Я все к вам привез сполна, будьте покойны. Зидор караулил внизу. Прикажите-ка, однако, вашим людям перенести сюда наверх. Оставлять это на улице неладно.
Мишель вышел отдать приказание и тотчас вернулся.
— Скажите-ка, любезный друг, как вы успели пробраться из Мительбаха сюда, не наткнувшись на прусских мародеров?
— Острые каски хитры, господин капитан, с вашего позволения, но им не провести Оборотня, как меня прозвали. Я контрабандист, извольте видеть, и знаю тропинки, где от роду никто не хаживал. Нас с Томом возьмут пруссаки только, когда мы сами того захотим, господин капитан, вот оно что! Мой Том и я, мы точно вороны, порох чуем издалека. Пруссаков мы почуем на две мили в окружности. Не так ли, старый дружище, ведь ты не любишь острых касок?
Собака стала на задние лапы, оскалила зубы и глухо заворчала.
— Вот видите, — продолжал контрабандист, — не я заставляю животное говорить таким образом. Будьте покойны, оно понимает меня.
Между тем Франц принес с помощью двух слуг, что контрабандист называл безделушками господина Липмана. В числе их находился портфель, набитый бумагами, маленький железный сундучок и мешков пять с золотом и серебром, тщательно завязанных и запечатанных.
Кроме того, был и крест почетного легиона храброго капитана.
Присутствующие смотрели на контрабандиста со смесью участия и удивления.
Эта сильная и первобытная натура, честная и благородная, с такою простотою, поражала их и вместе невольно привлекала их сочувствие.
Контрабандист удостоверил взглядом, что все находившееся на его тележке принесено. Потом он поднял с пола свою шляпу, шаркнул правою ногой назад вместо поклона и простодушно сказал господину Гартману:
— Ну, вот мое поручение исполнено. Мне остается только пожелать вам доброго здоровья и уйти. Я возвращаюсь в горы. Приятно будет вдохнуть в себя свежий воздух. Целых два часа я искал вас по городу.
— Постойте, любезный друг, — с улыбкой остановил его Гартман, — нам нельзя разойтись таким образом. Я обязан по крайней мере вознаградить вас за то, что вы сделали.
— Ничуть, сударь; какое нужно вознаграждение за исполнение долга? Вы не обязаны мне ничем.
— Если не другим, то во всяком случае благодарностью, любезный друг. Сядьте вот здесь возле меня и побеседуем. Мне нужно узнать от вас некоторые сведения.
— Охотно; я не тороплюсь, — ответил контрабандист, садясь без дальних околичностей на указанный ему стул.
— Вы сказали, что видели альтенгеймских вольных стрелков?
— Разумеется, видел. Молодцы ребята, доложу вам. Вот хоть бы командир Людвиг да капитан Пиперман, что это за славные люди! А сержант Петрус! Чего он один-то стоит! Вечно у него лицо такое, как будто он черта хоронит, а рассказывает уморительные истории, что лопнуть надо со смеха. И хирург господин Люсьен, молодой человек, не в обиду будь сказано, на вид словно красная девушка, мягкий как воск, а храбрый как лев.
— Люсьен мой сын и брат капитана, любезный друг.
— В самом деле? Вы можете похвастать, что у вас сын, который семейству стыда не сделает. Славной души малый!
— Он не ранен? — озабоченно спросила госпожа Гартман.
— Будьте покойны, царапины не получил, однако не щадил себя. Все время он был в сильном огне. Пули сыпались на него как град, а он и ухом не ведет. Весело было смотреть.
— Расскажите-ка мне, пожалуйста, что там происходило? — спросил Мишель.
— Охотно, если это доставит вам удовольствие.
И контрабандист без дальнейшего предисловия рассказал своим живописным и образным слогом кровавый эпизод, известный уже читателям.
Во время страшных сцен этого рассказа глубоко взволнованные слушатели испытывали невыразимый ужас. Возмутительная война, которую пруссаки вели против Франции, представлялась им в ярком свете действительности во всей лютости и варварстве.
Когда контрабандист кончил, настала минута молчания. Все невольно оцепенели от такого ряда неслыханных жестокостей.
— Это чудовища! Для них нет ничего святого! — вскричала госпожа Гартман с глубокой скорбью.
— Это презренные твари, — прибавил старик. — Вы мне сейчас сказали, любезный друг, — обратился он к контрабандисту, — что не боитесь попасться пруссакам в руки. Вы разве хорошо знаете край?
— Я-то, сударь? Нет тропинки, дерева, пещеры в скале во всем Эльзасе и во всей Лотарингии, которых не мог бы я отыскать с закрытыми глазами. Подумайте только! Как помню себя, я ходил по этому краю во всякую погоду, во всякое время дня и ночи. Ведь это мое ремесло. Разве я не говорил вам, что я контрабандист?
