В нем появилась степенность и рассудительность, и речь его стала многозначительной и уверенной. Он во многом подражал Иероку и даже старался ходить, как он. Апар говорил об оленях, о своей мечте заселить ими остров. Возможно, он прав: зачем перенимать все без оглядки от русских? Вот и он, Апар, как ни старается внешне казаться настоящим эскимосом, морским охотником, а сокровенная мечта его – снова вернуться к оленям.
Нанехак часто прибегала в деревянный дом, с интересом наблюдая, как там готовились к зиме. Уже стояли печи, и в них бушевал укрощенный огонь, рожденный из черного каменного угля, и стенки печей пылали сухим ровным жаром, просушивая просторное помещение. Уходил запах сырости и мокрой глины, и вместо него воцарялся дух прочно осевшего здесь человека, его вещей и еды.
Ушаков чаще всего сидел в своей комнате, но дверь почти всегда была отворена, чтобы каждый, кому хотелось, мог зайти к умилыку без стука. Он сидел за столом и писал.
Нанехак удивлялась, как можно так долго писать и сколько на это нужно терпения. Ведь даже шить и то временами надоедает, не хочется больше браться за иглу и свитые из оленьих жил нитки.
Кухлянка для русского умилыка была готова, сшиты две пары штанов – верхние мехом наружу и нижние, из тонкого неблюя. Оставалась обувь.
Когда Ушаков оказывался один, Нанехак смело заходила к нему и рассматривала убранство комнаты, где в глаза бросалось множество книг.
– Я по натуре своей путешественник, – объяснял Ушаков. – Поэтому большинство моих книг – это книги о путешествиях.
– Значит, можно самому никуда не ездить, если умеешь читать? – спросила однажды Нанехак.
– Можно и так жить, – сказал Ушаков. – Только это не для меня. Я люблю все видеть своими глазами.
– И ты когда-нибудь тоже напишешь книгу?
– Может быть. Не знаю еще… Но пока у меня будут силы и возможности, я буду исследовать острова Ледовитого океана.
– Тогда тебе мало одной кухлянки, – заметила Нанехак. – Когда человек много ездит, ему надо много теплой и прочной одежды, потому что мех вытирается, рвется, портится от снега и сырости.
– Будешь мне шить каждый год новый комплект, – с улыбкой сказал Ушаков.
– С радостью, – просто и серьезно отозвалась Нанехак. – Для меня это – удовольствие. И еще я хотела сказать… что видела тебя во сне.
– Да? Хороший ли был сон?
– Ты шел в кухлянке, которую сшила я, – сказала Нанехак.
– Это, наверное, добрая примета, – задумчиво произнес Ушаков. – Как это у вас считается?
– У нас это тоже хорошо, – улыбнулась Нанехак. Продолжить разговор не удалось – к умилыку пришли Иерок, Тагью, Таян и Апар.
Иерок недовольно покосился на дочь, и она быстро вышла из комнаты. Эскимосы заговорили о поездке в бухту Сомнительную на моржовую охоту. Моржей у Роджерса больше не было, и, если не воспользоваться лежбищем в этой бухте или на мысе Блоссом, может случиться так, что и люди и собаки останутся без еды.
– Хорошо, – предложил Ушаков. – Завтра поедем на вельботе в Сомнительную.
– Теперь, когда вы закончили строить деревянный дом, – сказал Иерок, – пришла пора и нам позаботиться о зимних ярангах. Те, которые мы поставили, это временные, и пологи там летние.
– Все, кому нужно, могут взять оленьи шкуры на пологи и постели на складе.
– Это хорошо, – кивнул Иерок.
– Мы все берем и берем, – встревоженно произнес Апар. – А потом ведь надо будет платить.
– Я тут посчитал, – сказал Ушаков, положив ладонь на блокнот, – стоимость оленьих шкур целиком и полностью покрывается платой за вашу помощь в переноске грузов и строительстве дома.
Эскимосы удивились.
– Как же так? – растерянно спросил Иерок.
– А что, вам не нравится? – встревожился в свою очередь Ушаков. – Вы считаете, что этого мало?
– Дело не в том, что мало и много. Но то, что мы делали, мы делали бесплатно, в помощь. Как же мы будем жить дальше, если каждый раз станем считать: я тебе сделал то-то и теперь твой черед отплатить мне услугой?
– Но ведь вы работали, – настаивал Ушаков. – А каждая работа должна быть оплачена. Так полагается.
– Может быть, по вашим обычаям, действительно так полагается, – после некоторого раздумья произнес Иерок, – но псе же это не очень ладно. Мы ведь старались совсем не за плату.
– Ну хорошо, – Ушаков несколько растерялся. – Будем считать, что оленьи шкуры мы вам подарили.
