В 1969 году электронная разведка была передана из ведения Восьмого в ведение вновь созданного Шестнадцатого управления. Все без исключения перебежчики из КГБ периода холодной войны лишь изредка получали доступ к некоторым данным ЭР. Материалы из архивов КГБ, которые видел Гордиевский, практически ничего нового к тому, что уже было известно, не добавили. С большей или меньшей долей вероятности можно предполагать, что информация, содержавшаяся во многих из них, была получена из перехватов, но сами тексты перехватов хранятся в дешифровальных архивах, к которым практически ни один сотрудник ПГУ доступа не имел. Всем, за исключением самых высоких чинов КГБ, показывали только те перехваченные материалы, которые считались абсолютно необходимыми для выполнения их служебных обязанностей.
В период холодной войны тексты перехватов писали на тонкой прозрачной бумаге и хранили в больших «красных книгах». Петр Дерябин, бежавший на Запад из Первого главного управления в 1954 году, вспоминал, что ему показывали отдельные данные перехвата из «красной книги» примерно два раза в неделю в кабинете начальника его отдела. Юрий Носенко, перебежавший на десять лет позже Дерябина из Второго главного управления, рассказывал, что «красную книгу» ему приносил курьер и стоял у него за спиной, пока Носенко читал те страницы, с которыми ему было разрешено ознакомиться. Записей делать не разрешалось. И Дерябин, и Носенко вспоминают, что видели перехваты из разных западных стран, причем некоторые из них были получены с помощью подслушивающих устройств, установленных в иностранных посольствах. Американцы и англичане считали, что особенно плохо с обеспечением секретности связи было у французов. По словам Питера Райта, в 1960 году под видом телефониста он лично устанавливал подслушивающие устройства во французском посольстве в Лондоне, что позволило ШКПС расшифровывать французские дипломатические телеграммы, закодированные с помощью первоклассного шифра. КГБ успешно продолжал прослушивать разговоры во французском посольстве в Москве до самого конца эпохи Брежнева. Дерябин также вспоминал, что в «красной книге» он видел западногерманские, итальянские и бельгийские перехваты. Юрий Растворов, бежавший на Запад в 1954 году, и Носенко вспоминают, что видели огромное количество расшифрованных японских сообщений. Что же касается расшифрованных материалов «главного противника», то либо их было меньше, либо они были более засекречены, а скорее всего и то, и другое. Как вспоминает Носенко, ему лишь изредка показывали американские материалы перехвата, а Дерябин не видел ни одного. По словам Носенко, «определенных успехов» удалось добиться и в расшифровке британских сообщений, но конкретных примеров он припомнить не смог. Однако не возникает сомнений, что перехваты, к которым имели доступ перебежчики из КГБ в период холодной войны, – лишь верхушка огромного айсберга ЭР.
В 1958 году деятельность Серова на посту председателя КГБ подверглась критике со стороны двух карьеристов, пользовавшихся расположением Хрущева. Критиковали Серова Александр Николаевич Шелепин, первый секретарь ЦК ВЛКСМ, который мобилизовал сотни тысяч молодых людей на осуществление хрущевской программы покорения целины, и Николай Романович Миронов, который возглавлял КГБ в Ленинграде. На Хрущева произвели впечатление их доводы о том, что КГБ должен играть более сложную роль, и обоих наградили высокими должностями в аппарате ЦК. Что же касается Серова, то за ним по праву закрепилась скандальная репутация «мясника». Когда весной 1956 года он приехал в Лондон, чтобы наблюдать за организацией охраны Хрущева и Булганина во время их предстоящего государственного визита, возмущенные выступления в прессе заставили его быстро ретироваться. Слухи о его роли в подавлении Венгерской революции в том же 1956 году еще больше укрепили сложившееся на Западе мнение, что он продолжает оставаться символом неосталинистских репрессий. Нужен был новый руководитель, чтобы сделать образ КГБ более привлекательным. Осенью 1958 года Президиум обсудил критические замечания, высказанные Шелепиным по поводу недавнего отчета Серова о деятельности КГБ внутри страны и за рубежом. Шелепин положительно отозвался о деятельности КГБ по разоблачению «врагов народа» и пресечению их деятельности, а также по раскрытию секретов империалистических держав. Однако отмечалось, что комитет стал играть менее активную роль, поскольку он мало сделал, чтобы помочь в стратегической идеологической борьбе с Западом. Президиум согласился с критическими замечаниями Шелепина. В декабре 1958 года он был назначен председателем КГБ. Признавая прошлые заслуги Серова, его не просто уволили, а перевели на менее престижную должность начальника ГРУ.
