он не хорошо делает: его друг любит его.
— Я знаю это отлично, вождь, и вовсе не сержусь на вас, но мое сердце обливается кровью при мысли, что такой знаменитый воин хочет, чтобы его убили задаром.
— Единорог — вождь и он должен подавать пример молодым людям на тропе войны.
Затем все вскочили на лошадей, только один Единорог оставался пешим.
Валентин поместил лейтенанта рядом с собой.
— Кабальеро, — сказал он ему, — вы нас проведете в лагерь. Мы не станем убивать ваших соотечественников, а хотим только на некоторое время лишить вас возможности следовать за нами… Если вздумаете обмануть нас, я прострелю вам голову… Не забывайте же этого.
Испанский офицер молча поклонился.
Пленники, привязанные Курумиллой к деревьям, не могли и думать о бегстве.
Маленький отряд двинулся в путь.
Единорог исчез в кустах.
Когда они подъехали к биваку, часовой окликнул их:
— Кто идет?
— Отвечайте, — шепотом приказал Валентин своему пленнику.
Офицер ответил, и они проехали.
Часовой, захваченный врасплох Курумиллой, был мгновенно связан и положен на землю с заткнутым ртом.
Такая же участь постигла и остальных часовых.
В лагере все спали, и через минуту весь лагерь был в руках Валентина и его отряда.
Полк драгун был захвачен без боя.
Спутники Валентина спрыгнули с лошадей.
Охотники пробирались от пикета к пикету и, связывая лошадей, выгоняли их в открытую степь из лагеря.
Не более чем через десять минут в лагере не осталось уже ни одной лошади.
Валентин подошел к палатке, где спал полковник, и поднял полог.
Здесь он встретился с Единорогом.
Окровавленный скальп висел на поясе вождя.
Валентин отступил в ужасе.
— Что вы здесь делали, вождь? — сказал он тоном упрека.
— Единорог убил своего врага, — спокойно отвечал команч. — Когда вожак антилоп убит, стадо бежит в разные стороны, то же сделают и гачупины.
Валентин сделал шаг вперед и бросил взгляд на изуродованный труп полковника.
— Бедняга, — прошептал, тяжело вздохнув, охотник.
Лошадей и взятый в плен патруль отвели в лагерь команчей.
ГЛАВА XX. Неизвестный
Отец Серафим и дон Пабло Сарате перенесли раненого в дом, где остановился миссионер.
Отец Серафим нанимал за десять реалов в месяц комнатку у бедной вдовы, которая имела на калле-де-ла-Пескадерия небольшой домик, выстроенный из саманового кирпича и тростника.
Комнатка была маленькой, с одним окном, выходившим в коридор; она отличалась строгостью монастырской обстановки и чистотой и походила на келью.
Отец Серафим зажег сальную свечку, вставленную в медный подсвечник, и с помощью дона Пабло уложил раненого в постель.
Дон Пабло бросился на бутаку, чтобы перевести дух от усталости.
Отец Серафим, которого, несмотря на его хилую наружность, казалось, не брала никакая усталость, вышел запереть наружную дверь, оставленную открытой.
В ту минуту, когда он хотел захлопнуть ее, кто-то сильно дернул дверь, и какой-то человек вошел в патио, где находился миссионер.
— Извините, батюшка, что я вас побеспокоил… — сказал незнакомец, — позвольте мне остаться здесь.
— Вы, должно быть живете в этом доме? — спросил священник.
— Нет, Святой Отец, — отвечал холодно незнакомец, — я даже совсем не живу в Санта-Фе… Здесь я совершенно чужой.
— Вы просите меня приютить вас на ночь? — продолжал отец Серафим, удивленный этим ответом.
— И не думаю, преподобный отче.
— В таком случае, что же вам здесь нужно? — спросил миссионер, удивление которого все более и более возрастало.
— Я хочу вместе с вами пройти в ту комнату, где вы положили раненого.
— Милостивый государь, — проговорил нерешительно миссионер — эта просьба…
— Вовсе не должна удивлять вас. Мне крайне необходимо узнать, в каком состоянии находится теперь молодой человек…
— Но вы, по крайней мере, знаете, кто он такой?
— Знаю.
— Вы родственник его или, может быть, один из его друзей?
— Ни то ни другое… Еще раз повторяю вам, что мне очень важно узнать, в каком положении он находится; я хочу не только видеть его, но и говорить с ним, если только это возможно.
Отец Серафим бросил проницательный взгляд на незнакомца.
Неизвестный был человеком высокого роста и в полном расцвете сил; черты его лица, насколько это возможно было рассмотреть при бледном свете луны, были очень красивы.
На нем был надет костюм богатого асиендадо, и в правой руке он держал американскую винтовку, затейливо украшенную серебром.
