Поездные бригады работали под надзором НКВД. Поезда отправлялись собирать трупы крестьян, умерших от голода. Трупы закапывали в отдаленных местах за карьером. Вся эта местность охранялась НКВД и никого не допускали близко“.[]
Как мы уже говорили, в больших станицах, которые не были целиком депортированы, потери от голода были огромными. В Лабинске, например, из 24 000 оставшихся жителей вымерло 14 000. То же происходило в других местах.[] Очень часто, как явствует из источников, станицы стояли почти пустыми, остались только старики и больные.
В станице Старокорсунской конное подразделение ГПУ, располагавшееся там с 1930 года, находилось в боевой готовности. Прошло несколько массовых арестов: от 50 до 100 человек одновременно. После голода из 14-тысячного населения в ней осталась только тысяча. Аналогичная ситуация имела место в соседних двух станицах – Воронежской и Динской.[]
К концу 1933 года в депеше британского посольства был подведен итог происшедшему: «Казацкий элемент в значительной степени здесь истреблен, казаки либо вымерли, либо депортированы»[].
Украинские села, где не было казацкого населения, тоже пережили тяжелое опустошение: в Пашковском Краснодарского района из 7000 осталось 3500.[]
В отличие от Украины, города Северного Кавказа не избежали общей участи, и коэффициент смертности в них был тоже очень велик: в Ставрополе из 140 000 жителей погибло 50 000, в Краснодаре из 140 000 – 40 000 умерло.[] Есть отдельные случаи более благополучного исхода. В Сальском районе на Дону тысячи выжили благодаря тому, что переселились в степь и ловили там сурков. Село Заветное в тысячу домов так жило шесть месяцев и даже создало запасы жира.[]
Но в целом можно сказать, что на Кубани и Дону террор голодом был доведен до последней крайности.
Иностранец, посетивший эти места, сообщает: «Первое, что поразило меня, когда я пошел прогуляться по казачьей станице, расположенной в районе Кропоткина, это небывалое физическое запустение местности, когда-то бывшей исключительно плодородным районом. Огромные сорняки какой-то поразительной высоты и густоты заполнили сады, поля пшеницы, кукурузы, подсолнухов. Исчезли пшеничные караваи, сочные куски баранины, продававшиеся повсюду в 1924 году, когда я посещал Кубанскую долину.»[]
Более того, на Кубани не осталось тягловых животных, так что обработка земли стала почти невозможной.[]
Партийный чиновник, посетивший свою станицу на Северном Кавказе в первый раз после революции, замечает: «Я знал эту землю цветущей и богатой… Теперь я был в селе, доведенном до полного запустения и нищеты. Заборы, изгороди и ворота пошли на топливо. Улицы заросли бурьяном и орляком, дома разваливались… Даже партийные активисты-энтузиасты утратили веру…»[]
Английский посетитель региона передал британскому посольству, что регион этот был похож на «вооруженный лагерь в пустыне – нет работы, нет зерна, нет скота, нет рабочих лошадей, только бездельничающие крестьяне и солдаты.»[] Другой посетитель описал «полуразрушенный регион, который почти что надо заселять снова.»[]
Дальше на север и запад голод разразился на Нижней Волге, в районах, частично населенных русскими и украинцами, но больше всего поражены были им немецкие поселения на Волге. Мы приводили выдержки из произведений современных советских русских писателей, где они описывают голодные годы своего детства. Некоторые из этих писателей – выходцы как раз из тех мест на Волге. У одного из них читаем: «В этот ужасный год наша семья снесла четыре гроба на сельское кладбище». При этом он добавляет, что, в отличие от Украины, какие-то минимальные количества продовольствия выдавались «в огромных очередях». Этого хватало, чтобы не умереть до следующей выдачи.[] Другой писатель пишет: «Умирали целыми семьями. В нашей деревне Монастырской, из 600 семейств осталось 150, хотя здесь, не проходили никакие войны!»[]
Но большая часть информации, которой мы располагаем, поступила из республики немцев Поволжья, которая, видимо, и была главной мишенью террора голодом. Немецкие евангелические церкви на Западе получили около 100 000 писем от русских немцев с описанием голода. В большинстве из них люди просили о помощи.[] Эти письма к единоверцам, с которыми поддерживалась постоянная связь, почти все по тону своему очень религиозны.