Как и Берия до него и Андропов впоследствии, Шелепин в своих амбициях не ограничивался руководством КГБ. Как-то двадцатилетнего студента университета Шелепина спросили, кем он хочет стать. Если верить советскому историку Рою Медведеву, он, не задумываясь, ответил: «Начальником!» Шелепин рассматривал КГБ лишь как ступеньку служебной лестницы, по которой он в конце концов рассчитывал подняться до поста Первого секретаря ЦК партии. В декабре 1961 года он ушел с поста председателя КГБ, но продолжал контролировать деятельность комитета в качестве председателя нового влиятельного органа – Комитета партийного и государственного контроля. После Шелепина председателем КГБ стал его молодой протеже тридцатисемилетний Владимир Ефимович Семичастный, который работал под его началом еще в комсомоле.
Став председателем КГБ, Шелепин сразу же сменил стиль руководства. Офицер разведки одной из скандинавских стран, отвечавший за перехват радиотелефонных переговоров КГБ, отмечал, что в распоряжениях председателя комитета неизменно фигурировал глагол «требую». В конце 1958 года «требую» вдруг поменялось на «прошу». Вскоре он узнал, что вместо Серова был назначен Шелепин. Пришедшие в комитет выпускники университетов, многим из которых Шелепин покровительствовал еще на комсомольской работе, стали вытеснять «старую гвардию». Особенно разительными были перемены в кадровом составе Второго главного управления (контрразведка), где после войны образовательный уровень был невысок по сравнению с ПГУ. Когда Юрий Носенко работал в Первом (американском) отделе Второго главного управления с 1953 по 1955 год, только у двух из шестидесяти сотрудников отдела был институтский диплом, а у некоторых даже было незаконченное среднее образование, мало кто владел английским языком. Когда Носенко вернулся в тот же отдел в январе 1960 года, примерно восемьдесят процентов сотрудников имели высшее образование и семьдесят процентов владели английским.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254
В период холодной войны тексты перехватов писали на тонкой прозрачной бумаге и хранили в больших «красных книгах». Петр Дерябин, бежавший на Запад из Первого главного управления в 1954 году, вспоминал, что ему показывали отдельные данные перехвата из «красной книги» примерно два раза в неделю в кабинете начальника его отдела. Юрий Носенко, перебежавший на десять лет позже Дерябина из Второго главного управления, рассказывал, что «красную книгу» ему приносил курьер и стоял у него за спиной, пока Носенко читал те страницы, с которыми ему было разрешено ознакомиться. Записей делать не разрешалось. И Дерябин, и Носенко вспоминают, что видели перехваты из разных западных стран, причем некоторые из них были получены с помощью подслушивающих устройств, установленных в иностранных посольствах. Американцы и англичане считали, что особенно плохо с обеспечением секретности связи было у французов. По словам Питера Райта, в 1960 году под видом телефониста он лично устанавливал подслушивающие устройства во французском посольстве в Лондоне, что позволило ШКПС расшифровывать французские дипломатические телеграммы, закодированные с помощью первоклассного шифра. КГБ успешно продолжал прослушивать разговоры во французском посольстве в Москве до самого конца эпохи Брежнева. Дерябин также вспоминал, что в «красной книге» он видел западногерманские, итальянские и бельгийские перехваты. Юрий Растворов, бежавший на Запад в 1954 году, и Носенко вспоминают, что видели огромное количество расшифрованных японских сообщений. Что же касается расшифрованных материалов «главного противника», то либо их было меньше, либо они были более засекречены, а скорее всего и то, и другое. Как вспоминает Носенко, ему лишь изредка показывали американские материалы перехвата, а Дерябин не видел ни одного. По словам Носенко, «определенных успехов» удалось добиться и в расшифровке британских сообщений, но конкретных примеров он припомнить не смог. Однако не возникает сомнений, что перехваты, к которым имели доступ перебежчики из КГБ в период холодной войны, – лишь верхушка огромного айсберга ЭР.
