“Только что поступило сообщение, что лайнер Таиландской международной авиакомпании упал в джунгли к северу от Чатхабури. До поступления дальнейшей информации мы воздержимся от огласки списка членов команды и пассажиров”.
— Да, — услышал я голос Пеппериджа, — представляю, что ты должен сейчас чувствовать. — И без промедления продолжил: — Понимаешь, они все время держат меня в курсе дела, так что я знал, что тебя не было на борту этого рейса, и когда мне сообщили, что самолет разбился, я нарушил все свои заветы и хлопнул скотча. Теперь-то все в порядке, я трезв и собран. Ты, надеюсь, понимаешь, что сотня таких штучек обеспечит Марико Шоде, если она решит начать военные действия, полный контроль над всем воздушным сообщением до высоты в тридцать тысяч футов. Представляешь себе, сотня пусковых установок с десятком ракет при каждой.
Он прав. Это полная катастрофа.
— Они поступают в наборе, — напомнил я ему.
— Естественно. И события, черт побери, разворачиваются слишком быстро. Мне придется вытащить из постелей нескольких человек и обзвонить весь Лондон. Послушай, ты можешь выслать мне копию этой штуки, что ты нашел в атташе-кейсе?
— Все отдано по назначению.
— Куда именно?
— В таиландское посольство в Лондоне. Я их отправил сразу с базы через Бангкок.
— Прекрасно. Мне вместе с “Лейкером” придется просмотреть их и проверить подлинность. У тебя есть еще что-нибудь для меня?
— Нет.
— Ну, пока более чем достаточно. Послушай, старина… — он снова замялся, — вчера я напоролся на Флетчера. — Единственный человек с такой фамилией, на которого он мог напороться, был высокопоставленной шишкой в Бюро. — Конечно, я и не заикнулся, ни где ты, ни что ты делаешь. Но они жутко хотят, чтобы ты вернулся. На любых условиях.
— Нет.
“Стоит тебе уйти, и мы никогда не попросим тебя вернуться”. Слова этого сукиного сына Ломана. Значит, сменили пластинку.
— Они будут предельно покладисты. Тебе тут же, на месте, дадут самого лучшего напарника. Хоть Ферриса. “Господи, что бы я отдал за Ферриса…”
— Их все тут происходящее не касается, — заявил я. — И ты это знаешь. Они не могут…
— Конечно, строго конфиденциально. Так сказать, под столом.
— Вот так они и подсунули мне этот гребаный заряд. Помолчав несколько секунд, он обескураженно добавил:
— Все понятно. Но я хотел бы тебя кое о чем спросить. Когда ты собираешься залечь на дно?
— Как только смогу.
— В противном случае тебе не выжить. Они тебе этого не простят. — Он имел в виду ту дурацкую потасовку в лимузине.
— Знаю. Как только смогу.
— У меня есть, — сказал он, — кое-кто тебе на подмогу.
— Послушай, если ты…
— Перестань выкаблучиваться. Я сказал ему лишь, что в нужный момент выйду на него. Он просто великолепен…
— Я говорил тебе, что я не…
— Я просто хочу, чтобы ты знал, — с наигранным терпением прервал он меня, — если тебе вдруг понадобится помощь, она будет в любой момент. Если, например, ты решишь, что не можешь больше доверять тайской разведке. — Я промолчал, выждав секунду, он продолжил: — Ты слышал в тех местах о человеке, которого называют полковник Чоу?
— Как его имя?
— Ч-о-у.
— Нет.
— Если услышишь, дай мне знать. И послушай, что бы ни случилось, связывайся со мной в любое время, и я тут же включаюсь в работу. — Казалось, он устал убеждать меня. — И чтобы ты знал, я, честное слово, завязал.
Я ответил, что понимаю и рад за него.
Положив трубку, я подумал, имело ли смысл говорить ему, что на меня свалилось сейчас самое опасное задание из тех, что приходились на мою долю. Лучше промолчать, а то он опять напьется.
11. Шода
Сумерки сгущались.
Они опускались на кипарисы, и по мере того, как умирал день, их очертания превращались в тени; и кипарисы, и лужайки, и тропки с каждой минутой исчезали в темноте, в которой глаз мог различить лишь ряд стройных стволов, подпиравших небо. Но даже в этот тихий вечерний час воздух не застыл в неподвижности; он колыхался и вибрировал в унисон с ударами гонга.
Огромный гонг висел на раме из массивных стволов; столь же внушительной была. и колотушка десяти футов в длину, на которую пошел цельный ствол дерева, и конец ее был обтянут воловьей шкурой, чтобы приглушать звук, а управляли колотушкой с помощью каната, пропущенного через блок размером с человеческую голову. Им управлял монах в желтой рясе. Перемежая удары длинными паузами, в течение которых гонг, вибрируя, продолжал издавать низкое гудение; звук вздымался и падал, но не умолкал ни на секунду. Мощь его колебаний казалась почти физически ощутимой; она наполняла воздух такой упругой силой, что мнилось: стоит замолчать гонгу, и храм рухнет.
