Эта реакция была столь странной со стороны этого человека, что я почувствовал к нему даже что-то вроде сострадания — чувство, которое, как мне казалось, давным-давно исчезло в той жизни, которую я избрал. Мы сидели друг против друга в заваленной комнате в глубине джунглей — иностранный агент и бывший шеф разведки; и слеза, упавшая на панель, оставила темное пятно, которое тут же высохло.
Полковник Чоу наконец повернул голову и посмотрел куда-то мимо меня; его изуродованная щека блестела от слез.
— Нет, — прошептал он, — это не Сайако.
С первыми лучами рассвета я проснулся, как от толчка, хотя мне ничего не угрожало. Просто спал я с подсознательным ощущением, что в любую минуту мой хозяин может соскользнуть с хрупкой грани здравомыслия и явиться ко мне.
Утренние часы он провел, обрубая лианы и делая записи в своем журнале, а к полудню уединился в радиорубке, где установил с кем-то микрофонную радиосвязь, переходя порой на свой язык, лаотянский, и время от времени на китайский диалект. Я болтался рядом с приоткрытой дверью и наконец вошел внутрь, спросив, не могу ли я передать сообщение о времени моего ухода отсюда.
О таком варианте развития событий я обмолвился впервые и внимательно наблюдал за ним. Все это время он был в ровном спокойном настроении.
— Значит, уйдете, отсюда?
— Да. Меня ждут дела.
Он сидел, глядя не на меня, а прямо перед собой.
— Дела?
— Мои планы по уничтожению Шоды. Наконец он повернулся ко мне, и во взгляде его читалась рассудительность.
— Ясно.
Я не был уверен, помнит ли он первый наш разговор при моем появлении здесь или же сказанное явилось для него откровением. Я решил, что не буду торопиться, пусть он мне задаст вопросы.
— Если вы согласитесь сообщить мне, на какой частоте можно подслушать Шоду, я мог бы весьма эффективно использовать ваши данные, полковник.
Какое-то время он еще смотрел на меня, а потом отвел взгляд.
— Посмотрим. Мы еще поговорим на эту тему.
Так что мне оставалось лишь ждать; к полудню он стянул свое кимоно и облачился в “ги”, после чего, повернувшись к портрету Фунакоши, отдал ему “рей”, короткий поклон, когда склоненная голова и опущенные глаза выражают уважение к противнику.
Затем он работал около часа, дав мне возможность понаблюдать, как он проводит “канку” и “джион”. В течение этого времени не раздавалось ни звука, кроме шуршания его босых ног по земле и глуховатых грудных выдохов с возгласом “кияу!”. Сухая пыль, вздымавшаяся при поворотах и ударах, висела над полом. Я снова обратил внимание на стремительность и мощь его движений, что отнюдь не успокоило меня.
Завершив занятие, он движением головы пригласил меня присесть вместе с ним на шкурах в углу. Глаза его были спокойны, но голова порой чуть дергалась, а я сидел лицом к нему в позе смиренного просителя. В первый раз мне приходилось иметь дело с не совсем здоровым человеком, и к тому же способным справиться со мной голыми руками.
— Значит, вы хотите уходить, — начал он.
— Да.
— Почему я должен вам доверять?
— В чем?
Он сделал движение рукой.
— Вы оказались тут. А у меня много врагов, которые очень хотели бы разыскать меня.
— Понимаю. Но вы можете доверять мне, потому что я ваш кохай, семпай.
В “шотокане” так именовались ученики, послушники.
— И этого достаточно?
— Фунакоши согласился бы, что да.
Его глаз переместился к портрету на стенке.
— В таком случае, если я позволю вам уйти, моя жизнь будет в ваших руках.
— И я это понимаю. Сочту за честь, семпай, если ценой своей жизни я смогу доказать уважение к вам.
По-английски это звучит не столь изысканно-вежливо, но смысл передан точно. А что еще мне оставалось делать? Я, незнакомец, прокрался сюда украдкой, убил одну из его собак и без приглашения нарушил его уединение; тем не менее, он предложил мне стол и кров, что, в сущности, означало жизнь саму по себе. Он также простил мне, что я увидел его кошмарно-уродливую физиономию, которую на весь остаток своих дней он надеялся скрыть от мира. Так что я мог предложить ему лишь свою жизнь, больше ничего.
— А вы настойчивы.
— Мне больше ничего не остается делать. Просто я надеюсь убедить вас.
