Но правительство там против нацизма и милитаризма, надо отдать ему должное. В их школах беспощадно разоблачают фашизм.
— А они хотят, чтобы их освободили?
Тод с недоумением посмотрел на Джой.
— Не знаю, кто вас кормит здесь этой чепухой. Вбейте в вашу хорошенькую головку: ребята на Востоке не хотят никакого освобождения. Они уже отвоевались. Они там хотят только одного: чтобы их оставили в покое и не мешали им строить побольше фабрик, побольше домов, побольше есть масла, чем где-либо в Европе.
— Но почему же к нам переходит так много немцев оттуда? — чуть ли не воинственно продолжала Джой.
— Им не нравится политика Востока, точь-в-точь как и тем, кто уходит отсюда на Восток. Им не нравится политика Запада. К тому же на Востоке нет воинской повинности.
— Впервые слышу, чтобы кто-то переходил отсюда на Восток!
— Вы позволите мне, не сходя с места, предложить вам годовую подписку на «Миддл Уэст тайм рекорд»?
— Так, значит, они переходят?
— По данным «Голоса Америки» в этом году перешло около пятидесяти тысяч, а по данным Восточной Германии — семьдесят тысяч. Так что я остановлюсь на средней цифре — шестьдесят. Кое-кого они отослали обратно, ибо от них дурно пахнет. Но, как я уже говорил до этого маленького отступления, на мое пищеварение благоприятно действовало одно обстоятельство: когда я разговаривал с их представителями, пусть я даже и не соглашался с их политикой, мне никогда не приходилось задумываться, не стоит ли передо мной один из тех военных преступников, что делают головокружительную карьеру здесь, в Западной Германии.
Он попросил принести ему еще выпить.
— Я уже говорил своему старику, что это просто жестокость по отношению к своей собственной плоти и крови держать тут человека, который писал отчеты о Нюрнбергском процессе. Там-то я и познакомился с отцом Луэллы — неплохой старик, хотя «Миддл Уэст таймс рекорд» не всегда согласна с его политикой. Выразить не могу, как растравляется моя язва желудка, когда, сидя на какой-нибудь из их пресс-конференций, я слушаю разглагольствования о роли Западной Германии как защитницы христианской цивилизации какого-нибудь субъекта, который на моих глазах получил от союзного трибунала двадцать пять лет тюрьмы за убийство польских епископов, польских, чешских, итальянских священников, бельгийских монахинь — не говоря уже о девяти миллионах других жертв.
Тод мрачно задумался, устремив невидящий взгляд на стакан.
— Мне об этом не нужно говорить, — сказала Луэлла. — Когда мы с Тео впервые направились в Мюнхен — культурный центр рейха, — по пути по просьбе отца мы заехали в Дахау. Он сохранил глубокий интерес к этому лагерю с тех пор, как в сорок пятом году провел обстоятельное расследование всего, что там творилось, и поговорил с уцелевшими в живых свидетелями. Дежурный у ворот лагеря, увидев нашу машину, чуть не упал на колени от усердия. И тут же выразил сожаление, что не может впустить нас. «Теперь тут военная тюрьма». Я спросила: «Для кого?» — «Для американских солдат, — ответил он. — За небольшие преступления — изнасилование и воровство».
Все, кроме Джой и Карен, рассмеялись.
— Когда мы спросили, нельзя ли осмотреть бывший концлагерь, его лицо стало непроницаемым. «Не верьте, все это враки. Коммунистическая пропаганда». — «А Нюрнбергский процесс?» — спросил Тео. — «Тоже пропаганда».
Ошеломленные подобной расправой с историческими фактами, мы, шатаясь, побрели к ближайшему киоску и, чтобы привести себя в чувство, заказали Most.
«Ну и жара! — сказала, излучая улыбки, толстая фрау. — Не припомню такого жаркого лета».
«А вы давно живете здесь?» — спросил Тео с присущей ему деликатностью.
«Двадцать пять лет, — жеманно процедила она. — Приехала сюда сразу же после замужества, вырастила здесь же пятерых детей. Мужа убили в Вене красные».
Мы сочувственно промычали.
«Место для воспитания детей не очень подходящее», — сказал Тео с привычной ядовитой вежливостью. «Почему же?» — резко сказала фрау; ее взгляд стал настороженным. «Да потому, что тут день и ночь из труб валил желтый дым», — сказал он, указывая на крематорий.
— Вы не поверите, но она, посмотрев нам прямо в глаза, сказала: «Я никогда не смотрела в ту сторону».
Тео расплатился с точностью до одного пфеннига, — обычно он щедр на чаевые, — и мы поторопились удрать оттуда как можно скорее.
— Мне это знакомо, знакомо! — Тод оторвал взгляд от стакана. — В этой проклятой стране полным-полно субъектов, которые «никогда не смотрели в ту сторону».
