В банке она явно продемонстрировала отсутствие предрассудков и едва не мурлыкала под его взглядом. А сейчас шарахнулась от него, словно он был уличный разбойник.
— На самом деле я не так уж опасен, — сказал он и с сухим смешком добавил: — По крайней мере для вас.
Она заморгала. Он, кажется, не сумел ее убедить. Она оказалась ниже ростом, чем ему помнилось. Пышная румяная тыквочка. То, что ему нравилось: милая, сладкая, наивная. Простушка. Под глубочайшим впечатлением от его богатства. Почти без мозгов. Да, его любимый тип. Господи, сколько у него уже не было деревенских девочек?
Вообще-то настоящих деревенских девчонок у него вообще не было. Они не жили в Париже, а если и попадали туда, быстро превращались из деревенских простушек во что-то другое. Актрисы варьете, посещавшие Петербург, были ему не по вкусу. Странно, его отпугивал запах. Но вот эта англичанка, с которой они в вестибюле банка искали ручку, пахла — он вспомнил — гвоздикой. Как ей это удалось в разгар зимы? О да, эта курочка была идеальной дичью. Даже сейчас, когда они стояли посреди улицы, он с трудом удерживался от того, чтобы взять да и затащить ее в карету.
Не то чтобы ему не хватало в этой области изобретательности... Примитивная страсть тоже имеет свою привлекательность, не так ли? Надев шляпу, он почтительно поклонился женщине почти на фут себя ниже, женщине с поразительно синими глазами размером с блюдце. Великолепные глаза. Но на первое место Стюарт все же ставил ее сливочно-нежную гладкую кожу, а уже потом глаза. Глаза ангела. И вот оно: в этих глазах он увидел блеск любопытства. Еще одно очко в ее пользу. Стюарт любил иметь дело с женщинами, обладающими высокой степенью любознательности, женщинами авантюрного типа, смело исследующими по крайней мере ту область, где у них совпадали интересы.
— Итак, где вы живете, мисс Муффик? На пуфике?
— Маффин.
— Да, Маффин. — Какое сливочное, вкусное имя и великолепно ей подходит. — Итак, мисс Маффин, где в Йорке вы живете?
Несмотря на всю вежливость его интонаций — он старался быть галантным, — несообразность его вопроса была для нее очевидна. И ему это нравилось. Он взял назад суждение о ней как о безмозглой простушке. Она была достаточно проницательна — просто не слишком заумна. Лицо ее мгновенно отразило то, что она очень правильно поняла его вопрос — он справляется о ее местожительстве не ради того, чтобы разговор поддержать, а ради конкретной цели. Поскольку ленч отпадал, оставалось только ехать к ней.
Стюарт никогда не позволил бы задать женщине своего круга такой недвусмысленный вопрос. Судя по тому, как смутилась его визави, не следовало задавать ей такой вопрос. Но что она могла сделать? Ничего. Он, Стюарт, был абсолютно недосягаем для нее как ухажер и уж тем более как жених. Между ними могли существовать только такие отношения: мужчина декларировал свой к ней интерес, и не просто мужчина, а ее наниматель, важный работодатель, человек, обидеть которого она не могла себе позволить. Легкая добыча, сказал он себе. Все равно что доставать уток из пруда, когда селезень подстрелен.
Ее реакция восхитила его. Она поморгала секунду. Затем нахмурилась, улыбнулась несмело, словно солнце выглянуло, поморщилась. Ему понравилась эта последняя гримаса: легкий трепет — и добродетель повержена. Гримаса стала кислой. Она поджала губы, затем уголки губ слегка поползли вверх. Ситуация была неподходящая, но она явно расслабилась. Да, она испытывала облегчение. Но почему? Чего еще он мог от нее хотеть? Она склонила голову, пряча лицо, которое так явно выдавало ее эмоции.
Сам Стюарт настолько увлекся наблюдением за быстротечной сменой настроений на лице женщины, что забыл про собственные.
И вдруг — надо же! Сильное чувство во весь голос заявило о себе. Ему очень понравился тот переполох, что он сотворил. Он обожал его. Он поймал себя на том, что наблюдает за воздухом, что она выдыхает, за тем, как вздымается грудь ее под тяжелым пальто. Щеки ее в том месте, где их обрамлял платок, стали ярко-розовые. Из прически выбился локон. На пальто у нее была дыра — в том месте, где рука касалась пышной груди, ткань протерлась.
Она была бедна. И несмотря на очевидные преимущества, которое сулило ей послушание, она стыдливо, словно извиняясь, пожала плечами. Будто ей очень хотелось угодить этому замечательному господину, она лишь не знала как.
Испуг совершенно исчез. Стюарт невольно спросил себя, что стало с ее страхом. Очевидно, он вел себя более обнадеживающе, чем осознавал. Или более настойчиво. Стюарт мысленно расхохотался над собой.
