– В прошлый раз как поел нерпичьей печени, так и ожил. А нынче, когда русской еды вдоволь, он и смотреть не хочет на моржатину и даже от свежего медвежьего мяса воротит нос.
– Многие наши тоже набросились на русскую еду, – сказала Нанехак. – Как ни войдешь в ярангу, везде варят кашу или пекут лепешки…
– Может, и моя болезнь оттого, что я ем не свою еду?
– Что ты, отец! – горячо возразила Нанехак. – Ты с одним кусочком сахару два дня чай пьешь… Нет, это у тебя от другого…
– Может быть, меня уже зовут Туда? – тихо проговорил Иерок.
Нанехак не знала, как отозваться на эти слова. Их не произносят просто так, и зов Оттуда входит в сознание человека извне, помимо его воли.
Прислушавшись и убедившись, что отец задышал ровнее, Нанехак заснула.
Утром, взглянув на отца, она увидела, что тот выглядит куда лучше и здоровее, чем в последние дни. Как будто вместе с ночным кашлем он выплюнул свой недуг и к нему вернулась всегдашняя жизнерадостность.
Иерок громко и весело приветствовал Ушакова.
– Я снова собираюсь в путь, – сообщил русский умилык. – Теперь установилась хорошая нартовая дорога, и наконец я смогу окончательно убедиться, настоящий ли я каюр.
– Кого берешь с собой? – спросил Иерок.
– Кивьяну, – начал перечислять Ушаков, – он человек веселый и сильный. Таяна и Старцева…
– Старцев вроде бы не очень здоров…
– Доктор Савенко его осмотрел, – ответил Ушаков. – Ничего страшного у него нет. Ему нужно больше двигаться, есть свежее мясо и поменьше пить дурной веселящей воды.
«Пусть Таслехак от него отдохнет», – подумал про себя Иерок, а вслух сказал:
– Собаки у него хорошие.
– Это верно, – согласился Ушаков, принимая из рук Нанехак чашку с горячим чаем. – А когда мы с тобой поедем, Нана?
– Когда позовешь, умилык, – просто ответила Нанехак. – Я всегда готова.
– У меня в плане большая поездка вокруг острова, – объяснил Ушаков. – Нам потребуются и женские руки, чтобы заботиться о нашей одежде, питании, так что, Нана, готовься в экспедицию.
– Я же сказала тебе: я готова, – повторила Нанехак и пристально взглянула в глаза Ушакову.
Она чувствовала в душе нарастающее тепло, словно кто-то забрался в нее и зажег сначала огонек, который от разговора, от слов русского умилыка, разгорался все сильней и сильней. Так бывало всегда, когда Нанехак виделась с ним.
– Ну вот и хорошо, – сказал Ушаков. – Хочу посмотреть, как устроились в бухте Сомнительной Клю с товарищами, подбросить им чай, сахар, табак.
– Раз они не едут сюда, значит, у них все в порядке, – заверил его Иерок, хорошо знавший этих людей.
– Как всегда, – сказал Ушаков на прощание, – ты остаешься здесь за главного.
Конечно, догадывалась Нанехак, в этих словах была и доля шутки, но что касается жизни эскимосов в поселении, среди них авторитет Иерока все еще оставался непререкаемым.
Так уж повелось здесь: провожать отъезжающих собрались почти все жители. Запряженные собаки повизгивали от нетерпения, рыли снег лапами и пытались куснуть друг друга.
Ушаков обошел всех, тепло попрощался и, усевшись на переднюю нарту, воскликнул, словно заправский каюр:
– Хок!
Нарта, скрипнув, рванулась вперед, оставляя на свежем снегу четкий след двух полозьев.
На южном небосклоне, на самой линии горизонта стоял огромный солнечный диск, и нартовый след тотчас заполнился густой алой тенью последних лучей зимнего солнца.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Ушакову пришлось приложить немало усилий, прежде чем удалось убедить эскимосов, что празднование Октябрьской годовщины не столько Медвежий праздник, сколько знаменательная дата в истории молодой Советской Республики.
– Главное – это Октябрьская годовщина, – стоял на своем Ушаков.
– Раньше ты нам об этом не говорил, – с легким упреком заметил Иерок. – Когда мы услышали о празднике, то подумали, что это обещанный тобой всеобщий Медвежий праздник.
На собрании в день Седьмого ноября Ушаков держал речь в столовой деревянного дома, названной, по морскому обычаю, кают-компанией.
– В этот день трудовые вооруженные люди Петрограда напали на самую большую ярангу Солнечного Владыки, захватили ее и объявили власть бедного трудового народа. С тех пор прошло девять лет. Теперь каждый человек в нашей стране, будь это русский, эскимос или чукча, является хозяином своей жизни, хозяином всей земли…
– Это значит, что мы сообща владеем новым островом, – обернувшись к собравшимся, пояснил Иерок.
