Неужели?! Чудны дела Твои, Господи!
– К… Ковалев? Ковалев – это ты?
Пленник с видимым трудом поднимает голову:
– А, Соколов. Гляди, где свидеться довелось…
Мгновенно поворачиваюсь к переводчику:
– Господин лейтенант! Этого обыскать, оружие забрать, остальное – мне. И отпустите его: он же на ногах-то не стоит, куда ему бежать?
Через минуту мой бывший однокашник уже сидит под броней в тенечке. Нет, подумать только: Лешка Ковалев, с которым я семь лет сидел за одной партой и здесь, да еще и мой враг.
– Папиросу хочешь?
– А? Ну, давай.
Мы закуриваем. Меня распирает от любопытства:
– Слушай, а как ты жил все это время? И вообще: какого черта тебя сюда занесло? Ты что, иудей?
Он не успевает ответить, как за моей спиной раздается голос о. Михаила:
– Кто иудей?
Я круто оборачиваюсь. Так и есть, пожаловали. О. Михаил с двумя своими иноками. Он внимательно разглядывает Ковалева и, ни к кому конкретно не обращаясь, спрашивает:
– Почему пленный не связан и без охраны?
– Батюшка, – я заискивающе смотрю ему прямо в глаза, батюшка. Дозвольте с этим с глазу на глаз побеседовать. Знакомый мой оказался.
– Знако-о-омый? – тянет отец Михаил, чуть насмешливо. – Интересные у тебя знакомства, сыне.
Вот зараза. Все ему раньше всех знать надо. Но если я хочу сохранить однокашнику жизнь (а я, кажется, именно этого и хочу), то надо держать себя вежливо и спокойно.
– Вместе в гимназии учились, отче. За одной партой семь лет сидели. – Я делаю еще один реверанс в сторону батальон-иерарха. – По Закону Божьему у него всегда «отлично» было.
Отче Михаил внезапно словно теряет интерес к Ковалеву. Он поощрительно басит:
– Ну что ж, если из заблудших, да обманутых – поговори, сыне. Даст Бог – на путь истинный наставишь…
Ну что ж, будем наставлять на путь истинный…
– Алексей, как тебя угораздило сюда попасть? Да не бойся, ты, говори, как есть. Я потом подумаю, как и что батальон-иерарху доложить.
– А я и не боюсь. – Он смотрит на меня каким-то особенным взглядом, от которого мне становится не по себе. – Как сюда попал, говоришь? Приехал вас, сволочей, бить. И об одном только жалею: два раза я тебя шлепнуть мог – сегодня и давно. И оба раза не вышло. Первый раз пожалел, а сегодня – промахнулся.
Теперь понятно как он на меня смотрит. С ненавистью. Оч-чень интересно: это ведь я его ненавидеть должен – он моих ребят сегодня побил.
– Ковалев, ты вообще соображаешь, что плетешь? Тебе что – жить надоело? Ладно, я сегодня добрый, и можешь считать, что я ничего не слышал. – я протягиваю ему фляжку с водкой. – На-ка вот, выпей и приди в разум. Я все понимаю. Ты просто запутался. Тебя обманули. Ну, я ж помню, как в гимназии вместе и Маркса читали, и этого, как его, ну которого убили – Ленина, что ли? Ну и что? Их много кто тогда читал, но потом ведь все всё поняли. И успокоились.
– Успокоились, – шипит он, отталкивая фляжку, сволочи фашистские успокоились. А настоящие борцы продолжали дело революции. И мне наплевать на то, что меня сегодня убьют. На мое место придут новые бойцы. А вы обречены! Марксизм – наука, ее не обманешь!
– Постой-постой. Где твой марксизм победил? Помнишь, были восстания: в Германии, в Венгрии, у нас. Ну, и где хотя бы одно марксистское государство? Ау! Очнись! Нету его. – Я начинаю злиться. Вот ведь, свинья неблагодарная: сейчас бы молитвы вспоминать, все какие знает, тогда, глядишь, отделается легким сроком в хорошем тихом монастыре. Года через два-три – на свободу с чистой совестью. А он? – Ты, давай, кончай дурака валять, вспоминай все, что знал по Закону Божьему. Сейчас тебя отец Михаил знаешь, как гонять будет? Ого! Но я же помню: у тебя память-то хорошая. Сейчас все ему ответишь, командиров своего полка сраного укажешь и все. Все, понимаешь?! Ну, дадут тебе небольшой срок, ну, отсидишь. Конечно, там не курорт, но жив будешь. Понял?