Он смотрел, как снежинки задерживаются в изгибе ее ресниц, прежде чем растаять. Она сейчас улыбалась довольно дерзко.
Вне сомнений, она была восхитительна. Она хотела было заговорить, но рассыпалась мелкими бисеринками смеха.
— О, — сказала она, опустила глаза и снова засмеялась, явно нервозно, — я не могу поверить, Господи... — Теперь, когда она поняла, чего он от нее хочет, она чувствовала себя польщенной.
Хорошо.
— Я не могла бы ни при каких обстоятельствах... Плохо.
— Почему нет? Конечно, вы могли бы.
— Могла бы что? Что именно они обсуждают?
Сердце его упало.
Затем она сказала очень любезно, и любезность ее была убийственной — намеренное
развенчание надежд:
— Нет. И все же спасибо. Но в самом деле — нет. — Когда она снова засмеялась, смех ее уже не ввел его в заблуждение. Она сказала то, что хотела сказать. И все же она находила их обмен любезностями — а может, не только это, может, саму жизнь — довольно забавным. «Господи, — подумал он. — Она как шампанское». Он хотел не только пригубить ее, но выпить до дна — все ее мельчайшие движения, все эти гримаски; ему хотелось ее щекотать, щекотать до тех пор, пока смех ее не перейдет в слезы, пока она не завизжит.
— Почему? — спросил он. — Какой вред в том, что выскажете, где живете? Мне всего лишь было любопытно.
И тогда она посмотрела прямо ему в глаза. Ее влажные, торчащие в разные стороны ресницы были темнее, чем волосы, хотя, как и волосы, отличались густотой и загибались кверху. Они как нельзя отчетливее оттеняли ярко-синие глаза. Нос у нее был маленький, вздернутый, брови вразлет, круглый подбородок с ямочкой и круглые щеки, яркие, как розы.
Она вся была кругленькая, выглядела мягкой, но эта мягкая округлость была приятна. Как масленая булочка. Нет, не жирная. Сбитая. У нее было ровно столько лишней плоти, чтобы убрать углы и оставить округлости. Даже там, где у женщин бывают углы, линия скулы, костяшки пальцев и даже локти у мисс Маффин были круглыми. Какое-то мгновение он ощутил боль, такую острую... Он хотел ее — и будь что будет. Чудесное чувство. Необычное. Яркое. Он хотел вжаться в ее мягкость, утонуть там.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
— На самом деле я не так уж опасен, — сказал он и с сухим смешком добавил: — По крайней мере для вас.
Она заморгала. Он, кажется, не сумел ее убедить. Она оказалась ниже ростом, чем ему помнилось. Пышная румяная тыквочка. То, что ему нравилось: милая, сладкая, наивная. Простушка. Под глубочайшим впечатлением от его богатства. Почти без мозгов. Да, его любимый тип. Господи, сколько у него уже не было деревенских девочек?
Вообще-то настоящих деревенских девчонок у него вообще не было. Они не жили в Париже, а если и попадали туда, быстро превращались из деревенских простушек во что-то другое. Актрисы варьете, посещавшие Петербург, были ему не по вкусу. Странно, его отпугивал запах. Но вот эта англичанка, с которой они в вестибюле банка искали ручку, пахла — он вспомнил — гвоздикой. Как ей это удалось в разгар зимы? О да, эта курочка была идеальной дичью. Даже сейчас, когда они стояли посреди улицы, он с трудом удерживался от того, чтобы взять да и затащить ее в карету.
Не то чтобы ему не хватало в этой области изобретательности... Примитивная страсть тоже имеет свою привлекательность, не так ли? Надев шляпу, он почтительно поклонился женщине почти на фут себя ниже, женщине с поразительно синими глазами размером с блюдце. Великолепные глаза. Но на первое место Стюарт все же ставил ее сливочно-нежную гладкую кожу, а уже потом глаза. Глаза ангела. И вот оно: в этих глазах он увидел блеск любопытства. Еще одно очко в ее пользу. Стюарт любил иметь дело с женщинами, обладающими высокой степенью любознательности, женщинами авантюрного типа, смело исследующими по крайней мере ту область, где у них совпадали интересы.
— Итак, где вы живете, мисс Муффик? На пуфике?
— Маффин.
— Да, Маффин. — Какое сливочное, вкусное имя и великолепно ей подходит. — Итак, мисс Маффин, где в Йорке вы живете?
Несмотря на всю вежливость его интонаций — он старался быть галантным, — несообразность его вопроса была для нее очевидна. И ему это нравилось. Он взял назад суждение о ней как о безмозглой простушке. Она была достаточно проницательна — просто не слишком заумна. Лицо ее мгновенно отразило то, что она очень правильно поняла его вопрос — он справляется о ее местожительстве не ради того, чтобы разговор поддержать, а ради конкретной цели. Поскольку ленч отпадал, оставалось только ехать к ней.