– Оленьи шкуры – это вещи, – сказал Иерок, – а помощь – это помощь.
– Подарки бывают только вещественные, а не словесные, – возразил Ушаков, и с этим невозможно было не согласиться.
В щедрости Ушакова было что-то пугающее, и Апар, вспоминая свою нищую, кочевую жизнь, голод, трудную долю морского охотника, которую он сполна познал, отрабатывая будущую жену, никак не мог найти разумного объяснения тому, как много и почти даром давал Ушаков, не в пример другим своим соплеменникам, владевшим торговыми лавками на побережье Чукотки. Иногда за всем этим чудился какой-то подвох, и старики нового эскимосского поселения часто ожесточенно спорили между собой, откуда и почему такие блага, которые вдруг пали на наших урилыкских жителей. Вот и сейчас, с этими шкурами. Для эскимоса оленьи шкуры, из которых шилась вся одежда, пологи, были настоящей драгоценностью, и за них они отдавали оленным людям тщательно сберегаемые моржовые и лахтачьи кожи, жир, ремни, которые тоже доставались непросто.
Объяснение было только в том, что действительно пришла новая жизнь, которая должна уничтожить извечную нищету эскимосов и постоянную угрозу голода.
– Уназикские эскимосы собрались и уже завтра готовы выехать в бухту Сомнительную, – сообщил Тагью. – Там, у моржового лежбища, они хотят поселиться.
– Это правильно, – одобрил Ушаков. – Там мы создадим базу моржового промысла и главные наши мясные запасы.
– Но медлить больше нельзя, – предостерег Иерок. – Моржи уйдут.
Придя домой, Апар рассказал Нанехак о щедром даре Ушакова и с недоумением произнес:
– Не могу понять, откуда у него столько богатых товаров?
– Но он утверждает, что все это принадлежит народу, – сказала Нанехак.
– И все же неясно… Говорит, что все принадлежит народу, но распоряжается-то он один. Пока он не скажет, Павлов не выдаст ни одной шкуры, не даст ни одного патрона. Точно так же и с другими товарами. Значит, все-таки богатства принадлежат ему, а не всем нам.
– Может быть, ты и прав, – согласилась Нанехак.
Она разжигала костер, чтобы сварить вечернюю еду. Свежие щепки и стружки, выделяющие острый пахучий дым, с окончанием строительства иссякли, и приходилось кормить огонь собранным на берегу плавником. Дрова разгорались плохо, и на огонь нужно было дуть изо всех сил, до головокружения, до тех пор, пока глаза не заволакивались жгучими слезами и легкие не начинали разрываться от удушливого кашля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Нанехак часто прибегала в деревянный дом, с интересом наблюдая, как там готовились к зиме. Уже стояли печи, и в них бушевал укрощенный огонь, рожденный из черного каменного угля, и стенки печей пылали сухим ровным жаром, просушивая просторное помещение. Уходил запах сырости и мокрой глины, и вместо него воцарялся дух прочно осевшего здесь человека, его вещей и еды.
Ушаков чаще всего сидел в своей комнате, но дверь почти всегда была отворена, чтобы каждый, кому хотелось, мог зайти к умилыку без стука. Он сидел за столом и писал.
Нанехак удивлялась, как можно так долго писать и сколько на это нужно терпения. Ведь даже шить и то временами надоедает, не хочется больше браться за иглу и свитые из оленьих жил нитки.
Кухлянка для русского умилыка была готова, сшиты две пары штанов – верхние мехом наружу и нижние, из тонкого неблюя. Оставалась обувь.
Когда Ушаков оказывался один, Нанехак смело заходила к нему и рассматривала убранство комнаты, где в глаза бросалось множество книг.
– Я по натуре своей путешественник, – объяснял Ушаков. – Поэтому большинство моих книг – это книги о путешествиях.
– Значит, можно самому никуда не ездить, если умеешь читать? – спросила однажды Нанехак.
– Можно и так жить, – сказал Ушаков. – Только это не для меня. Я люблю все видеть своими глазами.
– И ты когда-нибудь тоже напишешь книгу?
– Может быть. Не знаю еще… Но пока у меня будут силы и возможности, я буду исследовать острова Ледовитого океана.
– Тогда тебе мало одной кухлянки, – заметила Нанехак. – Когда человек много ездит, ему надо много теплой и прочной одежды, потому что мех вытирается, рвется, портится от снега и сырости.
– Будешь мне шить каждый год новый комплект, – с улыбкой сказал Ушаков.
– С радостью, – просто и серьезно отозвалась Нанехак. – Для меня это – удовольствие. И еще я хотела сказать… что видела тебя во сне.
– Да? Хороший ли был сон?
– Ты шел в кухлянке, которую сшила я, – сказала Нанехак.