— Так вы можете оказать мне большую услугу, мой друг, если захотите.
— Вам, сударь? Очень охотно, если могу. Мы все братья теперь и должны защищать друг друга от подлецов пруссаков. О них что ли речь?
— Именно о них. Быть может, Страсбург будет осажден через несколько дней.
— Не быть может, а наверно. Все войска направляются в эту сторону. Ими кишат все дороги, точно тучами саранчи. Просто наводнение.
— Есть особы, которые желают выехать из города, чтоб не подвергаться ужасам осады.
— Это понятно, но поторопиться не худо бы.
— Они уедут сегодня же, если нужно.
— Так-то лучше.
— Возможно ли это?
— Да, если речь идет о мужчинах.
— Мужчина один и с ним три дамы.
— Гм! Это трудно, однако можно устроить.
— И вы отвечаете за их безопасность?
— Отвечаю, если они, безусловно, доверятся мне; иначе я ни за что не ручаюсь.
Госпожа Гартман и дочь ее переглянулись с беспокойством, боясь угадать мысль господина Гартмана.
Ивон Кердрель впал уже несколько времени в глубокий сон. Старик бросил на него взгляд, приложил палец к губам, встал и движением руки пригласил жену и дочь следовать за ним.
Все вышли из комнаты на цыпочках.
Гартман отворил дверь в смежную комнату, которая служила спальней его теще.
Старушка сидела в большом кресле, высокая спинка которого снабжена была боковыми подушками. Она вязала с очками на носу и большие спицы были воткнуты в ее белые как снег волосы.
Она подняла голову, услышав, что отворилась дверь, и с удивлением поглядела на многочисленное собрание, явившееся к ней в комнату.
— Дети пришли пожелать вам доброго утра, матушка, — сказал господин Гартман, целуя ее.
— Очень рада их видеть, — отвечала старушка.
— А я, бабушка, — прибавил Мишель, — прошу вас благословить меня.
— Что так, дитя мое? Разве ты уезжаешь?
— К несчастью, должен уехать, бабушка; генерал Урих возложил на меня важное поручение, и я оставляю Страсбург сегодня же.
— Во что бы ни стало, дитя мое, исполняй свой долг и не забывай никогда, что ты француз.
— Не забуду, бабушка, будьте покойны.
— Видишь ли, бедное дитя мое, меня то огорчает, что я стара и в доме уже никакого не имею влияния.
— Да ведь все почитают за счастье вам повиноваться, бабушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
Мишель вышел отдать приказание и тотчас вернулся.
— Скажите-ка, любезный друг, как вы успели пробраться из Мительбаха сюда, не наткнувшись на прусских мародеров?
— Острые каски хитры, господин капитан, с вашего позволения, но им не провести Оборотня, как меня прозвали. Я контрабандист, извольте видеть, и знаю тропинки, где от роду никто не хаживал. Нас с Томом возьмут пруссаки только, когда мы сами того захотим, господин капитан, вот оно что! Мой Том и я, мы точно вороны, порох чуем издалека. Пруссаков мы почуем на две мили в окружности. Не так ли, старый дружище, ведь ты не любишь острых касок?
Собака стала на задние лапы, оскалила зубы и глухо заворчала.
— Вот видите, — продолжал контрабандист, — не я заставляю животное говорить таким образом. Будьте покойны, оно понимает меня.
Между тем Франц принес с помощью двух слуг, что контрабандист называл безделушками господина Липмана. В числе их находился портфель, набитый бумагами, маленький железный сундучок и мешков пять с золотом и серебром, тщательно завязанных и запечатанных.
Кроме того, был и крест почетного легиона храброго капитана.
Присутствующие смотрели на контрабандиста со смесью участия и удивления.
Эта сильная и первобытная натура, честная и благородная, с такою простотою, поражала их и вместе невольно привлекала их сочувствие.
Контрабандист удостоверил взглядом, что все находившееся на его тележке принесено. Потом он поднял с пола свою шляпу, шаркнул правою ногой назад вместо поклона и простодушно сказал господину Гартману:
— Ну, вот мое поручение исполнено. Мне остается только пожелать вам доброго здоровья и уйти. Я возвращаюсь в горы. Приятно будет вдохнуть в себя свежий воздух. Целых два часа я искал вас по городу.
— Постойте, любезный друг, — с улыбкой остановил его Гартман, — нам нельзя разойтись таким образом. Я обязан по крайней мере вознаградить вас за то, что вы сделали.
— Ничуть, сударь; какое нужно вознаграждение за исполнение долга? Вы не обязаны мне ничем.
— Если не другим, то во всяком случае благодарностью, любезный друг. Сядьте вот здесь возле меня и побеседуем. Мне нужно узнать от вас некоторые сведения.