Стюарт никогда не позволил бы задать женщине своего круга такой недвусмысленный вопрос. Судя по тому, как смутилась его визави, не следовало задавать ей такой вопрос. Но что она могла сделать? Ничего. Он, Стюарт, был абсолютно недосягаем для нее как ухажер и уж тем более как жених. Между ними могли существовать только такие отношения: мужчина декларировал свой к ней интерес, и не просто мужчина, а ее наниматель, важный работодатель, человек, обидеть которого она не могла себе позволить. Легкая добыча, сказал он себе. Все равно что доставать уток из пруда, когда селезень подстрелен.
Ее реакция восхитила его. Она поморгала секунду. Затем нахмурилась, улыбнулась несмело, словно солнце выглянуло, поморщилась. Ему понравилась эта последняя гримаса: легкий трепет — и добродетель повержена. Гримаса стала кислой. Она поджала губы, затем уголки губ слегка поползли вверх. Ситуация была неподходящая, но она явно расслабилась. Да, она испытывала облегчение. Но почему? Чего еще он мог от нее хотеть? Она склонила голову, пряча лицо, которое так явно выдавало ее эмоции.
Сам Стюарт настолько увлекся наблюдением за быстротечной сменой настроений на лице женщины, что забыл про собственные.
И вдруг — надо же! Сильное чувство во весь голос заявило о себе. Ему очень понравился тот переполох, что он сотворил. Он обожал его. Он поймал себя на том, что наблюдает за воздухом, что она выдыхает, за тем, как вздымается грудь ее под тяжелым пальто. Щеки ее в том месте, где их обрамлял платок, стали ярко-розовые. Из прически выбился локон. На пальто у нее была дыра — в том месте, где рука касалась пышной груди, ткань протерлась.
Она была бедна. И несмотря на очевидные преимущества, которое сулило ей послушание, она стыдливо, словно извиняясь, пожала плечами. Будто ей очень хотелось угодить этому замечательному господину, она лишь не знала как.
Испуг совершенно исчез. Стюарт невольно спросил себя, что стало с ее страхом. Очевидно, он вел себя более обнадеживающе, чем осознавал. Или более настойчиво. Стюарт мысленно расхохотался над собой.
Он смотрел, как снежинки задерживаются в изгибе ее ресниц, прежде чем растаять. Она сейчас улыбалась довольно дерзко.
Вне сомнений, она была восхитительна. Она хотела было заговорить, но рассыпалась мелкими бисеринками смеха.
— О, — сказала она, опустила глаза и снова засмеялась, явно нервозно, — я не могу поверить, Господи... — Теперь, когда она поняла, чего он от нее хочет, она чувствовала себя польщенной.
Хорошо.
— Я не могла бы ни при каких обстоятельствах... Плохо.
— Почему нет? Конечно, вы могли бы.
— Могла бы что? Что именно они обсуждают?
Сердце его упало.
Затем она сказала очень любезно, и любезность ее была убийственной — намеренное
развенчание надежд:
— Нет. И все же спасибо. Но в самом деле — нет. — Когда она снова засмеялась, смех ее уже не ввел его в заблуждение. Она сказала то, что хотела сказать. И все же она находила их обмен любезностями — а может, не только это, может, саму жизнь — довольно забавным. «Господи, — подумал он. — Она как шампанское». Он хотел не только пригубить ее, но выпить до дна — все ее мельчайшие движения, все эти гримаски; ему хотелось ее щекотать, щекотать до тех пор, пока смех ее не перейдет в слезы, пока она не завизжит.
— Почему? — спросил он. — Какой вред в том, что выскажете, где живете? Мне всего лишь было любопытно.
И тогда она посмотрела прямо ему в глаза. Ее влажные, торчащие в разные стороны ресницы были темнее, чем волосы, хотя, как и волосы, отличались густотой и загибались кверху. Они как нельзя отчетливее оттеняли ярко-синие глаза. Нос у нее был маленький, вздернутый, брови вразлет, круглый подбородок с ямочкой и круглые щеки, яркие, как розы.
Она вся была кругленькая, выглядела мягкой, но эта мягкая округлость была приятна. Как масленая булочка. Нет, не жирная. Сбитая. У нее было ровно столько лишней плоти, чтобы убрать углы и оставить округлости. Даже там, где у женщин бывают углы, линия скулы, костяшки пальцев и даже локти у мисс Маффин были круглыми. Какое-то мгновение он ощутил боль, такую острую... Он хотел ее — и будь что будет. Чудесное чувство. Необычное. Яркое. Он хотел вжаться в ее мягкость, утонуть там.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97