Посмеиваясь над собой, но и наполовину уверившись в серьезности предстоящего предприятия. Раин отыскал в доме пустую и тесную комнатенку, Бог весть для чего устроенную строителями. В ней было узкое окно под сводчатым потолком, голые неровные стены и холодный пол. Он перенес туда высокое серебряное зеркало, кресло, затворил двери и уставился в глаза своему отражению.
Он не загадывал специально кого-нибудь увидеть, он сам толком не понял, как возникло из мерцающей сизой пустоты строгое красивое лицо с лучистыми глазами, густые завитки пепельных волос над сияющей белизной лба, как бы облитые блестящим атласом плечи, сложенные на груди руки.
Окер встал перед ним во весь рост – так ясно, что Раин боялся шевельнуться.
Очень медленно, очень осторожно, по капле он начал переливать в сознание жертвы свои мысли. Это были изощренные намеки, подсказки, двусмысленные насмешки – Раин испускал их из себя, чувствуя, как что-то горячо щекочет лоб изнутри, и это ощущение уже едва возможно было терпеть.
Комната с неподвижным отражением в зеркале уже давно бессмысленно отпечаталась в его опустевших, словно повернутых внутрь глазах. Раин поймал себя на том, что дышит тяжело, словно после совокупления, и вдруг вспомнил, что это зеркало пришло к нему из аргаредского дома – по чеканной раме бежали сухопарые волкоподобные звери – какие-то давние жители легендарного Этара, выложенные из матово-белого перламутра. У него слегка закружилась голова при мысли об этом совпадении. Что оно может означать? За дверями слышались голоса – вернулась из собора мать, дама Руфина, и искала его. Снова сядет за вышивку, будет молчать и смотреть укоряюще. Но он ничего не может сделать. Власти не стало.
Маленькая Лээлин в бархатном платьице цвета весенней травы сидела возле костра и тихо чем-то играла. Золотистое нежаркое пламя мягко стелилось в непроглядной чернильной ночи. До самого горизонта не видать было ни огонька под низким черным небом. Это была не земля, а один из миров, судя по плотности мрака – нисходящий. Пламя высвечивало только близкое – платье и личико Лээлин, да еще расшитый край его столы. Как они с Лээлин здесь оказались и зачем? Он этого не знал.
Лээлин играла. Он пристально следил за ней. Что-то в ее игре было страшное, но оно ускользало от понимания. Пламя нежно тянулось к ручкам Лээлин, извиваясь нежаркими искристыми языками.
В середине ночи Окер Аргаред с диким криком вскочил на постели, задыхаясь и смахивая с лица ледяной пот.
В углу завозился и заворочался оруженосец, подошел, стал что-то спрашивать… Он не слышал.
Костер… От отрывала… Отрывала, свои пальчики, точно лепестки ромашки, и бросала их в костер. И пламя тянулось к ним…
В мозг ворвалось предчувствие такой жуткой беды, что у него застыло сердце, а уши наполнились звоном. Сила! С его детьми что-то случилось!
Ему кричали в ухо, с лица отирали пот, его трясли за плечи – он расширенными глазами всматривался в темноту, тщась, в пучине нарастающего предчувствия угадать нужный ответ.
Какой омерзительный и ясный сон – каждое движение до сих пор сидит в мозгу!
Пока он возился тут с ландскнехтами, считал деньги, предвкушал победу, как мальчишка, с его детьми произошло что-то ужасное! Мысленно он разразился изощренными и бессильными проклятиями, но они не могли заглушить предчувствие беды, ставшее уже невыносимым.
Аргаред оттолкнул оруженосца и в полной темноте закружился по горнице. Зачем-то распахнул окно. В зеленеющее ночное небо вздымались близкие горы. Он обвел исполненным отчаяния взглядом крутые изломы их уступов, бросился в кресло, чувствуя, что не доживет до утра.
«Сила, Сила. Сила, помоги! Я безумец… мне нужно скорее туда, скорее!»
Окер торопливо запалил свечку и стал собираться. Одежда цеплялась невесть за что, портупея, лязгая, выскальзывала из трясущихся рук, ему не давало покоя это предчувствие, до того острое и явственное, что никаких сил не было оставаться на месте.
Оруженосец ошалело следил за ним из угла, не задавая никаких вопросов, – он тоже был Этарет и понял, что произошло.
На конюшне пахнуло в лицо теплым навозом. Из маленького в кирпич размером, окошечка улыбалась узкая луна. Копыта приглушенно простучали по дощатому настилу.
Он несся в горы, нахлестывая испуганную лошадь, едва различая среди мрачных холмов узкую дорогу. Над отрогами блестела луна. Предчувствие доводило его до умопомрачения, до дурноты, оно наполняло весь ночной мир.
Лошадь неслась по камням почти вслепую, оступаясь, шарахаясь от внезапно разверзающихся провалов. В одном месте она встала на дыбы, хрипя и косясь. Узкая тропка обрывалась перед мглистой, полной тумана пропастью.
Аргаред огляделся. Прислушался – и услышал лишь устрашающее молчание гор, обступивших его со всех сторон. Луна сияла меж двух косых скал – и он с беспокойством ощутил ее пристальный взгляд. Он осторожно спешился и постарался взять себя в руки. Предчувствие не оставляло его, томило по-прежнему, но ожило и задавленное было паническим страхом сознание.
Сон. Сон, о котором особенно жутко вспоминать в черной тишине каменных громад. Надо попытаться понять, что же он все-таки означает.
Окер уже давно заметил, что кое-какие способности, которые он проявлял в детстве, уже притупились и продолжают притупляться и слабеть, чем больше кренится в пропасть этот сумасшедший мир. Исчезло внутреннее зрение, мысли не передавались тем, кому он их посылал, и от других он не улавливал ответов, как бывало прежде. Он потерял способность видеть на расстоянии точные картины отдаленных мест и происходившие там события – все то, чем без нужды наслаждался в раннем отрочестве и что так нужно было ему сейчас. Ясновидение давно превратилось в игру воображения, в бессильные воспоминания. Он даже не мог прикоснуться сознанием к сознанию Лээлин или Эласа, хотя Посвященным мысленное общение всегда давалось гораздо легче, чем остальным Этарет. Расстояние стояло перед ним непроницаемой стеной мертвого воздуха. И можно было сколь угодно оправдываться, мол, от волнения ему трудно сосредоточиться, – он знал, что дело не в этом. Более того, он знал, в чем дело. Окер сел на тропинку, в тоске обняв руками колени, и постарался просто думать. Только думать. Да, детям грозит опасность. Ужасная, немыслимая, невыносимая. Сон. Там был огонь. Что значит огонь? Мысль опять беспомощно билась о преграду, сознание корчилось в муках, лишенное дара прозрения. Ну, ну, ну! Сила, Сила, Сила!! Что было с Лээлин, или что с ней будет, если ее страх передался ему, преодолев мертвый воздух, которым даже дышать трудно? Надо ехать. Он встал, осторожно взял лошадь за повод и повел ее через опасное место под непрерывный шорох камешков из-под копыт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136