Дон Мигель и генерал, как и подобало, мужественно переносили все притеснения и унижения, которым их подвергало время следствия и суда. Они решились умереть, как жили с высоко поднятой головой, твердым сердцем и не дать осудившим их на смерть судьям удовольствия увидеть их слабыми в последнюю минуту.
Вечером того дня, когда мы встретили Валентина на поляне, сумерки наступили быстро, и единственная бойница, -иначе никак нельзя назвать узкое, в виде щели, окошечко служившее для освещения тюрьмы, — пропускала слабый свет в камеру.
Дон Мигель большими шагами ходил по комнате, а генерал, растянувшись на постели, спокойно курил сигарету и следил глазами за поднимавшимися к потолку клубами голубоватого дыма, которые он то и дело выпускал изо рта
— Ну! — сказал дон Мигель. — Сегодня, кажется, ничего не будет.
— Да, — отвечал генерал, — если только, чего я впрочем не думаю, им не придет в голову сделать нам честь — казнить нас при свете факелов.
— Понимаете ли вы что-нибудь в этой проволочке?
— Честное слово, нет. Я долго ломал себе голову, стараясь угадать что именно мешает им нас расстрелять, и ровно ничего не мог придумать.
— То же самое было со мной. Мне даже приходило в голову, что они нарочно откладывают со дня на день казнь, чтобы держать нас под домокловым мечом и заставить смириться, но затем сама эта идея показалась мне слишком нелепой.
— Я совершенно согласен с вами… Нет, тут, должно быть, происходит что-то другое.
— Почему вы так думаете?
— А вот почему: последние два дня наш тюремщик обращается с нами, я не могу сказать, чтобы вежливее, — на это он не способен, — но далеко не так грубо. Я даже заметил что он как будто прячет свои когти и пытается изобразить на своем лице подобие улыбки. Но, к сожалению, его лицо вовсе не привыкло улыбаться, и поэтому он вместо улыбки делает только отвратительную гримасу.
— Какой же вы делаете из этого вывод?
— Я — отвечал генерал, — пока ровно ничего не могу вам сказать положительного. Я только спрашиваю себя, чем объяснить такую удивительную перемену… Нельзя же предполагать, что он сочувствует нашему несчастному положению, — это было бы равносильно тому, что наш губернатор вдруг явился бы просить у нас прощение за то, что нас судили и приговорили к расстрелу.
— Э! — философски заметил дон Мигель, покачивая головой. — До тех пор, пока мы живы, мы имеем право надеяться на спасение.
— Это правда. Но успокойтесь, мы с вами очень скоро будем исключены из списка живых.
— Наша жизнь в руках Божьих, и только Он один знает, когда нам суждено умереть.
— Аминь! — сказал, улыбаясь, генерал, откусывая зубами кончик новой сигаретки.
— Не находите ли вы странным, что вот уже целый месяц, как мы сидим здесь, а наши друзья точно забыли о нашем существовании?
Генерал пожал плечами.
— Гм! — отвечал он. — Заключенный — это все равно, что больной, и наши друзья, конечно, опасаются усилить наши страдания своим горем, — вот почему они лишают себя удовольствия посетить нас.
— Не смейтесь над этим, генерал, я убежден, что вы совершенно напрасно обвиняете их…
— Дай Бог! Я, со своей стороны, от всего сердца прощаю им, что они забыли нас.
— Я не могу поверить, чтобы Валентин, с которым мы такие друзья, не постарался бы так или иначе увидеть меня.
— Ба! Да неужели вы, дон Мигель, даже и теперь, стоя, так сказать, одной ногой в могиле, все еще верите в людскую честность?
В эту минуту за дверью послышался звук отпираемого замка. Дверь комнаты, где находились осужденные, полуоткрылась и пропустила сначала тюремщика, а затем еще кого-то.
Полутьма, царившая в тюрьме, не позволяла заключенным разглядеть посетителя, на котором была надета длинная черная одежда.
— Э! — прошептал генерал на ухо своему товарищу по заключению. — Наш губернатор, генерал Вентура, как видно, решился-таки покончить с нами…
— А почему вы так думаете? — спросил дон Мигель тоже шепотом.
— Черт возьми! Он прислал к нам священника, значит, завтра мы будем казнены.
— Клянусь честью, это самое лучшее, что он мог придумать! — вырвалось невольное восклицание у дона Мигеля.
Тюремщик, человек небольшого роста, коренастый, с лисьей физиономией и бегающими глазами, повернулся к священнику и попросил его войти, сказав ему хриплым голосом:
— Вот здесь, сеньор падре, и осужденные. Не прикажете ли оставить вам фонарь? Становится совсем темно, а во время разговора гораздо приятнее видеть лицо своего собеседника.
— Хорошо, поставьте его хоть там… Благодарю вас. Я постучу в дверь, когда соберусь уходить, и вы мне отворите.
— Слушаю.
Затем тюремщик повернулся к арестантам и грубым голосом сказал им:
— Эй, Ваша Милость, вот вам священник, можете побеседовать с ним! Советую вам не терять удобного случая, потому что в вашем положении неизвестно, что может случиться каждую минуту.
Пленники, вместо всякого ответа, молча пожали плечами.
Тюремщик вышел.
Когда шум его шагов замер в отдалении, священник, стоявший до сих пор с опущенной вниз головой, как бы прислушиваясь, выпрямился и направился прямо к дону Мигелю.
Странные манеры незнакомца сильно удивили обоих заключенных, которые со страхом, смешанным с удивлением, ждали разъяснения этой загадки.
Оставленный тюремщиком фонарь давал слишком слабый и колеблющийся свет, едва позволяющий различать предметы.
— Отец мой, — начал асиендадо твердым голосом, — благодарю того, кто послал вас приготовить нас к смерти. Я очень желал бы исполнить этот последний христианский долг. Если вы соблаговолите пройти со мной в соседнюю комнату, я покаюсь вам во всех своих прегрешениях.
Священник снял шляпу, схватил стоявший на полу фонарь и повернул его так, чтобы свет падал на его бледное лицо.
— Отец Серафим! — вскричали осужденные с удивлением, смешанным с радостью.
— Тише! Тише! — остановил их священник. — Не произносите моего имени так громко, братья. Никто не знает о моем присутствии здесь, за исключением тюремщика, но он — мой сообщник.
— Он? — с нескрываемым изумлением спросил дон Мигель. — Человек, который целый месяц всячески оскорбляет и унижает нас.
— Теперь этот человек наш союзник… Но нам нельзя терять ни одной минуты!.. Время дорого!.. Я могу вывести вас из тюрьмы и дать вам возможность покинуть город раньше, чем кто-нибудь догадается о вашем бегстве… Лошади готовы, провожатые ожидают вас… Идемте же, время дорого.
Заключенные обменялись выразительными взглядами.
Затем генерал Ибаньес спокойно уселся на бутаку, а дон Мигель за них обоих ответил миссионеру:
— Благодарим вас, отец мой… Вы взяли на себя благородный подвиг облегчать горе страждущим и помогать несчастным… Благодарим вас за ваши хлопоты, но мы не можем согласиться на это… Такие люди, как мы, не могут бежать, как преступники, и этим дать повод своим врагам считать их действительно виноватыми… Мы стояли за святое дело и побеждены, но, ради нас самих и ради наших сторонников, мы должны мужественно встретить смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80