Миссионер раздумывал, не зная, как ему поступить.
— Ну, — снова заговорил незнакомец, — на что же вы решились, батюшка?
— Милостивый государь, — отвечал отец Серафим твердым голосом, — не принимайте в дурном смысле того, что я вам скажу.
Незнакомец поклонился.
— Я не знаю вас, — продолжал священник, — я встретился с вами ночью, при таких странных обстоятельствах… вы с непонятным для меня упорством настаиваете на свидании с молодым человеком, в котором я принял участие из чувства христианского милосердия, и мне кажется, что я не имею права допускать вас к нему.
Досада омрачила лицо незнакомца.
— Вы правы, батюшка, — отвечал он, — обстоятельства против меня, но, к сожалению, теперь я ничего не могу сказать вам, а между тем время бежит, и мне дорога каждая минута. Все, что я могу сделать для вашего успокоения — дать вам торжественную клятву, что я прошу об этом не с дурным намерением… Я еще раз повторяю вам, что желаю только добра тому человеку, которого вы подняли… В настоящее время я караю великое преступление и надеюсь, что Господь поможет мне в этом деле, как помогает Он и всем, посвятившим себя добру.
Незнакомец произнес эти слова с такой искренностью и таким убедительным тоном, что миссионер почувствовал себя побежденным. Он поднял вверх висевший у него на груди крест и, обращаясь к своему странному собеседнику, сказал:
— Клянитесь!
— Клянусь, — отвечал тот твердым голосом.
— Хорошо, — сказал священник, — теперь вы можете войти в комнату… Я даже не стану спрашивать у вас ваше имя.
— Мое имя ровно ничего не скажет вам, батюшка, — произнес незнакомец печальным голосом.
— Идите за мной.
Войдя в комнату, незнакомец обнажил голову и встал в углу.
— Не обращайте на меня внимания, батюшка, — проговорил он тихо, — и верьте данной мною клятве.
Миссионер отвечал только кивком головы.
Раненый все еще не подавал никаких признаков жизни и, бледный, неподвижно лежал в том же положении, как его опустили на постель.
Отец Серафим подошел к нему.
С осторожностью и кротостью, свойственными только вполне отрекшимся от мира и посвятившим свою жизнь на пользу ближнего, принялся он ухаживать за раненым.
Но все употребляемые им средства не давали никакого результата, и молодой человек все так же продолжал лежать пластом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
— Я знаю это отлично, вождь, и вовсе не сержусь на вас, но мое сердце обливается кровью при мысли, что такой знаменитый воин хочет, чтобы его убили задаром.
— Единорог — вождь и он должен подавать пример молодым людям на тропе войны.
Затем все вскочили на лошадей, только один Единорог оставался пешим.
Валентин поместил лейтенанта рядом с собой.
— Кабальеро, — сказал он ему, — вы нас проведете в лагерь. Мы не станем убивать ваших соотечественников, а хотим только на некоторое время лишить вас возможности следовать за нами… Если вздумаете обмануть нас, я прострелю вам голову… Не забывайте же этого.
Испанский офицер молча поклонился.
Пленники, привязанные Курумиллой к деревьям, не могли и думать о бегстве.
Маленький отряд двинулся в путь.
Единорог исчез в кустах.
Когда они подъехали к биваку, часовой окликнул их:
— Кто идет?
— Отвечайте, — шепотом приказал Валентин своему пленнику.
Офицер ответил, и они проехали.
Часовой, захваченный врасплох Курумиллой, был мгновенно связан и положен на землю с заткнутым ртом.
Такая же участь постигла и остальных часовых.
В лагере все спали, и через минуту весь лагерь был в руках Валентина и его отряда.
Полк драгун был захвачен без боя.
Спутники Валентина спрыгнули с лошадей.
Охотники пробирались от пикета к пикету и, связывая лошадей, выгоняли их в открытую степь из лагеря.
Не более чем через десять минут в лагере не осталось уже ни одной лошади.
Валентин подошел к палатке, где спал полковник, и поднял полог.
Здесь он встретился с Единорогом.
Окровавленный скальп висел на поясе вождя.
Валентин отступил в ужасе.
— Что вы здесь делали, вождь? — сказал он тоном упрека.
— Единорог убил своего врага, — спокойно отвечал команч. — Когда вожак антилоп убит, стадо бежит в разные стороны, то же сделают и гачупины.
Валентин сделал шаг вперед и бросил взгляд на изуродованный труп полковника.
— Бедняга, — прошептал, тяжело вздохнув, охотник.
Лошадей и взятый в плен патруль отвели в лагерь команчей.
ГЛАВА XX. Неизвестный
Отец Серафим и дон Пабло Сарате перенесли раненого в дом, где остановился миссионер.