Он начал было приподниматься, а я затаил дыхание и сконцентрировался. Сегодня он впадал в состояние психоза реже, чем вчера, может быть, потому что начинал понемногу доверять мне; но сейчас он напряженно размышлял, стоит ли довериться мне полностью, и его мозг испытывал непосильную нагрузку. Я же продолжал сидеть неподвижно, лицом у нему, пока он прицеливался ко мне глазом, скрывшемся за бугром скулы. Меня мороз драл по коже; он был настолько уверен, что наблюдает за мной из укрытия, что в какой-то мере преобразился, и я был почти готов поверить, что рядом со мной не его тело, а некий объект в его облике.
В мертвой тишине пискнула крыса, и даже этот еле слышный звук оглушительно прозвучал в ушах. Погруженный в размышления, Чоу не слышал его; все так же целясь” в меня.
Я хотел шевельнуться, но не смог, не осмелился.
Ждать.
Все, что я мог себе позволить.
Ждать.
И наконец я услышал, как он, расслабившись, перевел дыхание. Движение его головы было столь незаметным, что я даже не уловил его. Через мгновение он уже снова сидел лицом ко мне, и его взгляд был полон спокойствия.
— Очень хорошо, кохай.
Расстались мы следующим утром.
Чоу дал мне частоту, на которой работала подслушка у Шоды, но, ничего из записей. Они были “его голосами”, как он называл их, хотя я не понял, что он под этим имел в виду, разве что хотел наполнить голосами стены тюрьмы, которую он сам воздвиг вокруг себя. Будь он в нормальном состоянии, мне было бы легче убедить его: записи переговоров Шоды я бы смог разобрать и проанализировать в Сингапуре; в них была информация, за которую любой, агент на моем месте заложил бы душу. Но ничего не оставалось делать. Они принадлежали ему, и я не мог ни украсть их, ни вырвать силой; они были его “голосами”, его собственностью, и он не видел логики в том, чтобы передать их мне как оружие даже для уничтожения Шоды.
Но полученная частота — тоже большое приобретение, и мне оставалось лишь благодарить фортуну.
Я спросил его, что, по его мнению, означает упоминание о “поставке грузов” в разговоре Шоды, но он ответил, что не понимает, о чем шла речь. Я поинтересовался, не упоминала ли она о ракетах, но опять остался ни с чем. Я не хотел давить на него, потому что он согласился отпустить меня с миром, и я опасался, как бы он не передумал.
Он провел меня через двери, которые при мне никогда не открывались. За ними сгрудились псы.
— Не шевелитесь, — приказал он мне.
Шестеро злобных отродьев. Седьмая, оставшаяся на краю джунглей, уже превратилась в обглоданный скелет: они обглодали ее до костей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Полковник Чоу наконец повернул голову и посмотрел куда-то мимо меня; его изуродованная щека блестела от слез.
— Нет, — прошептал он, — это не Сайако.
С первыми лучами рассвета я проснулся, как от толчка, хотя мне ничего не угрожало. Просто спал я с подсознательным ощущением, что в любую минуту мой хозяин может соскользнуть с хрупкой грани здравомыслия и явиться ко мне.
Утренние часы он провел, обрубая лианы и делая записи в своем журнале, а к полудню уединился в радиорубке, где установил с кем-то микрофонную радиосвязь, переходя порой на свой язык, лаотянский, и время от времени на китайский диалект. Я болтался рядом с приоткрытой дверью и наконец вошел внутрь, спросив, не могу ли я передать сообщение о времени моего ухода отсюда.
О таком варианте развития событий я обмолвился впервые и внимательно наблюдал за ним. Все это время он был в ровном спокойном настроении.
— Значит, уйдете, отсюда?
— Да. Меня ждут дела.
Он сидел, глядя не на меня, а прямо перед собой.
— Дела?
— Мои планы по уничтожению Шоды. Наконец он повернулся ко мне, и во взгляде его читалась рассудительность.
— Ясно.
Я не был уверен, помнит ли он первый наш разговор при моем появлении здесь или же сказанное явилось для него откровением. Я решил, что не буду торопиться, пусть он мне задаст вопросы.
— Если вы согласитесь сообщить мне, на какой частоте можно подслушать Шоду, я мог бы весьма эффективно использовать ваши данные, полковник.
Какое-то время он еще смотрел на меня, а потом отвел взгляд.
— Посмотрим. Мы еще поговорим на эту тему.
Так что мне оставалось лишь ждать; к полудню он стянул свое кимоно и облачился в “ги”, после чего, повернувшись к портрету Фунакоши, отдал ему “рей”, короткий поклон, когда склоненная голова и опущенные глаза выражают уважение к противнику.