Я пришел сюда один.
Саркофаг был богато расписан пурпуром и золотом и украшен резьбой; шесть человек шаг за шагом, неторопливо несли его по древним плитам храма, а рядом с ними шли четверо монахов, речитативом молясь за умершего. — “Кхор кхай кхварм сонг чам Кхонг тун дай pan кари вай пхорн… Кхор хай пхарапутха-онг pan тхан вай най пхра-маха-карунатхикхун талорд карн…”
Доминик Эдуард Лафардж.
Внутри храма стояла сумрачная полутьма; свет шел главным образом от светильников, висящих под сводчатым потолком, и от свечей, рядами полыхавших перед многочисленными статуэтками Будды; по мере того, как гости заходили в храм, вспыхивали новые свечи.
“Кхун янг пен тхи рак ях ланг кхон ю най кхварм сонг чам кхонг тхук кхонг. Кхварм кхит кхамнуенг кхонг рао тхуенг тхан са тхам хай кхонг тан рей су сукхати талорд карн…”
Внутри храма воздух был густым и вязким от благовоний. Музыки не было, но в огромном овальном пространстве гулко отдавались звуки гонга, гудевшего снаружи. Гости были только в черном и белом, на многих буддийские рясы. Саркофаг подняли на возвышение, двое мужчин сияли его крышку, и показалась правая рука Доминика Лафарджа, ладонью вверх, с полусогнутыми пальцами. Могильщики, уже выстроившиеся в линию, один за другим плеснули несколько капель святой воды из серебряного кубка в ковшик его ладони.
“Тхан приап самуеан пхи кхонг рао суеиг сатхит ю бон суанг саван.”
Я пришел один, потому что не хотел отвечать еще за чью-либо жизнь. Я не сказал даже Раттакулу, куда направляюсь; я шел в пасть льва, но это был рассчитанный риск. Я был на территории врага, и единственный мой шанс заключался в том, что в этом святом месте я пользуюсь правом неприкосновенности.
Провожающих было немного, но, как я чувствовал, не потому, что Лафардж занимал низкое положение, а потому что организация Марико Шоды чуралась шумных церемоний, предпочитая уединение. Большинство из присутствующих здесь составляли элиту её окружения, среди которой, как я надеялся, был и генерал Дхармнун. Я понимал, что шансов переговорить с ним с глазу на глаз у меня не больше, чем один к ста, но если бы мне все же выпала удача, то я мог бы значительно ускорить выполнение своей миссии, приблизившись к предмету поиска;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
— Да, — услышал я голос Пеппериджа, — представляю, что ты должен сейчас чувствовать. — И без промедления продолжил: — Понимаешь, они все время держат меня в курсе дела, так что я знал, что тебя не было на борту этого рейса, и когда мне сообщили, что самолет разбился, я нарушил все свои заветы и хлопнул скотча. Теперь-то все в порядке, я трезв и собран. Ты, надеюсь, понимаешь, что сотня таких штучек обеспечит Марико Шоде, если она решит начать военные действия, полный контроль над всем воздушным сообщением до высоты в тридцать тысяч футов. Представляешь себе, сотня пусковых установок с десятком ракет при каждой.
Он прав. Это полная катастрофа.
— Они поступают в наборе, — напомнил я ему.
— Естественно. И события, черт побери, разворачиваются слишком быстро. Мне придется вытащить из постелей нескольких человек и обзвонить весь Лондон. Послушай, ты можешь выслать мне копию этой штуки, что ты нашел в атташе-кейсе?
— Все отдано по назначению.
— Куда именно?
— В таиландское посольство в Лондоне. Я их отправил сразу с базы через Бангкок.
— Прекрасно. Мне вместе с “Лейкером” придется просмотреть их и проверить подлинность. У тебя есть еще что-нибудь для меня?
— Нет.
— Ну, пока более чем достаточно. Послушай, старина… — он снова замялся, — вчера я напоролся на Флетчера. — Единственный человек с такой фамилией, на которого он мог напороться, был высокопоставленной шишкой в Бюро. — Конечно, я и не заикнулся, ни где ты, ни что ты делаешь. Но они жутко хотят, чтобы ты вернулся. На любых условиях.
— Нет.
“Стоит тебе уйти, и мы никогда не попросим тебя вернуться”. Слова этого сукиного сына Ломана. Значит, сменили пластинку.
— Они будут предельно покладисты. Тебе тут же, на месте, дадут самого лучшего напарника. Хоть Ферриса. “Господи, что бы я отдал за Ферриса…”
— Их все тут происходящее не касается, — заявил я. — И ты это знаешь. Они не могут…
— Конечно, строго конфиденциально. Так сказать, под столом.
— Вот так они и подсунули мне этот гребаный заряд. Помолчав несколько секунд, он обескураженно добавил:
— Все понятно. Но я хотел бы тебя кое о чем спросить. Когда ты собираешься залечь на дно?
