Сельские советы теперь вообще заменялись назначенными бюро и тройками;[] правительственное постановление от 25 января 1930 года официально узаконивало всю систему уполномоченных и троек[] и наделяло их преимущественными по сравнению с обычными органами власти правами.
Еще в мае 1929 года, то есть когда уже принят был пятилетний план, сельская община считалась «кооперативным сектором», который должен обеспечить большую часть необходимого стране зерна, – таким образом будет якобы поощряться преобразование сел в коллективные хозяйства[]. На деле, как замечает западный исследователь, именно этой форме деревенской организации, охватывавшей все общественные стороны жизни в деревне и глубоко укоренившейся в ней за несколько веков своего существования, не было отведено в процессе коллективизации крестьянства никакой роли.[] Наконец, декрет от 10 июля 1930 года окончательно упразднил общину в районах сплошной коллективизации; вскоре она исчезла повсеместно.
Версия о добровольном образовании колхозов абсолютно не согласуется с тем обстоятельством, что в местные органы поступали сверху указания о том, сколько именно колхозов они должны создать и каково должно быть число колхозников в каждом из них. Один сельский коммунист из Калининской области получил распоряжение записать в колхоз сто семей, но он сумел убедить сделаться колхозниками только около дюжины семей и сообщил об этом в вышестоящие инстанции. Ему ответили, что он саботирует коллективизацию и если не выправит положение, будет исключен из партии. Вернувшись к крестьянам, коммунист пригрозил им, что если они не запишутся в колхоз, то их имущество экспроприируют, а самих вышлют. «Все они согласились», но в ту же ночь начали резать скот. Когда коммунист доложил об этом парткому, там это не произвело ни малейшего впечатления: план, спущенный парткому, был выполнен[].
Фальсификация принципа добровольности была признана в странных двусмысленных высказываниях членов Политбюро, в том числе ближайших сотрудников Сталина. Например, Каганович заявил (в январе 1930 года), что руководство строительством и работой колхозов осуществлялось «непосредственно и исключительно» работниками партийного аппарата.[]
Тем не менее, современные советские ученые вроде C.Трапезникова часто утверждают, что большинство крестьян добровольно избрали коллективизацию. Такая точка зрения усиленно насаждается в последнее время, и серьезные исследователи, печатавшие работы на эту тему в 50-х и 60-х годах, вынуждены были замолчать. Но, как мы не раз наблюдали, советские писатели, произведения которых печатались в Москве до 1982 года, оказались откровеннее партийных идеологов. Один из них говорит прямо: «Чем шире и тверже насаждалась коллективизация, тем чаще она наталкивалась на колебания, неуверенность, страх и сопротивление»[].
Нередко утверждается, что бесчисленные пропагандистские собрания подняли «культурный уровень» крестьян, и они увидели преимущества колхоза. На деле собрания эти были просто средством принуждения. Обычно партийный уполномоченный просто задавал на сельском собрании вопрос: «Кто против колхоза и советского правительства?»[] или объявлял: «Вы должны немедленно вступить в колхоз, а кто не вступит – тот враг советской власти».[]
В недавно опубликованном официальном советском исследовании цитируется (по местным архивам) речь партийного работника с Северного Кавказа, который заявил крестьянам: «Наш дорогой вождь Карл Маркс писал, что крестьяне – как картошка в мешке. Мы вас засунули в свой мешок».[] Даже чисто внешние формальности соблюдались в весьма ограниченной степени. В одной приволжской деревне на собрании, принявшем решение о коллективизации всей деревни, присутствовало не более 25–35 процентов крестьян. Подобных случаев было великое множество.[]
В первое время на собраниях раздавались голоса и против активистов. В романе Шолохова «Поднятая целина» крестьянин по фамилии Банник отказывается сдать семенное зерно в общественное зернохранилище, несмотря на все гарантии:
«– Потому что у меня оно сохранней будет. А вам отдай его, а к весне и порожних мешков нe получишь. Мы зараз тоже ученые стали, на кривой не объедешь!
Нагульнов сдвинул разлатые брови, чуть побледнел.
– Как же ты можешь сомневаться в советской власти? Не веришь, значит?!
– Ну, да, не верю! Наслухались мы брехнев от вашего брата!
– Это кто же брехал? И в чем? – Нагульнов побледнел заметней, медленно привстал.