Отец Серафим нанимал за десять реалов в месяц комнатку у бедной вдовы, которая имела на калле-де-ла-Пескадерия небольшой домик, выстроенный из саманового кирпича и тростника.
Комнатка была маленькой, с одним окном, выходившим в коридор; она отличалась строгостью монастырской обстановки и чистотой и походила на келью.
Отец Серафим зажег сальную свечку, вставленную в медный подсвечник, и с помощью дона Пабло уложил раненого в постель.
Дон Пабло бросился на бутаку, чтобы перевести дух от усталости.
Отец Серафим, которого, несмотря на его хилую наружность, казалось, не брала никакая усталость, вышел запереть наружную дверь, оставленную открытой.
В ту минуту, когда он хотел захлопнуть ее, кто-то сильно дернул дверь, и какой-то человек вошел в патио, где находился миссионер.
— Извините, батюшка, что я вас побеспокоил… — сказал незнакомец, — позвольте мне остаться здесь.
— Вы, должно быть живете в этом доме? — спросил священник.
— Нет, Святой Отец, — отвечал холодно незнакомец, — я даже совсем не живу в Санта-Фе… Здесь я совершенно чужой.
— Вы просите меня приютить вас на ночь? — продолжал отец Серафим, удивленный этим ответом.
— И не думаю, преподобный отче.
— В таком случае, что же вам здесь нужно? — спросил миссионер, удивление которого все более и более возрастало.
— Я хочу вместе с вами пройти в ту комнату, где вы положили раненого.
— Милостивый государь, — проговорил нерешительно миссионер — эта просьба…
— Вовсе не должна удивлять вас. Мне крайне необходимо узнать, в каком состоянии находится теперь молодой человек…
— Но вы, по крайней мере, знаете, кто он такой?
— Знаю.
— Вы родственник его или, может быть, один из его друзей?
— Ни то ни другое… Еще раз повторяю вам, что мне очень важно узнать, в каком положении он находится; я хочу не только видеть его, но и говорить с ним, если только это возможно.
Отец Серафим бросил проницательный взгляд на незнакомца.
Неизвестный был человеком высокого роста и в полном расцвете сил; черты его лица, насколько это возможно было рассмотреть при бледном свете луны, были очень красивы.
На нем был надет костюм богатого асиендадо, и в правой руке он держал американскую винтовку, затейливо украшенную серебром.
Миссионер раздумывал, не зная, как ему поступить.
— Ну, — снова заговорил незнакомец, — на что же вы решились, батюшка?
— Милостивый государь, — отвечал отец Серафим твердым голосом, — не принимайте в дурном смысле того, что я вам скажу.
Незнакомец поклонился.
— Я не знаю вас, — продолжал священник, — я встретился с вами ночью, при таких странных обстоятельствах… вы с непонятным для меня упорством настаиваете на свидании с молодым человеком, в котором я принял участие из чувства христианского милосердия, и мне кажется, что я не имею права допускать вас к нему.
Досада омрачила лицо незнакомца.
— Вы правы, батюшка, — отвечал он, — обстоятельства против меня, но, к сожалению, теперь я ничего не могу сказать вам, а между тем время бежит, и мне дорога каждая минута. Все, что я могу сделать для вашего успокоения — дать вам торжественную клятву, что я прошу об этом не с дурным намерением… Я еще раз повторяю вам, что желаю только добра тому человеку, которого вы подняли… В настоящее время я караю великое преступление и надеюсь, что Господь поможет мне в этом деле, как помогает Он и всем, посвятившим себя добру.
Незнакомец произнес эти слова с такой искренностью и таким убедительным тоном, что миссионер почувствовал себя побежденным. Он поднял вверх висевший у него на груди крест и, обращаясь к своему странному собеседнику, сказал:
— Клянитесь!
— Клянусь, — отвечал тот твердым голосом.
— Хорошо, — сказал священник, — теперь вы можете войти в комнату… Я даже не стану спрашивать у вас ваше имя.
— Мое имя ровно ничего не скажет вам, батюшка, — произнес незнакомец печальным голосом.
— Идите за мной.
Войдя в комнату, незнакомец обнажил голову и встал в углу.
— Не обращайте на меня внимания, батюшка, — проговорил он тихо, — и верьте данной мною клятве.
Миссионер отвечал только кивком головы.
Раненый все еще не подавал никаких признаков жизни и, бледный, неподвижно лежал в том же положении, как его опустили на постель.
Отец Серафим подошел к нему.
С осторожностью и кротостью, свойственными только вполне отрекшимся от мира и посвятившим свою жизнь на пользу ближнего, принялся он ухаживать за раненым.
Но все употребляемые им средства не давали никакого результата, и молодой человек все так же продолжал лежать пластом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80