Животное она еще не видела, но торговец говорил довольно убедительно. И в самом деле, конь выглядел хоть куда. Черный, с белыми носочками. Как раз для выезда Стюарта. Превосходный экземпляр! Единственная загвоздка — конь стоил больше, чем она предполагала. Она и помыслить не могла, что человек способен столько заплатить за лошадь! Эмма смеялась, назвав Джону Такеру цену.
— Всю мою ферму можно оседлать за такие деньги!
Вот так ей и пришла на ум эта идея; На следующий день она продала Джону Такеру свою ферму. Он не мог заплатить наличными, но он, она сама и торговец из Рипона пришли к соглашению. Джон предложил, чтобы Эмма пожила у его престарелой сестры, помогая ей и ее старому мужу за скромное вознаграждение, а Джон вносил бы за нее арендную плату — деньги, которые непосредственно шли бы торговцу в обмен на лошадь. Земля становилась обеспечением кредита. Таким образом восхитительный конь стал ее собственностью. Или Стюарта. Она написала вежливое письмо, в котором выразила надежду на то, что конь его устроит и станет восьмым в упряжке. «Пожалуйста, примите и не задавайте вопросов».
Она договорилась, что коня доставят ему в Лондон на следующей неделе, и в самом деле почувствовала себя много лучше.
Мод и Питер Станнелы. она поселилась у них. В ясные дни она могла видеть замок, но лишь смутно. В тот самый день, когда конь и сопроводительное письмо должны были оказаться у Стюарта в Лондоне, Эмма и Мод сортировали овец в загоне — собирали их в группы в зависимости от того, в какие сроки у них должны появиться ягнята. Овцы были на сносях. Вначале должны были окотиться овцы постарше, скрещенной породы, потом тонкорунные_овцы помоложе, а уж затем короткошерстные. Весна в Йоркшире была во всех смыслах порой обновления, новых поколений и новых надежд.
И Мод, и Эмма, услышав шум, подняли головы. Затем бросились бежать к дому, стуча деревянными подошвами башмаков.
Что это за звон? Этот знакомый, ужасный стук? Эмма взбежала на крыльцо, распахнула дверь, и тут она обернулась и с крыльца увидела шестерку сияющих черных лошадей, в унисон покачивающих головами, бегущих плечо к плечу, почти так же стремительно, как в августе прошлого года; без видимых усилий они тянули за собой большую, черную, объемистую карету, до боли знакомую. И эта карета стремительно приближалась. Когда экипаж подъехал к воротам, шуму стало еще больше. Кони, разгоряченные бегом, не желали останавливаться — они фыркали, били копытами, рессоры скрипели. Кучер остановил коней там, где заканчивался небольшой огород Станнелов, унылый и мертвый зимой. Огромная черная карета с гербом на двери, шесть черных лошадей, клубами выдыхающих пар в холодный февральский воздух, — все это было здесь настолько неуместно, что казалось иллюзией, обманом зрения, если бы не вполне земные звуки, которые производила вся эта махина.
Эмма словно приросла к месту. Мод у нее за спиной пробормотала:
— Мне надо на кузене за едой присмотреть.
Между тем прямо перед Эммой лакей спрыгнул с задней подножки, обошел экипаж и открыл дверцу. Стюарт вышел без пальто — денек и впрямь выдался славный. Он снял шляпу. Эмма стояла и смотрела без слов, без движений.
Наконец она нашла в себе силы открыть рот:
— Вы приехали, чтобы мне отомстить?
Не отвечая, он зашагал по дорожке между розовыми кустами, очень сильно обрезанными осенью, и рядами сухих жердей — все, что осталось от росших на грядке бобов. Стюарт совсем не казался призраком мщения. Он вообще не походил на призрак — полный жизни, здоровья и весьма целеустремленный. Легкой, пружинящей походкой он поднялся на крыльцо: один шаг — две ступени.
— Я не хочу никому мстить. Я думаю о будущем, не о прошлом, — сказал он и вытащил цветы — да, из резинового сапога цвета навозной жижи. Другой такой же он держал под мышкой. Ее любимые красные розы. Любимые при всей их банальности. Очень предсказуемые цветы, которые все покупают, чтобы выразить весь спектр предсказуемых сантиментов.
Эмма уставилась на цветы. Подбоченившись, перекрывая ему вход в дом, она спросила:
— Как я понимаю, под арестом ты пробыл недолго. Верно?
— Недолго, — ответил он, улыбаясь, — откуда ты узнал, где я?
— Использовал свои связи. Ты же знаешь, я очень могущественный. Ты всерьез полагаешь, что можешь держать меня на улице сколь угодно долго?
— Я продала свою ферму.
— Я знаю. — Он нахмурился. — Но далеко ты не уехала. Я рад.
Она пожала плечами.
