— Отдайте канат и выходите в открытое море, — сказала она вдруг. — Вы мне мешаете у очага.
Мужчины засмеялись и пошли сесть в стороне.
Припевая и бормоча про себя, добрая женщина привела в порядок комнату, где ночевали путешественники, и накрыла там стол.
— Вам лучше будет, чем в приемной, — сказала она. — Говорить можете на свободе.
Не прошло трех четвертей часа с тех пор, как она принялась готовить, и завтрак уже был готов. Она пригласила гостей сесть за стол.
— Надеюсь, вы сделаете нам честь завтракать с нами, хозяин, — сказал Мишель, увидав всего два прибора. — Предупреждаю вас, если вы откажетесь составить нам компанию, ни я, ни товарищ мой за стол не сядем.
— И Боже мой! Добрые люди, не мучьтесь из-за такой малости. Когда командир позволяет, что ж, старик, мы и позавтракаем с ним. Я помолодею от радости, видя в моем доме такого прекрасного офицера. Ну, пойдемте, — заключила она, взяв в руки миску. — Суп готов и вкусен на славу, вот что.
Все четверо сели вокруг стола.
Несмотря на грустную озабоченность и терзавшее его беспокойство, Мишель Гартман увлекся сердечным радушием этих добрых людей.
На минуту он забыл всю тягость и опасность своего положения и разделил добродушную веселость честных хозяев.
Завтрак был оживлен и, разумеется, без всяких церемоний. Все оказали должную честь кушанью.
Превосходный ужин накануне нимало не помешал Мишелю и Паризьену есть с аппетитом людей, которые не уверены, будут ли обедать.
Между тем выстрелы мало-помалу удалялись и с некоторых пор прекратились совсем.
Ярко сияло солнце и в открытое окошечко комнаты слышалось веселое щебетание птиц в листве. Все предвещало прекрасный день. Отзавтракали. Облокотившись на стол, случайные товарищи беседовали, прихлебывая, как истые любители, горячий кофе, который поставила перед ними усердная хозяйка, и курили из глиняных трубок с тонкими черными как смоль чубуками, которые любят моряки и солдаты.
— Мне кажется, — заметил Мишель, — что приятель ваш что-то долго остается в отсутствии.
— Правда, и я этому дивлюсь. Ему давно следовало бы воротиться.
— Не случилось ли с ним чего? — вставил слово Паризьен.
— О! Этого опасаться нечего. Он знает местность как свои пять пальцев и пройдет руки в карманах посреди всей прусской армии, не быв замечен ни единым часовым. За ним же и собака его следит по пятам, громадный зверь, черт сущий, и пруссаков чует за полмили.
— Ага! У этого человека собака? — с живостью спросил Мишель.
— Да, собака, которой недостает только языка, чтобы не уступать в уме своему хозяину. А чутье какое, я вам скажу, у этого Тома.
— Тома? — вскричал Мишель. — Как это странно!
— Отчего же странно? Том очень обыкновенное имя для собаки…
— Правда, однако…
— Я очень желаю, чтоб мой товарищ скорее вернулся, — сказал Легоф, который не придал никакого значения обнаруженному офицером изумлению. — Он местность знает вдоль и поперек, как я уже говорил, и не отказался бы, я уверен, служить вам проводником; если же он не придет, вы должны будете согласиться ждать до вечера и тогда я сам проведу вас лесом к месту, где вас хорошо примут и где, главное, вы будете вполне безопасны.
— Благодарю, любезный хозяин, но мне, право, жаль было бы причинить вам этот труд и заставить удалиться из вашего дома, где ваше присутствие в эту минуту необходимо.
— Необходимо? Полноте! — вскричала хозяйка. — Неужели вы думаете, что я не в состоянии принять уланов, если они осмелились постучаться в мою дверь? Видела я и не таковских.
— Моя жена говорит вам правду, — продолжал Легоф. — Этой жалкой лачуге нечего опасаться врагов, которые притом не отважились бы рыскать по лесу, если только их небольшое число. А я не пущу вас удалиться одного. Вы не могли бы сделать и десяти шагов, не заблудившись, и кто знает, тогда что случилось бы. Но вот что уладит все. Я слышу шаги друга, о котором я вам говорил. Скоро он будет здесь. Вы его увидите и, повторяю вам, он не откажет служить вам проводником по моей рекомендации.
Действительно, шум быстрых шагов, направлявшихся к дому, послышался на дворе. Скоро дверь лачуги отворилась. Человек прошел по зале и явился на пороге комнатки.
— Оборотень! — закричал Мишель. — Я это угадал!
— Капитан Мишель Гартман! — сказал со своей стороны контрабандист. — Наконец, я отыскал его! Что ты скажешь на это, Том? Вот счастье-то!
Собака залаяла и подбежала приласкаться к офицеру.
Глава XXIV
Здесь доказывается, что вредно слишком много говорить
Когда очень законное волнение, возбужденное такой неожиданной встречей, несколько утихло, Мишель Гартман торопил Оборотня рассказать ему, что с ним случилось после их разлуки, удались ли ему поиски и исполнил ли он священное поручение, вверенное ему.
— Успокойтесь, капитан, — ответил, улыбаясь Оборотень, — обе дамы в безопасности, или по крайней мере они были в безопасности, когда я их оставил четыре дня тому назад. К несчастью, дела идут таким образом, что я ни в чем более не могу уверить вас. Пруссаков теперь так много в Эльзасе в эту минуту как саранчи в пустынях Африки. А скоро, я боюсь, во всем краю не останется ни одного дюйма земли, где было бы возможно честному человеку ступить ногой, не боясь засады.
— А Страсбург все еще держится?
— Да, гарнизон и жители делают чудеса. Но их слишком жмут. У них недостаток во всем. И я боюсь, что несмотря на их героизм, они скоро будут принуждены сдаться.
— Что это вы говорите мне? Стены крепости прочны.
— Это правда. Но пруссаки придумали новый способ вести войну. Уже месяц Страсбург бомбардируется зажигательными бомбами, страшными снарядами, о которых до сих пор никогда не слыхивали. И не думайте, что пруссаки направляют бомбы, гранаты и ядра на укрепления. Нет, укрепления почти не тронуты.
— Но эти люди ведут войну как дикари! — вскричал с негодованием Мишель. — Подобное свирепство невозможно. Вас обманули.
— Меня не обманули, я видел. Два раза мне удалось пробраться в город, несмотря на все принятые предосторожности, чтоб окружить город огненным морем.
— Но, если так… вы видели моего отца?
— Да, я видел его, капитан; он представил меня генералу Уриху. Вы должны гордиться таким отцом. Забыв свои семейные несчастья, заключив в сердце свои собственные горести, он поддерживает мужество своих соотечественников, одушевляет их, делает из них героев!
— О, отец мой! — вскричал Мишель. — Какую тяжелую обязанность налагает на меня твой патриотизм! Могу ли я возвыситься до твоей преданности!
Наступило минутное молчание, потом молодой офицер продолжал голосом, прерывавшимся от волнения:
— Как наши неприятели оправдаются перед цивилизованным миром в тех гнусностях, которые они совершают так хладнокровно и решительно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133