– Вождь трудового народа, товарищ Ленин, сказал: все, чем владеют богатые, отныне станет достоянием тех, кто работает, – продолжал Ушаков, нисколько не смущаясь комментариями Иерока.
– Главное богатство человека новой страны – это его руки, его труд. Все товары, еда создаются руками человека. Богатство наше здесь, на острове: это пушнина, это медвежьи шкуры. Вот почему мы соединяем самый большой праздник Советской страны с вашим большим праздником – Праздником белого медведя…
– Русские взяли власть в большой яранге Солнечного Владыки, а мы здесь, на острове, – добавил Иерок. – Правда, здесь царской яранги нет, но ничего, заселить этот остров не легче, чем войти в уже обжитую ярангу, кому бы она раньше ни принадлежала – царю или злому духу…
Ушаков не мешал разъяснениям Иерока, он даже доволен был тем, что его слова получают такое доступное для эскимосов толкование.
Когда закончилась разговорная часть праздника, охотники внесли головы недавно убитых медведей и положили на возвышение, украсив их бусами и ожерельями. Кивьяна хотел было пристроить к «своему» медведю красный флажок, но Скурихин успел помешать ему.
Для танцев освободили всю середину комнаты. Певцы, обнажившись до пояса, взялись за бубны.
Гром бубнов потряс деревянный дом, хриплые голоса эскимосов заполнили тесное помещение. Вслушиваясь в пение, Ушаков с удивлением отметил, что начинает находить в этих почти диких вскриках особое очарование, какое-то возбуждающее душу действие. Он ловил себя на мысли, что порой и ему хотелось выйти на середину комнаты, скинуть теплую куртку, клетчатую рубашку и предстать перед зрителями обнаженным, двигая руками и ногами в такт размеренным ударам бубнов.
Вышел Таян и протанцевал перед «своим» медведем, за ним Кивьяна, Тагью, Апар, Анъялык, Етувги…
А под конец был исполнен общий эскимосский танец, который так и назывался: «Все танцуют и поют».
Расходились поздно.
В небе полыхало полярное сияние, и вышедший проводить гостей Ушаков спросил Иерока:
– Есть ли в этом сиянии какое-нибудь предзнаменование?
Иерок поднял голову и долго всматривался в игру разноцветных лучей. Согласно старинным поверьям, в сути которых он не сомневался, эти огни отражали деятельность ушедших из земной жизни людей, обитающих ныне в окрестностях Полярной звезды, главной и приметной точки северного небосклона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
– Многие наши тоже набросились на русскую еду, – сказала Нанехак. – Как ни войдешь в ярангу, везде варят кашу или пекут лепешки…
– Может, и моя болезнь оттого, что я ем не свою еду?
– Что ты, отец! – горячо возразила Нанехак. – Ты с одним кусочком сахару два дня чай пьешь… Нет, это у тебя от другого…
– Может быть, меня уже зовут Туда? – тихо проговорил Иерок.
Нанехак не знала, как отозваться на эти слова. Их не произносят просто так, и зов Оттуда входит в сознание человека извне, помимо его воли.
Прислушавшись и убедившись, что отец задышал ровнее, Нанехак заснула.
Утром, взглянув на отца, она увидела, что тот выглядит куда лучше и здоровее, чем в последние дни. Как будто вместе с ночным кашлем он выплюнул свой недуг и к нему вернулась всегдашняя жизнерадостность.
Иерок громко и весело приветствовал Ушакова.
– Я снова собираюсь в путь, – сообщил русский умилык. – Теперь установилась хорошая нартовая дорога, и наконец я смогу окончательно убедиться, настоящий ли я каюр.
– Кого берешь с собой? – спросил Иерок.
– Кивьяну, – начал перечислять Ушаков, – он человек веселый и сильный. Таяна и Старцева…
– Старцев вроде бы не очень здоров…
– Доктор Савенко его осмотрел, – ответил Ушаков. – Ничего страшного у него нет. Ему нужно больше двигаться, есть свежее мясо и поменьше пить дурной веселящей воды.
«Пусть Таслехак от него отдохнет», – подумал про себя Иерок, а вслух сказал:
– Собаки у него хорошие.
– Это верно, – согласился Ушаков, принимая из рук Нанехак чашку с горячим чаем. – А когда мы с тобой поедем, Нана?
– Когда позовешь, умилык, – просто ответила Нанехак. – Я всегда готова.
– У меня в плане большая поездка вокруг острова, – объяснил Ушаков. – Нам потребуются и женские руки, чтобы заботиться о нашей одежде, питании, так что, Нана, готовься в экспедицию.
– Я же сказала тебе: я готова, – повторила Нанехак и пристально взглянула в глаза Ушакову.