— Как только смогу.
— В противном случае тебе не выжить. Они тебе этого не простят. — Он имел в виду ту дурацкую потасовку в лимузине.
— Знаю. Как только смогу.
— У меня есть, — сказал он, — кое-кто тебе на подмогу.
— Послушай, если ты…
— Перестань выкаблучиваться. Я сказал ему лишь, что в нужный момент выйду на него. Он просто великолепен…
— Я говорил тебе, что я не…
— Я просто хочу, чтобы ты знал, — с наигранным терпением прервал он меня, — если тебе вдруг понадобится помощь, она будет в любой момент. Если, например, ты решишь, что не можешь больше доверять тайской разведке. — Я промолчал, выждав секунду, он продолжил: — Ты слышал в тех местах о человеке, которого называют полковник Чоу?
— Как его имя?
— Ч-о-у.
— Нет.
— Если услышишь, дай мне знать. И послушай, что бы ни случилось, связывайся со мной в любое время, и я тут же включаюсь в работу. — Казалось, он устал убеждать меня. — И чтобы ты знал, я, честное слово, завязал.
Я ответил, что понимаю и рад за него.
Положив трубку, я подумал, имело ли смысл говорить ему, что на меня свалилось сейчас самое опасное задание из тех, что приходились на мою долю. Лучше промолчать, а то он опять напьется.
11. Шода
Сумерки сгущались.
Они опускались на кипарисы, и по мере того, как умирал день, их очертания превращались в тени; и кипарисы, и лужайки, и тропки с каждой минутой исчезали в темноте, в которой глаз мог различить лишь ряд стройных стволов, подпиравших небо. Но даже в этот тихий вечерний час воздух не застыл в неподвижности; он колыхался и вибрировал в унисон с ударами гонга.
Огромный гонг висел на раме из массивных стволов; столь же внушительной была. и колотушка десяти футов в длину, на которую пошел цельный ствол дерева, и конец ее был обтянут воловьей шкурой, чтобы приглушать звук, а управляли колотушкой с помощью каната, пропущенного через блок размером с человеческую голову. Им управлял монах в желтой рясе. Перемежая удары длинными паузами, в течение которых гонг, вибрируя, продолжал издавать низкое гудение; звук вздымался и падал, но не умолкал ни на секунду. Мощь его колебаний казалась почти физически ощутимой; она наполняла воздух такой упругой силой, что мнилось: стоит замолчать гонгу, и храм рухнет.
Я пришел сюда один.
Саркофаг был богато расписан пурпуром и золотом и украшен резьбой; шесть человек шаг за шагом, неторопливо несли его по древним плитам храма, а рядом с ними шли четверо монахов, речитативом молясь за умершего. — “Кхор кхай кхварм сонг чам Кхонг тун дай pan кари вай пхорн… Кхор хай пхарапутха-онг pan тхан вай най пхра-маха-карунатхикхун талорд карн…”
Доминик Эдуард Лафардж.
Внутри храма стояла сумрачная полутьма; свет шел главным образом от светильников, висящих под сводчатым потолком, и от свечей, рядами полыхавших перед многочисленными статуэтками Будды; по мере того, как гости заходили в храм, вспыхивали новые свечи.
“Кхун янг пен тхи рак ях ланг кхон ю най кхварм сонг чам кхонг тхук кхонг. Кхварм кхит кхамнуенг кхонг рао тхуенг тхан са тхам хай кхонг тан рей су сукхати талорд карн…”
Внутри храма воздух был густым и вязким от благовоний. Музыки не было, но в огромном овальном пространстве гулко отдавались звуки гонга, гудевшего снаружи. Гости были только в черном и белом, на многих буддийские рясы. Саркофаг подняли на возвышение, двое мужчин сияли его крышку, и показалась правая рука Доминика Лафарджа, ладонью вверх, с полусогнутыми пальцами. Могильщики, уже выстроившиеся в линию, один за другим плеснули несколько капель святой воды из серебряного кубка в ковшик его ладони.
“Тхан приап самуеан пхи кхонг рао суеиг сатхит ю бон суанг саван.”
Я пришел один, потому что не хотел отвечать еще за чью-либо жизнь. Я не сказал даже Раттакулу, куда направляюсь; я шел в пасть льва, но это был рассчитанный риск. Я был на территории врага, и единственный мой шанс заключался в том, что в этом святом месте я пользуюсь правом неприкосновенности.
Провожающих было немного, но, как я чувствовал, не потому, что Лафардж занимал низкое положение, а потому что организация Марико Шоды чуралась шумных церемоний, предпочитая уединение. Большинство из присутствующих здесь составляли элиту её окружения, среди которой, как я надеялся, был и генерал Дхармнун. Я понимал, что шансов переговорить с ним с глазу на глаз у меня не больше, чем один к ста, но если бы мне все же выпала удача, то я мог бы значительно ускорить выполнение своей миссии, приблизившись к предмету поиска;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86