Сказали — оставляют заложницей. Потом обещали отпустить за большой выкуп. Отец отдал деньги, дочь привели домой. Доктор не знает, что там с ней делали, но вернулась она словно помешанная. Через час она почувствовала себя совсем плохо. Когда приехал доктор Альтштадт, она была мертва. Доктор констатировал отравление. Перед тем как отпустить девушку, ей сделали какой-то укол. Взяли деньги и отравили, чтобы молчала…
Виновником нанкинской резни доктор считал командующего войсками принца Асака.
В Нанкине Зорге провел несколько дней. В один из вечеров комендант города генерал-лейтенант Амая устроил прием для иностранных корреспондентов. Зорге приехал несколько позже. Он глазами поискал свободное место и вдруг увидел — вот кого он не ожидал здесь встретить! — Агнесс Смедли. Рихард сел рядом и опустил широченную свою ладонь на ее руку. Агнесс вздрогнула, шокированная такой бесцеремонностью, и яростно повернулась, чтобы отчитать нахала. Рядом с ней был Зорге… От неожиданности она едва не вскрикнула.
— Ики!… Как хорошо, что вы здесь, Ики!
Они не встречались пять лет, только иногда обменивались письмами. И вот Рихард здесь. У Агнесс так много было с ним связано…
— Я рада, так рада, Ики! — шепотом повторяла она.
На приеме, скорее похожем на пресс-конференцию, был традиционный чай, который подавали в чашечках, закрытых цветными шелковыми чехольчиками, чтобы не остывал. Были сандвичи, сладкое и солоноватое печенье и даже саке. Ее разносил адъютант генерала Амая. Шла неторопливая беседа. Амая говорил цветисто и чем-то напоминал Рихарду полковника Хироси:
— Мы идем по императорскому пути… Япония, как прекрасная гора Фудзи, поднимается в предутреннем тумане высоко в небо и показывает свое великолепие миру… Мы — Страна восходящего солнца…
Зорге подумал: самое страшное — это убийцы-лирики, сентиментальные садисты-романтики, пытающиеся прикрыть свои преступления красивыми фразами, поэтическими ассоциациями.
Амая, в комендатуре которого был самый страшный застенок, сейчас убеждал журналистов не писать о зверствах в Нанкине. Он защищал командующего войсками принца Асака, говорил, что принц огорчен недружелюбными слухами, которые проникают в печать. Ведь командующий прекрасный человек и женат на дочери императора…
Агнесс скептически слушала генерала Амая и, едва сдерживаясь, спросила:
— Но чем же вы объясняете, господин генерал, массовые убийства, которые происходят в городе?
Амая заулыбался, еще шире обнажив неровные зубы, шумно втянул в себя воздух:
— Госпожа должна понять, что война разворачивается не всегда так, как нам хочется… Конечно, есть случаи нарушения дисциплины со стороны отдельных солдат, но мы решительно расследуем каждый подобный случай… Нельзя также забывать об умышленных и преступных действиях переодетых коммунистических бандитов, которые совершают в городе преступления. Мы не всегда можем отличить террористов, сеющих анархию, от мирных жителей. Конечно, могут быть ошибки, но представителям печати, как я думаю, надо видеть главное…
Генерал Амая опять заговорил о высокой миссии народа Ямато, о горе Фудзи, о божественных предначертаниях, которые принесут благоденствие азиатским народам…
— Поедемте ко мне. Сегодня я вас никуда не отпущу, — решительно и безапелляционно сказала Смедли, выходя из комендатуры.
Она села за руль, включила мотор, и машина плавно тронулась с места.
— Агнесс, вы хорошо водите машину, — засмеялся Рихард. — А помните, в Шанхае…
— Ну, неправда, Ики! Я и тогда водила прилично… Но чему я действительно научилась за эти годы — понимать события… Это куда важнее.
Агнесс тоже жила в посольстве — в американском, куда переселилась из отеля, когда в город вступили японцы. Всем американцам предложили укрыться в посольстве.
— Если бы не военные события, не жить бы мне под американским флагом, — иронически улыбнулась Агнесс. — У меня до сих пор нелады с официальными властями.
Смедли рассказала, что в Нанкине оказалась случайно: поехала на несколько дней в Ухань, а в это время в Шанхае начались бои. Целый месяц живет в Нанкине.
— Но видела я столько, что хватит на всю жизнь… Кое-что я покажу вам. Вы когда уезжаете?
— Вероятно, послезавтра.
— Так быстро… Впрочем, не надо гневить судьбу, уже хорошо, что мы встретились. Правда, Ики? — Она положила руку на его плечо.