— Слишком мало денег, чтобы уехать далеко.
— Ты могла бы взять деньги. У тебя на руках было две тысячи фунтов. — Он поджал губы и смерил ее взглядом.
«Зачем он здесь?» — вновь подумала Эмма.
— Ты злишься из-за того, что тебя арестовали?
Он задумался над вопросом, как будто всерьез прислушивался к себе.
— Нет.
— Почему нет?
— Я переехал твоего ягненка. Теперь я в этом уверен. Прости. Я не знал. Я не хотел. Не я управлял лошадьми. Пожалуйста, прими мои извинения, и эти цветы, и эти новые сапоги. — Он протянул ей подношения.
Она не приняла их.
— Тебе надо рассчитать своего кучера. Он слишком быстро ездит. — И тут она вспомнила. — Ты уехал из Лондона, а я тебе кое-что туда послала. Я думала, что ты будешь там и получишь мой подарок.
— Что за подарок?
— Конь. Чтобы у тебя опять была упряжка из восьми лошадей.
— Ну что же, я не в Лондоне, я здесь. Я здесь, потому что я хочу тебя, — сказал он.
— Да, ты и твое правительство. За мошенничество. Никто из вас тем не менее меня не получит.
И все же как это было чудесно — видеть Стюарта Эйсгарта вновь. Просто смотреть на него и видеть — настоящего, живого. Не во сне. Отчего-то у нее защипало глаза. Такой красивый мужчина! Солнечный свет струился на его темные волосы. Его большие, выразительные и грустные глаза с темными кругами под ними словно говорили: «Я не могу спать без тебя. Я не сплю ночами. Сжалься». Ерунда.
— Мне всегда нравились мужчины не от мира сего. Хватит. Больше такого не будет.
— Ох! — Он поморщился, как от боли. И засмеялся. — Ладно. Я немного не от мира сего, — признал он и развел руками. В одной из них был сапог с торчащими из него розами — огромный букет. Он поступал наперекор себе. Он не привык просить. — Но только чуть-чуть! И главным образом в лучшем смысле этого выражения.
Эмма поджала губы. Она была в замешательстве, она была растеряна, она не смела надеяться.
— Возможно, — продолжал он, — это был не тот мужчина не от мира сего. Разве нам, мужчинам, обязательно надо быть совершенными? А что, если бы мы были? — спросил он, ткнув в нее пальцем. — Тогда что бы вы делали? Вы сама не есть совершенство, знаете ли, мисс Маффин. Как бы вы тогда за нами угнались? Вот в чем вопрос.
Она смотрела на него, подняв одну бровь и опустив другую — у него научилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
— Всю мою ферму можно оседлать за такие деньги!
Вот так ей и пришла на ум эта идея; На следующий день она продала Джону Такеру свою ферму. Он не мог заплатить наличными, но он, она сама и торговец из Рипона пришли к соглашению. Джон предложил, чтобы Эмма пожила у его престарелой сестры, помогая ей и ее старому мужу за скромное вознаграждение, а Джон вносил бы за нее арендную плату — деньги, которые непосредственно шли бы торговцу в обмен на лошадь. Земля становилась обеспечением кредита. Таким образом восхитительный конь стал ее собственностью. Или Стюарта. Она написала вежливое письмо, в котором выразила надежду на то, что конь его устроит и станет восьмым в упряжке. «Пожалуйста, примите и не задавайте вопросов».
Она договорилась, что коня доставят ему в Лондон на следующей неделе, и в самом деле почувствовала себя много лучше.
Мод и Питер Станнелы. она поселилась у них. В ясные дни она могла видеть замок, но лишь смутно. В тот самый день, когда конь и сопроводительное письмо должны были оказаться у Стюарта в Лондоне, Эмма и Мод сортировали овец в загоне — собирали их в группы в зависимости от того, в какие сроки у них должны появиться ягнята. Овцы были на сносях. Вначале должны были окотиться овцы постарше, скрещенной породы, потом тонкорунные_овцы помоложе, а уж затем короткошерстные. Весна в Йоркшире была во всех смыслах порой обновления, новых поколений и новых надежд.
И Мод, и Эмма, услышав шум, подняли головы. Затем бросились бежать к дому, стуча деревянными подошвами башмаков.
Что это за звон? Этот знакомый, ужасный стук? Эмма взбежала на крыльцо, распахнула дверь, и тут она обернулась и с крыльца увидела шестерку сияющих черных лошадей, в унисон покачивающих головами, бегущих плечо к плечу, почти так же стремительно, как в августе прошлого года; без видимых усилий они тянули за собой большую, черную, объемистую карету, до боли знакомую. И эта карета стремительно приближалась. Когда экипаж подъехал к воротам, шуму стало еще больше. Кони, разгоряченные бегом, не желали останавливаться — они фыркали, били копытами, рессоры скрипели. Кучер остановил коней там, где заканчивался небольшой огород Станнелов, унылый и мертвый зимой. Огромная черная карета с гербом на двери, шесть черных лошадей, клубами выдыхающих пар в холодный февральский воздух, — все это было здесь настолько неуместно, что казалось иллюзией, обманом зрения, если бы не вполне земные звуки, которые производила вся эта махина.