Его пристальный взгляд остановился на Стивене. — Карен хорошо понимает все это, ведь ее отец отсидел десять лет в Бухенвальде. А если такие разговоры вам не нравятся, я могу уйти.
— Я тоже понимаю, — ответил Стивен, твердо посмотрев ему в глаза.
Лицо Тода расплылось в улыбке, стянувшей все его глубокие морщины.
— Благодарю, друг.
Тод оглядел всех сидящих за столом. Внезапно посерьезнев, он заговорил:
— Знаете ли, за все время, что я пробыл здесь, чувство вины за содеянное я встречал только у пострадавших, как отец Карен, или же у тех, кто был против нацизма по той или иной причине: религиозный, политической или просто из соображений гуманности. А остальные? Начиная от тех, которые «никогда не смотрели в ту сторону», и кончая теми, кто по сей день сожалеет о том, что еще они мало жгли! — вот они остальные! Ночью я часто просыпаюсь в холодном поту и спрашиваю себя: «Как сумели сделать людей такими?»
— Я мог бы рассказать, — хмуро сказал Стивен.
Тод смерил его взглядом, как будто оценивал его.
— А что, если нам с вами встретиться как-нибудь и покалякать подольше?
Стивен кивнул головой.
Тод продолжал развивать свою мысль.
— Меня беспокоят не вампиры, вроде Ильзы Кох. Эта самая Кох скуки ради развлекалась в Бухенвальде тем, что делала абажуры из татуированной кожи людей, замученных по ее прихоти. — Он обернулся к Джой. — Из верного источника я узнал, что на прошлой неделе эта особа отбыла в Австралию со своим мужем-американцем. Вы слышали об этом?
Джой содрогнулась.
— Не может быть!
Губы Тода искривились.
— Когда-то мы тоже сочли бы невозможным, чтобы американец женился на такой гнусной твари, — сказал он. — Вся беда в том, что эта особа внешне вполне нормальна. Кстати, это можно сказать и о многих подсудимых в Нюрнберге. — Он перевел взгляд на Стивена. — Встретимся здесь же завтра в час дня?
— Ладно.
— Долго ли вы собираетесь пробыть здесь? — спросил Тео, обращаясь к Тоду.
— Пока не узнаю, что произошло с Тони.
Тод сидел ссутулившись, мрачно уставившись в стакан.
— Они с Тони близнецы, — шепнул Тео.
— Тони был сбит где-то в южной части Германии летом сорок четвертого года, — продолжал Тод. — Все выбросились на парашютах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
— А они хотят, чтобы их освободили?
Тод с недоумением посмотрел на Джой.
— Не знаю, кто вас кормит здесь этой чепухой. Вбейте в вашу хорошенькую головку: ребята на Востоке не хотят никакого освобождения. Они уже отвоевались. Они там хотят только одного: чтобы их оставили в покое и не мешали им строить побольше фабрик, побольше домов, побольше есть масла, чем где-либо в Европе.
— Но почему же к нам переходит так много немцев оттуда? — чуть ли не воинственно продолжала Джой.
— Им не нравится политика Востока, точь-в-точь как и тем, кто уходит отсюда на Восток. Им не нравится политика Запада. К тому же на Востоке нет воинской повинности.
— Впервые слышу, чтобы кто-то переходил отсюда на Восток!
— Вы позволите мне, не сходя с места, предложить вам годовую подписку на «Миддл Уэст тайм рекорд»?
— Так, значит, они переходят?
— По данным «Голоса Америки» в этом году перешло около пятидесяти тысяч, а по данным Восточной Германии — семьдесят тысяч. Так что я остановлюсь на средней цифре — шестьдесят. Кое-кого они отослали обратно, ибо от них дурно пахнет. Но, как я уже говорил до этого маленького отступления, на мое пищеварение благоприятно действовало одно обстоятельство: когда я разговаривал с их представителями, пусть я даже и не соглашался с их политикой, мне никогда не приходилось задумываться, не стоит ли передо мной один из тех военных преступников, что делают головокружительную карьеру здесь, в Западной Германии.
Он попросил принести ему еще выпить.
— Я уже говорил своему старику, что это просто жестокость по отношению к своей собственной плоти и крови держать тут человека, который писал отчеты о Нюрнбергском процессе. Там-то я и познакомился с отцом Луэллы — неплохой старик, хотя «Миддл Уэст таймс рекорд» не всегда согласна с его политикой. Выразить не могу, как растравляется моя язва желудка, когда, сидя на какой-нибудь из их пресс-конференций, я слушаю разглагольствования о роли Западной Германии как защитницы христианской цивилизации какого-нибудь субъекта, который на моих глазах получил от союзного трибунала двадцать пять лет тюрьмы за убийство польских епископов, польских, чешских, итальянских священников, бельгийских монахинь — не говоря уже о девяти миллионах других жертв.