Агнесс Смедли жила в трехэтажном флигеле, в маленькой комнатке, единственное окно которой выходило в посольский сад.
— Угощать мне вас нечем, — призналась Агнесс, когда они вошли. — Мы посидим здесь, а потом пойдем в бар. Это в главном корпусе. Американцы не могут прожить без бара, даже когда война. Его открыли в тот день, когда в посольстве укрылась вся колония. Теперь многие возвращаются обратно.
— Подождите, Агнесс, но расскажите сначала, как живете вы сами, именно вы, Агнесс Смедли.
— Я?… Все так же. — Она пожала плечами и грустно, как показалось Рихарду, улыбнулась. — Скитаюсь, ищу пристанища на этой планете.
— И не находите?
— Нет, уже поздно, Ики… Тихие гавани не для меня… Я по-прежнему влюблена в Россию. И в Ухань ездила, чтобы повстречать русских летчиков, но меня к ним не допустили. Военная тайна! Которую, впрочем, все знают…
— Даже японцы, — подтвердил Рихард. — Я летел сюда с одним японским полковником, он, кажется, протер сиденье до самых пружин, пока озирался, боясь, что его обстреляют советские летчики…
— Без русских китайцам было бы очень трудно. Они, как титаны, подпирают плечами китайское небо, прикрывают землю от японских бомб.
Рихард невольно рассмеялся:
— Узнаю вас, Агнесс, вы, как прежде, не можете говорить без образов.
— Что поделаешь… Я уверена: мыслить образами — яснее и конкретнее, понятнее другим. Но послушайте же, что я хочу сказать: без русских, я думаю, давно бы все это было кончено. В гоминдановской армии почти нет ни самолетов, ни летчиков. Китайцы вечно должны быть благодарны Советской России, которая прислала своих парней защищать китайское небо. Мне удалось их видеть. Они хоронили своего товарища, несли на плечах красный гроб и опустили его в могилу. Если бы вы видели их лица, Ики! Суровые, застывшие, словно высеченные из гранита… Я увидела скифов, древних ацтеков, презирающих смерть. А в глазах такая упорная решимость. Летчик погиб на третий день после того, как прилетел из России, погиб в первом бою и теперь лежит в китайской земле. А другие, которые похоронили его, продолжают сражаться. Вы помните, Ики, чудесную легенду о валькириях, о женщинах-духах, витающих над полем боя, чтобы сохранить память о погибших героях и унести их в Валгаллу славы? Помните?… Когда я умру, где бы это ни было, я завещаю похоронить меня на китайской земле, а на могильной плите чтобы было написано только одно слово:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
Виновником нанкинской резни доктор считал командующего войсками принца Асака.
В Нанкине Зорге провел несколько дней. В один из вечеров комендант города генерал-лейтенант Амая устроил прием для иностранных корреспондентов. Зорге приехал несколько позже. Он глазами поискал свободное место и вдруг увидел — вот кого он не ожидал здесь встретить! — Агнесс Смедли. Рихард сел рядом и опустил широченную свою ладонь на ее руку. Агнесс вздрогнула, шокированная такой бесцеремонностью, и яростно повернулась, чтобы отчитать нахала. Рядом с ней был Зорге… От неожиданности она едва не вскрикнула.
— Ики!… Как хорошо, что вы здесь, Ики!
Они не встречались пять лет, только иногда обменивались письмами. И вот Рихард здесь. У Агнесс так много было с ним связано…
— Я рада, так рада, Ики! — шепотом повторяла она.
На приеме, скорее похожем на пресс-конференцию, был традиционный чай, который подавали в чашечках, закрытых цветными шелковыми чехольчиками, чтобы не остывал. Были сандвичи, сладкое и солоноватое печенье и даже саке. Ее разносил адъютант генерала Амая. Шла неторопливая беседа. Амая говорил цветисто и чем-то напоминал Рихарду полковника Хироси:
— Мы идем по императорскому пути… Япония, как прекрасная гора Фудзи, поднимается в предутреннем тумане высоко в небо и показывает свое великолепие миру… Мы — Страна восходящего солнца…
Зорге подумал: самое страшное — это убийцы-лирики, сентиментальные садисты-романтики, пытающиеся прикрыть свои преступления красивыми фразами, поэтическими ассоциациями.
Амая, в комендатуре которого был самый страшный застенок, сейчас убеждал журналистов не писать о зверствах в Нанкине. Он защищал командующего войсками принца Асака, говорил, что принц огорчен недружелюбными слухами, которые проникают в печать. Ведь командующий прекрасный человек и женат на дочери императора…
Агнесс скептически слушала генерала Амая и, едва сдерживаясь, спросила:
— Но чем же вы объясняете, господин генерал, массовые убийства, которые происходят в городе?
