ужас, как ввели…
Е.Я. Да уж, трактуют как могут: как антиутопическую, антитоталитарную, какую-то гротескно-сатирическую - нечто вроде антипода «Поднятой целине» Шолохова, примерно так.
Н.К. Почему антипод?
Е.Я. И не то чтобы это совсем уж неверно - а просто этого недостаточно. Мне кажется, методическая «неудача» состоит в том, что выбирается неверный, что ли, «заход» на прозу Платонова - по инерции; это, кстати, судьба многих писателей двадцатого века, когда к ним подходят по инерции века девятнадцатого: например, игнорируют специфику языка. Но в случае с Платоновым такое игнорирование - когда пытаются читать «сквозь» язык - приводит Бог знает к чему. Потому что, как давно уже было сказано, язык - это, в принципе, главный герой Платонова.
А.Г. Традиция читать Платонова сквозь язык, она ведь тоже вместе с ним родилась. Я ведь читал редактуры профессиональных редакторов издательства, когда правили язык Платонова, выражая абсолютное непонимание того, что ж происходит там, отрицание материи, через которую этот космос строится. Конечно, оно тянется и до сих…
Е.Я. Да, и я встречал и встречаю два диаметрально противоположных отношения к Платонову. Читатель либо сразу «принимает» его язык, в него, так сказать, «впадает» и принимает его безоговорочно - и тогда ему даже неважно, о чём Платонов пишет, это вообще второй вопрос: важно, как, что он пишет. Или же - совершенно другой, противоположный подход: язык этот на дух не переносится, возникает этакое негодующее отношение к «юродивому» писателю. Между прочим, есть характерный и очень показательный пример.
Одним из тех, кто выразил, и очень ярко, такое негодующее отношение, был большой «знаток» литературы товарищ Сталин. Напомню историю с повестью «Впрок» (1931 г.), когда Сталин оставил множество пометок на полях журнала, где она опубликована. «Это не русский, а какой-то тарабарский язык», - пишет Сталин. Он там пишет ещё и много другого: например, что автор повести - дурак, пошляк, балаганщик, подлец, болван и пр., и пр. Такие вот пометочки. Но ещё бы ему не обидеться (имею в виду Сталина), когда, допустим, Платонов одного из персонажей этой повести называет «главарём района сплошной коллективизации». Притом что фамилию ему даёт - «товарищ Упоев». Однако, между прочим, персонаж это отнюдь не сатирический. По двум деталям (если не читал повесть) можно заключить, что это человек, подвергающийся осмеянию. А на самом деле - нет.
А.Г. У него в принципе нет таких персонажей.
Е.Я. Да, однозначно сатирических - нет, конечно. И, кстати, в этой повести писатель сам объяснил, что язык вовсе не безразличен к жизни. Просто приведу цитату - довольно длинную. Об отношениях между народом и властью в сфере языка.
Платонов пишет: «Зажиточные, ставшие бюрократическим активом, так официально-косноязычно приучили народ думать и говорить, что иная фраза бедняка, выражающая искренние чувства, звучала почти иронически. Слушая, можно было подумать, что деревня населена издевающимися подкулачниками, а на самом деле это были бедняки, завтрашние строители новой великой истории, говорящие свои мысли на чужом, двусмысленном, кулацко-бюрократическом языке». Вот - язык, который, так сказать, всё вбирает, и это естественно. Язык - это сама жизнь, и в нём всё проявляется. У Платонова ровно так.
Причём, не надо думать, что вот языковые «эксперименты» Платонова возникают только как реакция на формирующуюся тоталитарную систему 30-х годов. Отнюдь. Это изначальная установка: она возникает, как только Платонов формируется как зрелый писатель - где-то так к середине 20-х годов, наверное, да, 26-й год. И «странный» его язык охватывает не только политическую сферу. Вот, допустим, начало повести «Котлован» - школьникам оно известно, но они мимо него часто проходят: «В день тридцатилетия личной жизни Вощеву дали расчёт с небольшого механического завода, где он добывал средства для своего существования. В увольнительном документе ему написали, что он устраняется с производства вследствие роста слабосильности в нём и задумчивости среди общего темпа труда». Вот с этого начинается всё. И дальше можно искать и находить там во множестве такие как бы корявые и одновременно афористические фразы.
Вот, например: «Он ощущал в темноте своего тела тихое место, где ничего не было, но ничто ничему не препятствовало начаться». Или знаменитое: «Без истины стыдно жить»; или, скажем: «Неужели там внутри всего света - тоска, а только в нас одних - пятилетний план?». Или, скажем, девочка говорит: «Плохих людей всех убивать, а то хороших очень мало». Или гениальная совершенно фраза: «Я был поп, а теперь отмежевался от своей души и острижен под фокстрот». И вот мимо всего этого в принципе проходится - на всём этом в школе не сосредоточивают внимания. Несмотря на то, что Платонов зачислен в классики, и так далее.
Причём, ведь не только персонажи у него так говорят. Это тоже одна из проблем - что у него все, в общем-то, говорят одним и тем же голосом. Как бы единый такой стиль - и для героев, и для повествователя. То есть это весь мир говорит вот таким голосом; это определённая философия. Некоторые читатели (школьники, допустим) думают, что Платонов вообще другим языком говорить не мог. На самом деле - отлично мог; взять те же литературно-критические статьи, писавшиеся параллельно: он в художественных произведениях говорит одним языком, а в статьях - совершенно другим, условно говоря, «нормальным» языком. В заявках же на технические изобретения он говорит, естественно, на совершенно ином, третьем языке, техническом, специальном, так сказать, терминологически чётко.
А.Г. Ну, это только доказывает сакрализацию языка как материи.
Е.Я. Конечно.
Н.К. Хотелось бы сказать, что сам Платонов весьма адекватно оценивал свою позицию в литературе. Когда зачастую утверждается, что он был стихийным гением, сам не всегда понимал, что он написал, это большая, мягко говоря, выдумка. Он всё-таки был инженер-конструктор. Замечательны маргиналии, оставленные им на полях многих машинописей. Какие-то черты поведения Платонова в советском литературном процессе сохранили стенограммы Союза писателей.
Вот, скажем, в 36-м году ему предложили писать о героях-железнодорожниках, и он написал свои шедевры:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93