Затем он работал около часа, дав мне возможность понаблюдать, как он проводит “канку” и “джион”. В течение этого времени не раздавалось ни звука, кроме шуршания его босых ног по земле и глуховатых грудных выдохов с возгласом “кияу!”. Сухая пыль, вздымавшаяся при поворотах и ударах, висела над полом. Я снова обратил внимание на стремительность и мощь его движений, что отнюдь не успокоило меня.
Завершив занятие, он движением головы пригласил меня присесть вместе с ним на шкурах в углу. Глаза его были спокойны, но голова порой чуть дергалась, а я сидел лицом к нему в позе смиренного просителя. В первый раз мне приходилось иметь дело с не совсем здоровым человеком, и к тому же способным справиться со мной голыми руками.
— Значит, вы хотите уходить, — начал он.
— Да.
— Почему я должен вам доверять?
— В чем?
Он сделал движение рукой.
— Вы оказались тут. А у меня много врагов, которые очень хотели бы разыскать меня.
— Понимаю. Но вы можете доверять мне, потому что я ваш кохай, семпай.
В “шотокане” так именовались ученики, послушники.
— И этого достаточно?
— Фунакоши согласился бы, что да.
Его глаз переместился к портрету на стенке.
— В таком случае, если я позволю вам уйти, моя жизнь будет в ваших руках.
— И я это понимаю. Сочту за честь, семпай, если ценой своей жизни я смогу доказать уважение к вам.
По-английски это звучит не столь изысканно-вежливо, но смысл передан точно. А что еще мне оставалось делать? Я, незнакомец, прокрался сюда украдкой, убил одну из его собак и без приглашения нарушил его уединение; тем не менее, он предложил мне стол и кров, что, в сущности, означало жизнь саму по себе. Он также простил мне, что я увидел его кошмарно-уродливую физиономию, которую на весь остаток своих дней он надеялся скрыть от мира. Так что я мог предложить ему лишь свою жизнь, больше ничего.
— А вы настойчивы.
— Мне больше ничего не остается делать. Просто я надеюсь убедить вас.
Он начал было приподниматься, а я затаил дыхание и сконцентрировался. Сегодня он впадал в состояние психоза реже, чем вчера, может быть, потому что начинал понемногу доверять мне; но сейчас он напряженно размышлял, стоит ли довериться мне полностью, и его мозг испытывал непосильную нагрузку. Я же продолжал сидеть неподвижно, лицом у нему, пока он прицеливался ко мне глазом, скрывшемся за бугром скулы. Меня мороз драл по коже; он был настолько уверен, что наблюдает за мной из укрытия, что в какой-то мере преобразился, и я был почти готов поверить, что рядом со мной не его тело, а некий объект в его облике.
В мертвой тишине пискнула крыса, и даже этот еле слышный звук оглушительно прозвучал в ушах. Погруженный в размышления, Чоу не слышал его; все так же целясь” в меня.
Я хотел шевельнуться, но не смог, не осмелился.
Ждать.
Все, что я мог себе позволить.
Ждать.
И наконец я услышал, как он, расслабившись, перевел дыхание. Движение его головы было столь незаметным, что я даже не уловил его. Через мгновение он уже снова сидел лицом ко мне, и его взгляд был полон спокойствия.
— Очень хорошо, кохай.
Расстались мы следующим утром.
Чоу дал мне частоту, на которой работала подслушка у Шоды, но, ничего из записей. Они были “его голосами”, как он называл их, хотя я не понял, что он под этим имел в виду, разве что хотел наполнить голосами стены тюрьмы, которую он сам воздвиг вокруг себя. Будь он в нормальном состоянии, мне было бы легче убедить его: записи переговоров Шоды я бы смог разобрать и проанализировать в Сингапуре; в них была информация, за которую любой, агент на моем месте заложил бы душу. Но ничего не оставалось делать. Они принадлежали ему, и я не мог ни украсть их, ни вырвать силой; они были его “голосами”, его собственностью, и он не видел логики в том, чтобы передать их мне как оружие даже для уничтожения Шоды.
Но полученная частота — тоже большое приобретение, и мне оставалось лишь благодарить фортуну.
Я спросил его, что, по его мнению, означает упоминание о “поставке грузов” в разговоре Шоды, но он ответил, что не понимает, о чем шла речь. Я поинтересовался, не упоминала ли она о ракетах, но опять остался ни с чем. Я не хотел давить на него, потому что он согласился отпустить меня с миром, и я опасался, как бы он не передумал.
Он провел меня через двери, которые при мне никогда не открывались. За ними сгрудились псы.
— Не шевелитесь, — приказал он мне.
Шестеро злобных отродьев. Седьмая, оставшаяся на краю джунглей, уже превратилась в обглоданный скелет: они обглодали ее до костей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86