Амая заулыбался, еще шире обнажив неровные зубы, шумно втянул в себя воздух:
— Госпожа должна понять, что война разворачивается не всегда так, как нам хочется… Конечно, есть случаи нарушения дисциплины со стороны отдельных солдат, но мы решительно расследуем каждый подобный случай… Нельзя также забывать об умышленных и преступных действиях переодетых коммунистических бандитов, которые совершают в городе преступления. Мы не всегда можем отличить террористов, сеющих анархию, от мирных жителей. Конечно, могут быть ошибки, но представителям печати, как я думаю, надо видеть главное…
Генерал Амая опять заговорил о высокой миссии народа Ямато, о горе Фудзи, о божественных предначертаниях, которые принесут благоденствие азиатским народам…
— Поедемте ко мне. Сегодня я вас никуда не отпущу, — решительно и безапелляционно сказала Смедли, выходя из комендатуры.
Она села за руль, включила мотор, и машина плавно тронулась с места.
— Агнесс, вы хорошо водите машину, — засмеялся Рихард. — А помните, в Шанхае…
— Ну, неправда, Ики! Я и тогда водила прилично… Но чему я действительно научилась за эти годы — понимать события… Это куда важнее.
Агнесс тоже жила в посольстве — в американском, куда переселилась из отеля, когда в город вступили японцы. Всем американцам предложили укрыться в посольстве.
— Если бы не военные события, не жить бы мне под американским флагом, — иронически улыбнулась Агнесс. — У меня до сих пор нелады с официальными властями.
Смедли рассказала, что в Нанкине оказалась случайно: поехала на несколько дней в Ухань, а в это время в Шанхае начались бои. Целый месяц живет в Нанкине.
— Но видела я столько, что хватит на всю жизнь… Кое-что я покажу вам. Вы когда уезжаете?
— Вероятно, послезавтра.
— Так быстро… Впрочем, не надо гневить судьбу, уже хорошо, что мы встретились. Правда, Ики? — Она положила руку на его плечо.
Агнесс Смедли жила в трехэтажном флигеле, в маленькой комнатке, единственное окно которой выходило в посольский сад.
— Угощать мне вас нечем, — призналась Агнесс, когда они вошли. — Мы посидим здесь, а потом пойдем в бар. Это в главном корпусе. Американцы не могут прожить без бара, даже когда война. Его открыли в тот день, когда в посольстве укрылась вся колония. Теперь многие возвращаются обратно.
— Подождите, Агнесс, но расскажите сначала, как живете вы сами, именно вы, Агнесс Смедли.
— Я?… Все так же. — Она пожала плечами и грустно, как показалось Рихарду, улыбнулась. — Скитаюсь, ищу пристанища на этой планете.
— И не находите?
— Нет, уже поздно, Ики… Тихие гавани не для меня… Я по-прежнему влюблена в Россию. И в Ухань ездила, чтобы повстречать русских летчиков, но меня к ним не допустили. Военная тайна! Которую, впрочем, все знают…
— Даже японцы, — подтвердил Рихард. — Я летел сюда с одним японским полковником, он, кажется, протер сиденье до самых пружин, пока озирался, боясь, что его обстреляют советские летчики…
— Без русских китайцам было бы очень трудно. Они, как титаны, подпирают плечами китайское небо, прикрывают землю от японских бомб.
Рихард невольно рассмеялся:
— Узнаю вас, Агнесс, вы, как прежде, не можете говорить без образов.
— Что поделаешь… Я уверена: мыслить образами — яснее и конкретнее, понятнее другим. Но послушайте же, что я хочу сказать: без русских, я думаю, давно бы все это было кончено. В гоминдановской армии почти нет ни самолетов, ни летчиков. Китайцы вечно должны быть благодарны Советской России, которая прислала своих парней защищать китайское небо. Мне удалось их видеть. Они хоронили своего товарища, несли на плечах красный гроб и опустили его в могилу. Если бы вы видели их лица, Ики! Суровые, застывшие, словно высеченные из гранита… Я увидела скифов, древних ацтеков, презирающих смерть. А в глазах такая упорная решимость. Летчик погиб на третий день после того, как прилетел из России, погиб в первом бою и теперь лежит в китайской земле. А другие, которые похоронили его, продолжают сражаться. Вы помните, Ики, чудесную легенду о валькириях, о женщинах-духах, витающих над полем боя, чтобы сохранить память о погибших героях и унести их в Валгаллу славы? Помните?… Когда я умру, где бы это ни было, я завещаю похоронить меня на китайской земле, а на могильной плите чтобы было написано только одно слово:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212