Несколько таких писем пришли с Северного Кавказа или с Украины и написаны они об одном и том же. Но большая часть писем получена из республики немцев Поволжья, они тоже в основном повествуют о голоде, который наступил на Волге по той же причине: «Мы были вынуждены все сдать государству» (февраль 1933 г.)[] Письмо за письмом повествует об отсутствии хлеба в течение четырех, пяти, шести месяцев. В совхозах на самом деле «тем, кто работает на государство, выдают 150 граммов хлеба в день. Не умрешь, но и не проживешь».[]
Однако в обычных деревнях: «Четверо детей брата Мартина умерли от голода, остальные же недалеки от этого» (март 1933 г.); «Большая деревня (около 8000 жителей) наполовину опустела» (март 1933 г.); «Уже в течение пяти месяцев у нас не было ни хлеба, ни мяса или жира… Многие умирают»; «Нельзя больше найти ни одной собаки или кошки» (апрель 1933 г.); «Умирает столько, что не успеваем рыть могилы» (апрель 1933 г.); «В деревне все умерли. По нескольку дней не увидишь ни души… Мы закрылись в домах, чтобы подготовиться к смерти» (февраль 1933 г.)[]. Один голодающий евангелист пишет: «Когда я заглядываю в будущее, то вижу перед собой всегда гору, на которую не могу взобраться.»[]
Лишь в отдельных письмах говорится о посылках с запада.[] По этой и, возможно, по другим причинам уровень смертности не был здесь таким высоким, как на Кубани. Тем не менее, известно, что 140 000 немцев умерло от голода.[] По подсчетам, в это время еще 60 000 немцев находились в лагерях[].
Разумеется, все, кто пережил голод, будут потом высланы в 1941 году и уже после реабилитации не получат права вернуться на родную землю.
Мы привели здесь выдержки из писем немецких крестьян (поселившихся в этом районе еще в 18-м веке), потому что, нам казалось, это имеет особый смысл. Ведь они фактически единственное современное той эпохе прямое свидетельство из первых рук от тех, кто сам мучался от голода в момент, когда эти письма писались. Но на самом деле они мало чем отличаются от того, что позже стало известно от очевидцев голода на Украине и на Кубани, или от того, что много лет спустя рассказали о своих переживаниях те, кто пережил этот голод.
Глава пятнадцатая. Дети
Еще зарею заалело небо,
когда детей послышался мне плач,
которые во сне просили хлеба…
Данте
Целое поколение сельских детей во всем Советском Союзе, и в особенности на Украине, было уничтожено либо искалечено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Как мы уже говорили, в больших станицах, которые не были целиком депортированы, потери от голода были огромными. В Лабинске, например, из 24 000 оставшихся жителей вымерло 14 000. То же происходило в других местах.[] Очень часто, как явствует из источников, станицы стояли почти пустыми, остались только старики и больные.
В станице Старокорсунской конное подразделение ГПУ, располагавшееся там с 1930 года, находилось в боевой готовности. Прошло несколько массовых арестов: от 50 до 100 человек одновременно. После голода из 14-тысячного населения в ней осталась только тысяча. Аналогичная ситуация имела место в соседних двух станицах – Воронежской и Динской.[]
К концу 1933 года в депеше британского посольства был подведен итог происшедшему: «Казацкий элемент в значительной степени здесь истреблен, казаки либо вымерли, либо депортированы»[].
Украинские села, где не было казацкого населения, тоже пережили тяжелое опустошение: в Пашковском Краснодарского района из 7000 осталось 3500.[]
В отличие от Украины, города Северного Кавказа не избежали общей участи, и коэффициент смертности в них был тоже очень велик: в Ставрополе из 140 000 жителей погибло 50 000, в Краснодаре из 140 000 – 40 000 умерло.[] Есть отдельные случаи более благополучного исхода. В Сальском районе на Дону тысячи выжили благодаря тому, что переселились в степь и ловили там сурков. Село Заветное в тысячу домов так жило шесть месяцев и даже создало запасы жира.[]
Но в целом можно сказать, что на Кубани и Дону террор голодом был доведен до последней крайности.
