— Замысел операции? — громко бросил Том Дэвис.
— Замысел заключается в том, чтобы в логической последовательности — с нашей точки зрения, хотя постороннему всё должно казаться случайным, — перемещаться от цели к цели, заставляя противников высовываться из нор, как это делают при охоте на луговых собачек, чтобы мы могли устранять их по одному. Это достаточно просто на словах, но в реальном мире оказывается куда труднее. — Действительно, передвигать шахматные фигурки по доске несравнимо легче, чем заставлять людей перемешаться по команде в нужные места, — факт, часто ускользающий от внимания кинорежиссёров. Что-нибудь совершенно банальное — один автобус опоздал, другой ушёл вовремя, и пересадки не получилось, или дорожное происшествие, или приспичило пойти пописать, — такая вот проза жизни может загнать псу под хвост любые, даже самые элегантные и тщательно разработанные планы. Реальный мир, и об этом обязан помнить любой оперативный работник, составляющий планы, действовал словно аналоговое, а не двоичное устройство. А «аналоговый» на самом деле следовало понимать как «ненадёжный».
— Вы хотите сказать, что нам нужен психиатр?
Сэм помотал головой.
— В Лэнгли есть несколько. Что-то от них пока что не было толку.
— Не то чтобы совсем так, — со смехом бросил Дэвис. Но нынешний разговор и вся ситуация совсем не располагали к юмору. — Быстрота, — заметил он, сразу посерьёзнев.
— Да, чем быстрее, тем лучше, — согласился Грейнджер. — Не дать им времени подумать и отреагировать.
— Кроме того, было бы хорошо лишить их возможности понять, что вообще что-то происходит, — сказал Хенли.
— Делать так, чтобы люди исчезали?
— Если сразу у многих людей начнут происходить похожие сердечные приступы, кто-нибудь обязательно что-нибудь заподозрит.
— Вы предполагаете, что они могли внедриться в какое-то из наших агентств? — громко спросил бывший сенатор. Двое его собеседников даже вздрогнули от такой мысли.
— Зависит от того, что конкретно вы имеете в виду, — отозвался Дэвис. — Постоянный агент из числа штатных сотрудников? Это чрезвычайно трудно организовать, если только взятка не окажется поистине огромной. Но даже и тогда трудно будет найти подходящего человека, разве что наткнутся на такого парня, который пошёл бы в разведку, рассчитывая любым способом добыть большие деньги. Хотя, — добавил он после секундной паузы, — такую возможность исключить нельзя. Русские всегда жадничали: у них просто было слишком мало валюты, чтобы разбрасываться ею. А у этих типов... чёрт возьми, денег куда больше, чем нужно. Значит... возможно...
— Но ведь это может сработать на нас, — рассуждал вслух Хенли. — Не так уж много народу знает о нашем существовании. В таком случае, если террористы начнут подозревать ЦРУ в устранении людей, там всегда смогут сообщить через «кротов», если они вообще есть, что, мол, ничего подобного, мы ничем таким не занимаемся.
— И получится, что добытая информация станет работать против них, — подхватил Грейнджер.
— Они будут думать, что это Моссад, верно?
— А кто же ещё? — откликнулся Дэвис. — Тут против них будет работать не только информация, но их собственная идеология. — Подобные приёмы иногда, хотя и крайне редко, но, как правило, успешно использовали против КГБ. А всего-то — сделать так, чтобы парень с той стороны почувствовал себя великим умником. И если в результате возникнет очередной приступ ненависти к израильтянам, то никого из американского разведывательного сообщества не постигнет бессонница, порождённая муками совести. Израильтяне, будь они союзниками или нет, никогда не пользовались пылкой любовью своих американских коллег. Они вели игры даже с саудовскими шпионами, потому что национальные интересы могут проявляться самым неожиданным образом. Учитывая бесчисленное множество игр, ведущихся на невидимых шпионских спортплощадках, американцам следовало исходить только и исключительно из интересов своей страны и потому многое приходилось делать втайне даже от своих соратников и начальства.
— Определённые нами цели — где они находятся? — спросил Хенли.
— Все в Европе. По большей части, банкиры или... я назвал бы их послами. Они добывают и перемещают деньги, передают сообщения и инструкции. Один, по всей видимости, собирает информацию. Он много путешествует. Возможно, это именно он подбирал объекты для вчерашнего происшествия, но мы следим за ним слишком мало, чтобы утверждать это наверняка. Кое-кто из наших объектов обеспечивает связь, но лучше их пока что не трогать. Они слишком ценны. Также крайне важно не соблазняться такими целями, исчезновение которых может навести противника на мысль о том, каким образом мы к ним подбираемся. Всё должно выглядеть случайным. Я думаю, что с некоторыми мы попытаемся разобраться, чтобы противник думал, будто они сбежали «за бугор». Взяли деньги и свалили — вышли из игры и решили попробовать хорошей жизни. Можно даже отправить от имени такого персонажа e-mail с подходящим содержанием.
— А если у них есть коды, показывающие, что сообщение посылает кто-то из своих, а не самозванец, получивший доступ к его компьютеру? — спросил Дэвис.
— Это работает на нас ровно в такой же степени, как и против. Исчезнуть таким образом, чтобы соратники подумали, что ты пал жертвой происков врага — что может быть естественнее. Никто не станет разыскивать мертвеца, верно? Именно так они и должны будут думать. Они ненавидят нас за то, что мы развращаем их общество, следовательно, должны предполагать, что их активистов тоже могут развратить. В любой боевой организации есть и храбрецы, и трусы. Люди не могут стать одинаковыми. Они же не роботы. Среди них есть действительно преданные идее, но многие присоединяются к ним ради развлечения, ради того удовольствия, которое они получают от насилия, но когда дело дойдёт до выбора между жизнью и смертью, жизнь покажется таким куда привлекательнее. — Грейнджер знал людей, знал, какие мотивы и силы движут их поступками. Да, люди — это не роботы. И чем они умнее, тем меньше вероятность, что они будут руководствоваться простыми или однозначными мотивами. Что интересно, большинство мусульманских экстремистов или родились и выросли в Европе, или получили там образование. В комфортабельной европейской утробе они были изолированы от широкого общества благодаря своему происхождению, но при этом оставались свободными от жестоко регламентированного бытия тех стран, которые покинули. Революции всегда являлись порождением усиления ожиданий лучшего — результатом не угнетения, а надежды на освобождение. Для современников они оказывались периодом личной растерянности, поиска самоидентификации и психологической незащищённости, когда было необходимо обрести какой-нибудь якорь и держаться за него, чем бы этот якорь ни был.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155