В 1958 году деятельность Серова на посту председателя КГБ подверглась критике со стороны двух карьеристов, пользовавшихся расположением Хрущева. Критиковали Серова Александр Николаевич Шелепин, первый секретарь ЦК ВЛКСМ, который мобилизовал сотни тысяч молодых людей на осуществление хрущевской программы покорения целины, и Николай Романович Миронов, который возглавлял КГБ в Ленинграде. На Хрущева произвели впечатление их доводы о том, что КГБ должен играть более сложную роль, и обоих наградили высокими должностями в аппарате ЦК. Что же касается Серова, то за ним по праву закрепилась скандальная репутация «мясника». Когда весной 1956 года он приехал в Лондон, чтобы наблюдать за организацией охраны Хрущева и Булганина во время их предстоящего государственного визита, возмущенные выступления в прессе заставили его быстро ретироваться. Слухи о его роли в подавлении Венгерской революции в том же 1956 году еще больше укрепили сложившееся на Западе мнение, что он продолжает оставаться символом неосталинистских репрессий. Нужен был новый руководитель, чтобы сделать образ КГБ более привлекательным. Осенью 1958 года Президиум обсудил критические замечания, высказанные Шелепиным по поводу недавнего отчета Серова о деятельности КГБ внутри страны и за рубежом. Шелепин положительно отозвался о деятельности КГБ по разоблачению «врагов народа» и пресечению их деятельности, а также по раскрытию секретов империалистических держав. Однако отмечалось, что комитет стал играть менее активную роль, поскольку он мало сделал, чтобы помочь в стратегической идеологической борьбе с Западом. Президиум согласился с критическими замечаниями Шелепина. В декабре 1958 года он был назначен председателем КГБ. Признавая прошлые заслуги Серова, его не просто уволили, а перевели на менее престижную должность начальника ГРУ.
Как и Берия до него и Андропов впоследствии, Шелепин в своих амбициях не ограничивался руководством КГБ. Как-то двадцатилетнего студента университета Шелепина спросили, кем он хочет стать. Если верить советскому историку Рою Медведеву, он, не задумываясь, ответил: «Начальником!» Шелепин рассматривал КГБ лишь как ступеньку служебной лестницы, по которой он в конце концов рассчитывал подняться до поста Первого секретаря ЦК партии. В декабре 1961 года он ушел с поста председателя КГБ, но продолжал контролировать деятельность комитета в качестве председателя нового влиятельного органа – Комитета партийного и государственного контроля. После Шелепина председателем КГБ стал его молодой протеже тридцатисемилетний Владимир Ефимович Семичастный, который работал под его началом еще в комсомоле.
Став председателем КГБ, Шелепин сразу же сменил стиль руководства. Офицер разведки одной из скандинавских стран, отвечавший за перехват радиотелефонных переговоров КГБ, отмечал, что в распоряжениях председателя комитета неизменно фигурировал глагол «требую». В конце 1958 года «требую» вдруг поменялось на «прошу». Вскоре он узнал, что вместо Серова был назначен Шелепин. Пришедшие в комитет выпускники университетов, многим из которых Шелепин покровительствовал еще на комсомольской работе, стали вытеснять «старую гвардию». Особенно разительными были перемены в кадровом составе Второго главного управления (контрразведка), где после войны образовательный уровень был невысок по сравнению с ПГУ. Когда Юрий Носенко работал в Первом (американском) отделе Второго главного управления с 1953 по 1955 год, только у двух из шестидесяти сотрудников отдела был институтский диплом, а у некоторых даже было незаконченное среднее образование, мало кто владел английским языком. Когда Носенко вернулся в тот же отдел в январе 1960 года, примерно восемьдесят процентов сотрудников имели высшее образование и семьдесят процентов владели английским.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254