Она чувствовала в душе нарастающее тепло, словно кто-то забрался в нее и зажег сначала огонек, который от разговора, от слов русского умилыка, разгорался все сильней и сильней. Так бывало всегда, когда Нанехак виделась с ним.
– Ну вот и хорошо, – сказал Ушаков. – Хочу посмотреть, как устроились в бухте Сомнительной Клю с товарищами, подбросить им чай, сахар, табак.
– Раз они не едут сюда, значит, у них все в порядке, – заверил его Иерок, хорошо знавший этих людей.
– Как всегда, – сказал Ушаков на прощание, – ты остаешься здесь за главного.
Конечно, догадывалась Нанехак, в этих словах была и доля шутки, но что касается жизни эскимосов в поселении, среди них авторитет Иерока все еще оставался непререкаемым.
Так уж повелось здесь: провожать отъезжающих собрались почти все жители. Запряженные собаки повизгивали от нетерпения, рыли снег лапами и пытались куснуть друг друга.
Ушаков обошел всех, тепло попрощался и, усевшись на переднюю нарту, воскликнул, словно заправский каюр:
– Хок!
Нарта, скрипнув, рванулась вперед, оставляя на свежем снегу четкий след двух полозьев.
На южном небосклоне, на самой линии горизонта стоял огромный солнечный диск, и нартовый след тотчас заполнился густой алой тенью последних лучей зимнего солнца.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Ушакову пришлось приложить немало усилий, прежде чем удалось убедить эскимосов, что празднование Октябрьской годовщины не столько Медвежий праздник, сколько знаменательная дата в истории молодой Советской Республики.
– Главное – это Октябрьская годовщина, – стоял на своем Ушаков.
– Раньше ты нам об этом не говорил, – с легким упреком заметил Иерок. – Когда мы услышали о празднике, то подумали, что это обещанный тобой всеобщий Медвежий праздник.
На собрании в день Седьмого ноября Ушаков держал речь в столовой деревянного дома, названной, по морскому обычаю, кают-компанией.
– В этот день трудовые вооруженные люди Петрограда напали на самую большую ярангу Солнечного Владыки, захватили ее и объявили власть бедного трудового народа. С тех пор прошло девять лет. Теперь каждый человек в нашей стране, будь это русский, эскимос или чукча, является хозяином своей жизни, хозяином всей земли…
– Это значит, что мы сообща владеем новым островом, – обернувшись к собравшимся, пояснил Иерок.
– Вождь трудового народа, товарищ Ленин, сказал: все, чем владеют богатые, отныне станет достоянием тех, кто работает, – продолжал Ушаков, нисколько не смущаясь комментариями Иерока.
– Главное богатство человека новой страны – это его руки, его труд. Все товары, еда создаются руками человека. Богатство наше здесь, на острове: это пушнина, это медвежьи шкуры. Вот почему мы соединяем самый большой праздник Советской страны с вашим большим праздником – Праздником белого медведя…
– Русские взяли власть в большой яранге Солнечного Владыки, а мы здесь, на острове, – добавил Иерок. – Правда, здесь царской яранги нет, но ничего, заселить этот остров не легче, чем войти в уже обжитую ярангу, кому бы она раньше ни принадлежала – царю или злому духу…
Ушаков не мешал разъяснениям Иерока, он даже доволен был тем, что его слова получают такое доступное для эскимосов толкование.
Когда закончилась разговорная часть праздника, охотники внесли головы недавно убитых медведей и положили на возвышение, украсив их бусами и ожерельями. Кивьяна хотел было пристроить к «своему» медведю красный флажок, но Скурихин успел помешать ему.
Для танцев освободили всю середину комнаты. Певцы, обнажившись до пояса, взялись за бубны.
Гром бубнов потряс деревянный дом, хриплые голоса эскимосов заполнили тесное помещение. Вслушиваясь в пение, Ушаков с удивлением отметил, что начинает находить в этих почти диких вскриках особое очарование, какое-то возбуждающее душу действие. Он ловил себя на мысли, что порой и ему хотелось выйти на середину комнаты, скинуть теплую куртку, клетчатую рубашку и предстать перед зрителями обнаженным, двигая руками и ногами в такт размеренным ударам бубнов.
Вышел Таян и протанцевал перед «своим» медведем, за ним Кивьяна, Тагью, Апар, Анъялык, Етувги…
А под конец был исполнен общий эскимосский танец, который так и назывался: «Все танцуют и поют».
Расходились поздно.
В небе полыхало полярное сияние, и вышедший проводить гостей Ушаков спросил Иерока:
– Есть ли в этом сиянии какое-нибудь предзнаменование?
Иерок поднял голову и долго всматривался в игру разноцветных лучей. Согласно старинным поверьям, в сути которых он не сомневался, эти огни отражали деятельность ушедших из земной жизни людей, обитающих ныне в окрестностях Полярной звезды, главной и приметной точки северного небосклона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85