Пока же мы в СССР и через пятьдесят лет после описываемых событий встречаемся с иллюстрацией к тезису, выдвинутому Берком два столетия назад: «Эта дегенеративная склонность идти кратчайшим путем и пользоваться ложными средствами, которые правительства деспотических режимов изобрели во многих частях света… когда недостаток мудрости подменяют избытком силы. Такие правительства ничего от этого не выигрывают, только трудности, которые они скорее обходят, чем избегают, снова возникают на избранном ими пути; они множат их и запутываются в них».
Ясно, что террор, обрушившийся на крестьянство, не принес в сельском хозяйстве результатов, обещанных теорией. Да и разрушение украинского национального бытия носило лишь временный характер. Это не частный вопрос – если вообще слово «частный» применимо к нации, насчитывающей 50 миллионов человек; даже истинные выразители духа России – Андрей Сахаров и Александр Солженицын – утверждают, что Украина должна быть свободной в выборе собственного будущего. И кроме того, свобода Украины является – или должна стать – ключевой нравственной и политической проблемой для всего мира.
В задачи данной книги не входит сочинение спекуляций на темы будущего. Зафиксировать как можно полнее и подробнее события изучаемого периода – вполне достаточная обязанность для историка. И все-таки до тех пор, пока эти события нельзя серьезно изучать или обсуждать в стране, где они произошли, ясно, что они не являются лишь частью прошлого, а, напротив, насущной проблемой, которую непременно следует учитывать, когда мы размышляем о сегодняшнем Советском Союзе и о проблемах современного мира.
Послесловие редактора
Итак, на русском языке появилась новая книга Роберта Конквеста, автора знаменитого «Большого террора», посвященная одному из самых малоизвестных и самых страшных этапов сталинского террора – раскулачиванию, коллективизации и голоду 1932–1933 гг.
Поражает колоссальный объем фактической работы, проделанной исследователем: библиография насчитывает сотню монографий, десятки периодических изданий на английском, русском и украинском языках. Поражает не потому, что историку пришлось много поработать – в конце концов, каждый добросовестный исследователь, охватывая большую тему, переворачивает горы материала. Случай Конквеста удивителен потому, что ему пришлось вгрызаться в пласты истории чужих и, в общем, не слишком известных народов. То есть, каждый факт, который нам, уроженцам той страны, представляется известным с детства или со школы, историку пришлось добывать горбом – сначала узнать про его существование, потом прочитать в источнике, потом сделать собственные выводы. Насколько тяжел и опасен такой труд, видно уже по тексту Конквеста: как только он отступает (в интересах полноты сюжета) от своей непосредственной и добротно изученной темы, от своего «периода», в его книге мгновенно возникают, хотя и третьестепенные, но все же фактические ошибки. Например, якобы накануне освобождения крестьян среди 36 миллионов российского населения насчитывалось 34 миллиона крепостных – автор явно отождествил понятия «крестьянин» и «крепостной», не учтя, что, помимо частновладельческих, то есть крепостных рабов, в России больше половины крестьян составляли мужики государственные, удельные, кабинетские и пр., то есть не находившиеся в непосредственной крепостной зависимости от барина. Другой пример: автор считает, что на Украине со времен Богдана Хмельницкого существовала «украинская государственность» на протяжении свыше ста лет (вплоть до упразднения гетманства при Екатерине Второй), в которую якобы «вмешивалось» российское правительство. Нет нужды объяснять российскому читателю, что о подобной «государственности» можно говорить скорее в польский период украинской истории (Конквест и сам объявляет польский сюзеренитет над Украиной почти символическим), что же касается эпохи, начиная с Богдана Хмельницкого, то гетман провозгласил и ратифицировал в Переяславле сюзеренитет Московского царства над своей страной и, следовательно, сам перепоручил ведение важнейших государственных дел в чужие руки: Москва законно осуществляла процесс, который сюзерены всей Европы творили со своими, столь же неразумными, как Богдан, вассалами. Эта ситуация и привела к тому, что первый же после Хмельницкого гетман, Иван Выговский, поднял восстание против московских сюзеренов и попытался вернуться обратно под куда более мягкую государственную «державу» польских королей. Итогом казачьего мятежа и явился первый раздел Украины – по Днепру, с временным оставлением Киева в руках Москвы. Даже формально в этом пункте Р.Конквест неправ: гетманство полностью было упразднено не в 60-е годы, а уже в 30-е годы 18-го века, а кратковременное его восстановление в 60-е годы (на два года) являлось актом личной царской милости графу Кириллу Разумовскому за захват им престола в пользу Екатерины, и было немедленно отменено царицей, как только выяснилось, что Разумовский всерьез воспринял дарование чисто почетного титула.
Конечно, редактор мог удалить подобные мелкие неточности одним росчерком пера, согласовав с автором, но мне делать такую операцию не хотелось. Потому что в моих глазах они – как ни парадоксально это звучит – лишь украшали книгу: не имея, строго говоря, прямого отношения к проблематике и главным историческим сюжетам, эти мелочи выделяли, оттеняли, какую громадную работу пришлось проделать автору, чтобы поразить даже русского читателя (то есть, повторяю, того, для которого эти сюжеты привычны с детства) неимоверным количеством собранного нового материала по избранной теме и, главное, анализом документов, которые, как говорится, были у всех на виду, но никто ничего в них не понял (для меня лично шоком явилось истолкование Конквестом давно, со студенческих времен читанного письма Сталина Шолохову).
К числу особых достоинств Р.Конквеста я отношу его удивительное чутье к нащупыванию и истолкованию важнейших подробностей сюжетов, которые по какой-то причине остались недоисследованы: может быть, оно – это чутье – и составляет так называемый талант историка? Вот один из примеров. Р.Конквест уделяет немало места партийным «дефинициям» для кулака, середняка и бедняка и со сдержанным британским остроумием иронизирует над попыткой парт-идеологов навести «порядок» среди сельско-пролетарских «овец» и буржуазных «козлищ». Ему явно неизвестна концепция того из персонажей книги, которого он сам называет самым выдающимся российским экономистом той эпохи, А.В.Чаянова. Между тем, изучив жизнь деревни не в мгновенном ее срезе, но, напротив, в динамике развития, А.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146