Эмма словно приросла к месту. Мод у нее за спиной пробормотала:
— Мне надо на кузене за едой присмотреть.
Между тем прямо перед Эммой лакей спрыгнул с задней подножки, обошел экипаж и открыл дверцу. Стюарт вышел без пальто — денек и впрямь выдался славный. Он снял шляпу. Эмма стояла и смотрела без слов, без движений.
Наконец она нашла в себе силы открыть рот:
— Вы приехали, чтобы мне отомстить?
Не отвечая, он зашагал по дорожке между розовыми кустами, очень сильно обрезанными осенью, и рядами сухих жердей — все, что осталось от росших на грядке бобов. Стюарт совсем не казался призраком мщения. Он вообще не походил на призрак — полный жизни, здоровья и весьма целеустремленный. Легкой, пружинящей походкой он поднялся на крыльцо: один шаг — две ступени.
— Я не хочу никому мстить. Я думаю о будущем, не о прошлом, — сказал он и вытащил цветы — да, из резинового сапога цвета навозной жижи. Другой такой же он держал под мышкой. Ее любимые красные розы. Любимые при всей их банальности. Очень предсказуемые цветы, которые все покупают, чтобы выразить весь спектр предсказуемых сантиментов.
Эмма уставилась на цветы. Подбоченившись, перекрывая ему вход в дом, она спросила:
— Как я понимаю, под арестом ты пробыл недолго. Верно?
— Недолго, — ответил он, улыбаясь, — откуда ты узнал, где я?
— Использовал свои связи. Ты же знаешь, я очень могущественный. Ты всерьез полагаешь, что можешь держать меня на улице сколь угодно долго?
— Я продала свою ферму.
— Я знаю. — Он нахмурился. — Но далеко ты не уехала. Я рад.
Она пожала плечами.
— Слишком мало денег, чтобы уехать далеко.
— Ты могла бы взять деньги. У тебя на руках было две тысячи фунтов. — Он поджал губы и смерил ее взглядом.
«Зачем он здесь?» — вновь подумала Эмма.
— Ты злишься из-за того, что тебя арестовали?
Он задумался над вопросом, как будто всерьез прислушивался к себе.
— Нет.
— Почему нет?
— Я переехал твоего ягненка. Теперь я в этом уверен. Прости. Я не знал. Я не хотел. Не я управлял лошадьми. Пожалуйста, прими мои извинения, и эти цветы, и эти новые сапоги. — Он протянул ей подношения.
Она не приняла их.
— Тебе надо рассчитать своего кучера. Он слишком быстро ездит. — И тут она вспомнила. — Ты уехал из Лондона, а я тебе кое-что туда послала. Я думала, что ты будешь там и получишь мой подарок.
— Что за подарок?
— Конь. Чтобы у тебя опять была упряжка из восьми лошадей.
— Ну что же, я не в Лондоне, я здесь. Я здесь, потому что я хочу тебя, — сказал он.
— Да, ты и твое правительство. За мошенничество. Никто из вас тем не менее меня не получит.
И все же как это было чудесно — видеть Стюарта Эйсгарта вновь. Просто смотреть на него и видеть — настоящего, живого. Не во сне. Отчего-то у нее защипало глаза. Такой красивый мужчина! Солнечный свет струился на его темные волосы. Его большие, выразительные и грустные глаза с темными кругами под ними словно говорили: «Я не могу спать без тебя. Я не сплю ночами. Сжалься». Ерунда.
— Мне всегда нравились мужчины не от мира сего. Хватит. Больше такого не будет.
— Ох! — Он поморщился, как от боли. И засмеялся. — Ладно. Я немного не от мира сего, — признал он и развел руками. В одной из них был сапог с торчащими из него розами — огромный букет. Он поступал наперекор себе. Он не привык просить. — Но только чуть-чуть! И главным образом в лучшем смысле этого выражения.
Эмма поджала губы. Она была в замешательстве, она была растеряна, она не смела надеяться.
— Возможно, — продолжал он, — это был не тот мужчина не от мира сего. Разве нам, мужчинам, обязательно надо быть совершенными? А что, если бы мы были? — спросил он, ткнув в нее пальцем. — Тогда что бы вы делали? Вы сама не есть совершенство, знаете ли, мисс Маффин. Как бы вы тогда за нами угнались? Вот в чем вопрос.
Она смотрела на него, подняв одну бровь и опустив другую — у него научилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97