Но Банник, словно не замечая, все так же тихо улыбался, показывая ядреные редкие зубы, только голос его задрожал обидой и жгучей злобой, когда он сказал:
– Соберете хлебец, а потом его на пароходы да в чужие земли? Антанабили покупать, чтоб партийные со своими стриженными бабами катались? Зна-a-aeм, на что нашу пашеничку гатите! Дожилися до равенства!»
В одной деревне на Полтавщине крестьянин-бедняк заявил; «Мой дед был крепостным, но я, его внук, крепостным никогда не буду».[] Слово «крепостной» вообще вошло в обиход. Аббревиатуру ВКП (Всесоюзная коммунистическая партия) крестьяне расшифровывали на свой лад: «Второе крепостное право».[] В официальных отчетах содержатся упоминания о том, что крестьяне говорили: «Вы нас превратили в крепостных, даже хуже того»[]. В «Правде» рассказывалось, как в одном украинском селе, где собрание молча проголосовало за коллективизацию, толпа женщин перегородила дорогу въезжавшим в село тракторам. Женщины кричали: «Советское правительство снова вводит крепостное право»[]. А в недавно опубликованном в СССР исследовании приводятся такие слова крестьян: «Вы хотите нас согнать в колхозы, чтобы мы вам были крепостными», а местных партийных руководителей величали «помещиками»[]. Подобные настроения преобладали среди крестьянства и во многих деревнях большинство все еще отказывалось идти в колхозы. Главных противников коллективизации арестовывали по одиночке, предъявляя им различные обвинения[]. В селе Белоусовка Чернуховского района объявили общее собрание и велели крестьянам подписаться под заявлением о вступлении в колхоз. Один из крестьян призвал односельчан не подписываться, его арестовали в ту же ночь; на следующий день было арестовано еще 20 человек, после чего запись в колхоз пошла гладко[].
По счастливой случайности нам в руки попали письма, полученные крестьянской газетой Западной губернии «Наша деревня». Большинство этих писем газетой опубликовано не было. Все авторы крестьяне – бедняки и середняки, все они протестуют против насильственной записи в колхоз, жалуются на чрезмерные требования властей, на «рабство в колхозах», на отсутствие гвоздей и т.п.[] В Западной губернии даже значительная часть сельских коммунистов отказалась вступать в колхозы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Еще в мае 1929 года, то есть когда уже принят был пятилетний план, сельская община считалась «кооперативным сектором», который должен обеспечить большую часть необходимого стране зерна, – таким образом будет якобы поощряться преобразование сел в коллективные хозяйства[]. На деле, как замечает западный исследователь, именно этой форме деревенской организации, охватывавшей все общественные стороны жизни в деревне и глубоко укоренившейся в ней за несколько веков своего существования, не было отведено в процессе коллективизации крестьянства никакой роли.[] Наконец, декрет от 10 июля 1930 года окончательно упразднил общину в районах сплошной коллективизации; вскоре она исчезла повсеместно.
Версия о добровольном образовании колхозов абсолютно не согласуется с тем обстоятельством, что в местные органы поступали сверху указания о том, сколько именно колхозов они должны создать и каково должно быть число колхозников в каждом из них. Один сельский коммунист из Калининской области получил распоряжение записать в колхоз сто семей, но он сумел убедить сделаться колхозниками только около дюжины семей и сообщил об этом в вышестоящие инстанции. Ему ответили, что он саботирует коллективизацию и если не выправит положение, будет исключен из партии. Вернувшись к крестьянам, коммунист пригрозил им, что если они не запишутся в колхоз, то их имущество экспроприируют, а самих вышлют. «Все они согласились», но в ту же ночь начали резать скот. Когда коммунист доложил об этом парткому, там это не произвело ни малейшего впечатления: план, спущенный парткому, был выполнен[].
Фальсификация принципа добровольности была признана в странных двусмысленных высказываниях членов Политбюро, в том числе ближайших сотрудников Сталина. Например, Каганович заявил (в январе 1930 года), что руководство строительством и работой колхозов осуществлялось «непосредственно и исключительно» работниками партийного аппарата.[]
Тем не менее, современные советские ученые вроде C.Трапезникова часто утверждают, что большинство крестьян добровольно избрали коллективизацию. Такая точка зрения усиленно насаждается в последнее время, и серьезные исследователи, печатавшие работы на эту тему в 50-х и 60-х годах, вынуждены были замолчать. Но, как мы не раз наблюдали, советские писатели, произведения которых печатались в Москве до 1982 года, оказались откровеннее партийных идеологов. Один из них говорит прямо: «Чем шире и тверже насаждалась коллективизация, тем чаще она наталкивалась на колебания, неуверенность, страх и сопротивление»[].