– Это, наверное, добрая примета, – задумчиво произнес Ушаков. – Как это у вас считается?
– У нас это тоже хорошо, – улыбнулась Нанехак. Продолжить разговор не удалось – к умилыку пришли Иерок, Тагью, Таян и Апар.
Иерок недовольно покосился на дочь, и она быстро вышла из комнаты. Эскимосы заговорили о поездке в бухту Сомнительную на моржовую охоту. Моржей у Роджерса больше не было, и, если не воспользоваться лежбищем в этой бухте или на мысе Блоссом, может случиться так, что и люди и собаки останутся без еды.
– Хорошо, – предложил Ушаков. – Завтра поедем на вельботе в Сомнительную.
– Теперь, когда вы закончили строить деревянный дом, – сказал Иерок, – пришла пора и нам позаботиться о зимних ярангах. Те, которые мы поставили, это временные, и пологи там летние.
– Все, кому нужно, могут взять оленьи шкуры на пологи и постели на складе.
– Это хорошо, – кивнул Иерок.
– Мы все берем и берем, – встревоженно произнес Апар. – А потом ведь надо будет платить.
– Я тут посчитал, – сказал Ушаков, положив ладонь на блокнот, – стоимость оленьих шкур целиком и полностью покрывается платой за вашу помощь в переноске грузов и строительстве дома.
Эскимосы удивились.
– Как же так? – растерянно спросил Иерок.
– А что, вам не нравится? – встревожился в свою очередь Ушаков. – Вы считаете, что этого мало?
– Дело не в том, что мало и много. Но то, что мы делали, мы делали бесплатно, в помощь. Как же мы будем жить дальше, если каждый раз станем считать: я тебе сделал то-то и теперь твой черед отплатить мне услугой?
– Но ведь вы работали, – настаивал Ушаков. – А каждая работа должна быть оплачена. Так полагается.
– Может быть, по вашим обычаям, действительно так полагается, – после некоторого раздумья произнес Иерок, – но псе же это не очень ладно. Мы ведь старались совсем не за плату.
– Ну хорошо, – Ушаков несколько растерялся. – Будем считать, что оленьи шкуры мы вам подарили.
– Оленьи шкуры – это вещи, – сказал Иерок, – а помощь – это помощь.
– Подарки бывают только вещественные, а не словесные, – возразил Ушаков, и с этим невозможно было не согласиться.
В щедрости Ушакова было что-то пугающее, и Апар, вспоминая свою нищую, кочевую жизнь, голод, трудную долю морского охотника, которую он сполна познал, отрабатывая будущую жену, никак не мог найти разумного объяснения тому, как много и почти даром давал Ушаков, не в пример другим своим соплеменникам, владевшим торговыми лавками на побережье Чукотки. Иногда за всем этим чудился какой-то подвох, и старики нового эскимосского поселения часто ожесточенно спорили между собой, откуда и почему такие блага, которые вдруг пали на наших урилыкских жителей. Вот и сейчас, с этими шкурами. Для эскимоса оленьи шкуры, из которых шилась вся одежда, пологи, были настоящей драгоценностью, и за них они отдавали оленным людям тщательно сберегаемые моржовые и лахтачьи кожи, жир, ремни, которые тоже доставались непросто.
Объяснение было только в том, что действительно пришла новая жизнь, которая должна уничтожить извечную нищету эскимосов и постоянную угрозу голода.
– Уназикские эскимосы собрались и уже завтра готовы выехать в бухту Сомнительную, – сообщил Тагью. – Там, у моржового лежбища, они хотят поселиться.
– Это правильно, – одобрил Ушаков. – Там мы создадим базу моржового промысла и главные наши мясные запасы.
– Но медлить больше нельзя, – предостерег Иерок. – Моржи уйдут.
Придя домой, Апар рассказал Нанехак о щедром даре Ушакова и с недоумением произнес:
– Не могу понять, откуда у него столько богатых товаров?
– Но он утверждает, что все это принадлежит народу, – сказала Нанехак.
– И все же неясно… Говорит, что все принадлежит народу, но распоряжается-то он один. Пока он не скажет, Павлов не выдаст ни одной шкуры, не даст ни одного патрона. Точно так же и с другими товарами. Значит, все-таки богатства принадлежат ему, а не всем нам.
– Может быть, ты и прав, – согласилась Нанехак.
Она разжигала костер, чтобы сварить вечернюю еду. Свежие щепки и стружки, выделяющие острый пахучий дым, с окончанием строительства иссякли, и приходилось кормить огонь собранным на берегу плавником. Дрова разгорались плохо, и на огонь нужно было дуть изо всех сил, до головокружения, до тех пор, пока глаза не заволакивались жгучими слезами и легкие не начинали разрываться от удушливого кашля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85