— Охотно; я не тороплюсь, — ответил контрабандист, садясь без дальних околичностей на указанный ему стул.
— Вы сказали, что видели альтенгеймских вольных стрелков?
— Разумеется, видел. Молодцы ребята, доложу вам. Вот хоть бы командир Людвиг да капитан Пиперман, что это за славные люди! А сержант Петрус! Чего он один-то стоит! Вечно у него лицо такое, как будто он черта хоронит, а рассказывает уморительные истории, что лопнуть надо со смеха. И хирург господин Люсьен, молодой человек, не в обиду будь сказано, на вид словно красная девушка, мягкий как воск, а храбрый как лев.
— Люсьен мой сын и брат капитана, любезный друг.
— В самом деле? Вы можете похвастать, что у вас сын, который семейству стыда не сделает. Славной души малый!
— Он не ранен? — озабоченно спросила госпожа Гартман.
— Будьте покойны, царапины не получил, однако не щадил себя. Все время он был в сильном огне. Пули сыпались на него как град, а он и ухом не ведет. Весело было смотреть.
— Расскажите-ка мне, пожалуйста, что там происходило? — спросил Мишель.
— Охотно, если это доставит вам удовольствие.
И контрабандист без дальнейшего предисловия рассказал своим живописным и образным слогом кровавый эпизод, известный уже читателям.
Во время страшных сцен этого рассказа глубоко взволнованные слушатели испытывали невыразимый ужас. Возмутительная война, которую пруссаки вели против Франции, представлялась им в ярком свете действительности во всей лютости и варварстве.
Когда контрабандист кончил, настала минута молчания. Все невольно оцепенели от такого ряда неслыханных жестокостей.
— Это чудовища! Для них нет ничего святого! — вскричала госпожа Гартман с глубокой скорбью.
— Это презренные твари, — прибавил старик. — Вы мне сейчас сказали, любезный друг, — обратился он к контрабандисту, — что не боитесь попасться пруссакам в руки. Вы разве хорошо знаете край?
— Я-то, сударь? Нет тропинки, дерева, пещеры в скале во всем Эльзасе и во всей Лотарингии, которых не мог бы я отыскать с закрытыми глазами. Подумайте только! Как помню себя, я ходил по этому краю во всякую погоду, во всякое время дня и ночи. Ведь это мое ремесло. Разве я не говорил вам, что я контрабандист?
— Так вы можете оказать мне большую услугу, мой друг, если захотите.
— Вам, сударь? Очень охотно, если могу. Мы все братья теперь и должны защищать друг друга от подлецов пруссаков. О них что ли речь?
— Именно о них. Быть может, Страсбург будет осажден через несколько дней.
— Не быть может, а наверно. Все войска направляются в эту сторону. Ими кишат все дороги, точно тучами саранчи. Просто наводнение.
— Есть особы, которые желают выехать из города, чтоб не подвергаться ужасам осады.
— Это понятно, но поторопиться не худо бы.
— Они уедут сегодня же, если нужно.
— Так-то лучше.
— Возможно ли это?
— Да, если речь идет о мужчинах.
— Мужчина один и с ним три дамы.
— Гм! Это трудно, однако можно устроить.
— И вы отвечаете за их безопасность?
— Отвечаю, если они, безусловно, доверятся мне; иначе я ни за что не ручаюсь.
Госпожа Гартман и дочь ее переглянулись с беспокойством, боясь угадать мысль господина Гартмана.
Ивон Кердрель впал уже несколько времени в глубокий сон. Старик бросил на него взгляд, приложил палец к губам, встал и движением руки пригласил жену и дочь следовать за ним.
Все вышли из комнаты на цыпочках.
Гартман отворил дверь в смежную комнату, которая служила спальней его теще.
Старушка сидела в большом кресле, высокая спинка которого снабжена была боковыми подушками. Она вязала с очками на носу и большие спицы были воткнуты в ее белые как снег волосы.
Она подняла голову, услышав, что отворилась дверь, и с удивлением поглядела на многочисленное собрание, явившееся к ней в комнату.
— Дети пришли пожелать вам доброго утра, матушка, — сказал господин Гартман, целуя ее.
— Очень рада их видеть, — отвечала старушка.
— А я, бабушка, — прибавил Мишель, — прошу вас благословить меня.
— Что так, дитя мое? Разве ты уезжаешь?
— К несчастью, должен уехать, бабушка; генерал Урих возложил на меня важное поручение, и я оставляю Страсбург сегодня же.
— Во что бы ни стало, дитя мое, исполняй свой долг и не забывай никогда, что ты француз.
— Не забуду, бабушка, будьте покойны.
— Видишь ли, бедное дитя мое, меня то огорчает, что я стара и в доме уже никакого не имею влияния.
— Да ведь все почитают за счастье вам повиноваться, бабушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133