Иностранец, посетивший эти места, сообщает: «Первое, что поразило меня, когда я пошел прогуляться по казачьей станице, расположенной в районе Кропоткина, это небывалое физическое запустение местности, когда-то бывшей исключительно плодородным районом. Огромные сорняки какой-то поразительной высоты и густоты заполнили сады, поля пшеницы, кукурузы, подсолнухов. Исчезли пшеничные караваи, сочные куски баранины, продававшиеся повсюду в 1924 году, когда я посещал Кубанскую долину.»[]
Более того, на Кубани не осталось тягловых животных, так что обработка земли стала почти невозможной.[]
Партийный чиновник, посетивший свою станицу на Северном Кавказе в первый раз после революции, замечает: «Я знал эту землю цветущей и богатой… Теперь я был в селе, доведенном до полного запустения и нищеты. Заборы, изгороди и ворота пошли на топливо. Улицы заросли бурьяном и орляком, дома разваливались… Даже партийные активисты-энтузиасты утратили веру…»[]
Английский посетитель региона передал британскому посольству, что регион этот был похож на «вооруженный лагерь в пустыне – нет работы, нет зерна, нет скота, нет рабочих лошадей, только бездельничающие крестьяне и солдаты.»[] Другой посетитель описал «полуразрушенный регион, который почти что надо заселять снова.»[]
Дальше на север и запад голод разразился на Нижней Волге, в районах, частично населенных русскими и украинцами, но больше всего поражены были им немецкие поселения на Волге. Мы приводили выдержки из произведений современных советских русских писателей, где они описывают голодные годы своего детства. Некоторые из этих писателей – выходцы как раз из тех мест на Волге. У одного из них читаем: «В этот ужасный год наша семья снесла четыре гроба на сельское кладбище». При этом он добавляет, что, в отличие от Украины, какие-то минимальные количества продовольствия выдавались «в огромных очередях». Этого хватало, чтобы не умереть до следующей выдачи.[] Другой писатель пишет: «Умирали целыми семьями. В нашей деревне Монастырской, из 600 семейств осталось 150, хотя здесь, не проходили никакие войны!»[]
Но большая часть информации, которой мы располагаем, поступила из республики немцев Поволжья, которая, видимо, и была главной мишенью террора голодом. Немецкие евангелические церкви на Западе получили около 100 000 писем от русских немцев с описанием голода. В большинстве из них люди просили о помощи.[] Эти письма к единоверцам, с которыми поддерживалась постоянная связь, почти все по тону своему очень религиозны.
Несколько таких писем пришли с Северного Кавказа или с Украины и написаны они об одном и том же. Но большая часть писем получена из республики немцев Поволжья, они тоже в основном повествуют о голоде, который наступил на Волге по той же причине: «Мы были вынуждены все сдать государству» (февраль 1933 г.)[] Письмо за письмом повествует об отсутствии хлеба в течение четырех, пяти, шести месяцев. В совхозах на самом деле «тем, кто работает на государство, выдают 150 граммов хлеба в день. Не умрешь, но и не проживешь».[]
Однако в обычных деревнях: «Четверо детей брата Мартина умерли от голода, остальные же недалеки от этого» (март 1933 г.); «Большая деревня (около 8000 жителей) наполовину опустела» (март 1933 г.); «Уже в течение пяти месяцев у нас не было ни хлеба, ни мяса или жира… Многие умирают»; «Нельзя больше найти ни одной собаки или кошки» (апрель 1933 г.); «Умирает столько, что не успеваем рыть могилы» (апрель 1933 г.); «В деревне все умерли. По нескольку дней не увидишь ни души… Мы закрылись в домах, чтобы подготовиться к смерти» (февраль 1933 г.)[]. Один голодающий евангелист пишет: «Когда я заглядываю в будущее, то вижу перед собой всегда гору, на которую не могу взобраться.»[]
Лишь в отдельных письмах говорится о посылках с запада.[] По этой и, возможно, по другим причинам уровень смертности не был здесь таким высоким, как на Кубани. Тем не менее, известно, что 140 000 немцев умерло от голода.[] По подсчетам, в это время еще 60 000 немцев находились в лагерях[].
Разумеется, все, кто пережил голод, будут потом высланы в 1941 году и уже после реабилитации не получат права вернуться на родную землю.
Мы привели здесь выдержки из писем немецких крестьян (поселившихся в этом районе еще в 18-м веке), потому что, нам казалось, это имеет особый смысл. Ведь они фактически единственное современное той эпохе прямое свидетельство из первых рук от тех, кто сам мучался от голода в момент, когда эти письма писались. Но на самом деле они мало чем отличаются от того, что позже стало известно от очевидцев голода на Украине и на Кубани, или от того, что много лет спустя рассказали о своих переживаниях те, кто пережил этот голод.
Глава пятнадцатая. Дети
Еще зарею заалело небо,
когда детей послышался мне плач,
которые во сне просили хлеба…
Данте
Целое поколение сельских детей во всем Советском Союзе, и в особенности на Украине, было уничтожено либо искалечено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146