Нередко утверждается, что бесчисленные пропагандистские собрания подняли «культурный уровень» крестьян, и они увидели преимущества колхоза. На деле собрания эти были просто средством принуждения. Обычно партийный уполномоченный просто задавал на сельском собрании вопрос: «Кто против колхоза и советского правительства?»[] или объявлял: «Вы должны немедленно вступить в колхоз, а кто не вступит – тот враг советской власти».[]
В недавно опубликованном официальном советском исследовании цитируется (по местным архивам) речь партийного работника с Северного Кавказа, который заявил крестьянам: «Наш дорогой вождь Карл Маркс писал, что крестьяне – как картошка в мешке. Мы вас засунули в свой мешок».[] Даже чисто внешние формальности соблюдались в весьма ограниченной степени. В одной приволжской деревне на собрании, принявшем решение о коллективизации всей деревни, присутствовало не более 25–35 процентов крестьян. Подобных случаев было великое множество.[]
В первое время на собраниях раздавались голоса и против активистов. В романе Шолохова «Поднятая целина» крестьянин по фамилии Банник отказывается сдать семенное зерно в общественное зернохранилище, несмотря на все гарантии:
«– Потому что у меня оно сохранней будет. А вам отдай его, а к весне и порожних мешков нe получишь. Мы зараз тоже ученые стали, на кривой не объедешь!
Нагульнов сдвинул разлатые брови, чуть побледнел.
– Как же ты можешь сомневаться в советской власти? Не веришь, значит?!
– Ну, да, не верю! Наслухались мы брехнев от вашего брата!
– Это кто же брехал? И в чем? – Нагульнов побледнел заметней, медленно привстал.
Но Банник, словно не замечая, все так же тихо улыбался, показывая ядреные редкие зубы, только голос его задрожал обидой и жгучей злобой, когда он сказал:
– Соберете хлебец, а потом его на пароходы да в чужие земли? Антанабили покупать, чтоб партийные со своими стриженными бабами катались? Зна-a-aeм, на что нашу пашеничку гатите! Дожилися до равенства!»
В одной деревне на Полтавщине крестьянин-бедняк заявил; «Мой дед был крепостным, но я, его внук, крепостным никогда не буду».[] Слово «крепостной» вообще вошло в обиход. Аббревиатуру ВКП (Всесоюзная коммунистическая партия) крестьяне расшифровывали на свой лад: «Второе крепостное право».[] В официальных отчетах содержатся упоминания о том, что крестьяне говорили: «Вы нас превратили в крепостных, даже хуже того»[]. В «Правде» рассказывалось, как в одном украинском селе, где собрание молча проголосовало за коллективизацию, толпа женщин перегородила дорогу въезжавшим в село тракторам. Женщины кричали: «Советское правительство снова вводит крепостное право»[]. А в недавно опубликованном в СССР исследовании приводятся такие слова крестьян: «Вы хотите нас согнать в колхозы, чтобы мы вам были крепостными», а местных партийных руководителей величали «помещиками»[]. Подобные настроения преобладали среди крестьянства и во многих деревнях большинство все еще отказывалось идти в колхозы. Главных противников коллективизации арестовывали по одиночке, предъявляя им различные обвинения[]. В селе Белоусовка Чернуховского района объявили общее собрание и велели крестьянам подписаться под заявлением о вступлении в колхоз. Один из крестьян призвал односельчан не подписываться, его арестовали в ту же ночь; на следующий день было арестовано еще 20 человек, после чего запись в колхоз пошла гладко[].
По счастливой случайности нам в руки попали письма, полученные крестьянской газетой Западной губернии «Наша деревня». Большинство этих писем газетой опубликовано не было. Все авторы крестьяне – бедняки и середняки, все они протестуют против насильственной записи в колхоз, жалуются на чрезмерные требования властей, на «рабство в колхозах», на отсутствие гвоздей и т.п.[] В Западной губернии даже значительная часть сельских коммунистов отказалась вступать в колхозы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146