Тод мрачно задумался, устремив невидящий взгляд на стакан.
— Мне об этом не нужно говорить, — сказала Луэлла. — Когда мы с Тео впервые направились в Мюнхен — культурный центр рейха, — по пути по просьбе отца мы заехали в Дахау. Он сохранил глубокий интерес к этому лагерю с тех пор, как в сорок пятом году провел обстоятельное расследование всего, что там творилось, и поговорил с уцелевшими в живых свидетелями. Дежурный у ворот лагеря, увидев нашу машину, чуть не упал на колени от усердия. И тут же выразил сожаление, что не может впустить нас. «Теперь тут военная тюрьма». Я спросила: «Для кого?» — «Для американских солдат, — ответил он. — За небольшие преступления — изнасилование и воровство».
Все, кроме Джой и Карен, рассмеялись.
— Когда мы спросили, нельзя ли осмотреть бывший концлагерь, его лицо стало непроницаемым. «Не верьте, все это враки. Коммунистическая пропаганда». — «А Нюрнбергский процесс?» — спросил Тео. — «Тоже пропаганда».
Ошеломленные подобной расправой с историческими фактами, мы, шатаясь, побрели к ближайшему киоску и, чтобы привести себя в чувство, заказали Most.
«Ну и жара! — сказала, излучая улыбки, толстая фрау. — Не припомню такого жаркого лета».
«А вы давно живете здесь?» — спросил Тео с присущей ему деликатностью.
«Двадцать пять лет, — жеманно процедила она. — Приехала сюда сразу же после замужества, вырастила здесь же пятерых детей. Мужа убили в Вене красные».
Мы сочувственно промычали.
«Место для воспитания детей не очень подходящее», — сказал Тео с привычной ядовитой вежливостью. «Почему же?» — резко сказала фрау; ее взгляд стал настороженным. «Да потому, что тут день и ночь из труб валил желтый дым», — сказал он, указывая на крематорий.
— Вы не поверите, но она, посмотрев нам прямо в глаза, сказала: «Я никогда не смотрела в ту сторону».
Тео расплатился с точностью до одного пфеннига, — обычно он щедр на чаевые, — и мы поторопились удрать оттуда как можно скорее.
— Мне это знакомо, знакомо! — Тод оторвал взгляд от стакана. — В этой проклятой стране полным-полно субъектов, которые «никогда не смотрели в ту сторону».
Его пристальный взгляд остановился на Стивене. — Карен хорошо понимает все это, ведь ее отец отсидел десять лет в Бухенвальде. А если такие разговоры вам не нравятся, я могу уйти.
— Я тоже понимаю, — ответил Стивен, твердо посмотрев ему в глаза.
Лицо Тода расплылось в улыбке, стянувшей все его глубокие морщины.
— Благодарю, друг.
Тод оглядел всех сидящих за столом. Внезапно посерьезнев, он заговорил:
— Знаете ли, за все время, что я пробыл здесь, чувство вины за содеянное я встречал только у пострадавших, как отец Карен, или же у тех, кто был против нацизма по той или иной причине: религиозный, политической или просто из соображений гуманности. А остальные? Начиная от тех, которые «никогда не смотрели в ту сторону», и кончая теми, кто по сей день сожалеет о том, что еще они мало жгли! — вот они остальные! Ночью я часто просыпаюсь в холодном поту и спрашиваю себя: «Как сумели сделать людей такими?»
— Я мог бы рассказать, — хмуро сказал Стивен.
Тод смерил его взглядом, как будто оценивал его.
— А что, если нам с вами встретиться как-нибудь и покалякать подольше?
Стивен кивнул головой.
Тод продолжал развивать свою мысль.
— Меня беспокоят не вампиры, вроде Ильзы Кох. Эта самая Кох скуки ради развлекалась в Бухенвальде тем, что делала абажуры из татуированной кожи людей, замученных по ее прихоти. — Он обернулся к Джой. — Из верного источника я узнал, что на прошлой неделе эта особа отбыла в Австралию со своим мужем-американцем. Вы слышали об этом?
Джой содрогнулась.
— Не может быть!
Губы Тода искривились.
— Когда-то мы тоже сочли бы невозможным, чтобы американец женился на такой гнусной твари, — сказал он. — Вся беда в том, что эта особа внешне вполне нормальна. Кстати, это можно сказать и о многих подсудимых в Нюрнберге. — Он перевел взгляд на Стивена. — Встретимся здесь же завтра в час дня?
— Ладно.
— Долго ли вы собираетесь пробыть здесь? — спросил Тео, обращаясь к Тоду.
— Пока не узнаю, что произошло с Тони.
Тод сидел ссутулившись, мрачно уставившись в стакан.
— Они с Тони близнецы, — шепнул Тео.
— Тони был сбит где-то в южной части Германии летом сорок четвертого года, — продолжал Тод. — Все выбросились на парашютах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72