– Понял. – Он усмехается. – Командиров показать? Ну, смотри: командир полка имени товарища Урицкого перед тобой.
– Ты – полковник? – Это хуже. Это много хуже. Тут, пожалуй, двумя годами не отделаешься. Ну и что? Что ему, жить надоело?
– Алексей, слушай меня очень внимательно. Ты мне как-никак старый приятель, и мне противно тебя им на суд отдавать. Значит, запоминай: комполка ваш убит. Заместитель – тоже. Ты – рядовой боец. Так и говори батюшке. Об остальном я позабочусь. – краем уха я слышал, что пленных взяли всего человек двадцать. Ну, проедемся по ним на танке, чтоб не болтали потом, чего не надо.
Он смотрит на меня почти с сочувствием.
– Дурак ты, Соколов. Не буду я ничего говорить. Я – коммунист, таких как вы-бил и бить буду, если жив останусь. А батюшке вашему – в рожу плюну, раз не сумел пристрелить его в бою.
Так. Вот и поговорили. Дурак, ты хоть знаешь, что тебя ждет, если ты отцу Михаилу в лицо плюнешь? Думать даже не хочется. А ведь плюнет. Знаю я таких, упертых.
Так, плюнет, а ну как потом из него по словечку весь наш разговор вытянут? Могут. Запросто. Ну, нет, мы так не договаривались…
– Ладно, Ковалев, – я помогаю ему подняться, – иди, раз так. Иди, коммунист…
Он делает несколько шагов в сторону и я, выхватив из кобуры дареный Максом маузер, быстро выпускаю ему в спину пять пуль. Еще одну – в голову, для верности. Ко мне уже со всех сторон бегут всполошенные выстрелами бойцы.
– Господин капитан! Господин капитан! Что случилось?
– Что это ты, сыне, в однокашника-то своего? А?
– Пытался бежать, однокашник. – хорошо, что лицо у меня в крови. – В лицо дрызнул и тягу. Чуть не ушел.
– От как оно с грешниками о душе беседовать, – отец Михаил ласково кладет мне руку на голову. – Ты, сыне, за веру в людскую совесть пострадал. Не озлобься только на всех людей.
С этими словами он идет обратно, к пленным. Я смотрю ему вслед и думаю: а этот, вроде, и ничего. Нормальный человек. Потом перевожу взгляд на Ковалева, лежащего в пыли. Знал бы ты, от чего я тебя уберег, может, спасибо сказал бы…
Часть вторая
Чёрный рассвет
Гершель Самуилович Поляков, председатель правления картеля «Продмет». Петроград. 1918 год.
Гершель Самуилович Поляков, наследник железнодорожного магната Полякова и связанный через жену с могущественным банковским кланом де Гиршей, работал. Один из богатейших людей России – его можно было встретить и на заседаниях думских комитетов, и в правлениях многочисленных предприятий. Известный меценат – его часто видели жертвующим в театрах и на престижных художественных аукционах. «Финансовый гений свободной России», как его льстиво именовали журналисты. Его портретами пестрели многие газеты. Серьезный, несколько тучный господин, чуть выше среднего роста. У него были толстые губы, большой, с горбинкой нос, курчавые черные волосы и черные же, чуть выпуклые глаза, с несколько меланхоличным, грустным и добрым блеском.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
– К… Ковалев? Ковалев – это ты?
Пленник с видимым трудом поднимает голову:
– А, Соколов. Гляди, где свидеться довелось…
Мгновенно поворачиваюсь к переводчику:
– Господин лейтенант! Этого обыскать, оружие забрать, остальное – мне. И отпустите его: он же на ногах-то не стоит, куда ему бежать?
Через минуту мой бывший однокашник уже сидит под броней в тенечке. Нет, подумать только: Лешка Ковалев, с которым я семь лет сидел за одной партой и здесь, да еще и мой враг.
– Папиросу хочешь?
– А? Ну, давай.
Мы закуриваем. Меня распирает от любопытства:
– Слушай, а как ты жил все это время? И вообще: какого черта тебя сюда занесло? Ты что, иудей?
Он не успевает ответить, как за моей спиной раздается голос о. Михаила:
– Кто иудей?
Я круто оборачиваюсь. Так и есть, пожаловали. О. Михаил с двумя своими иноками. Он внимательно разглядывает Ковалева и, ни к кому конкретно не обращаясь, спрашивает:
– Почему пленный не связан и без охраны?
– Батюшка, – я заискивающе смотрю ему прямо в глаза, батюшка. Дозвольте с этим с глазу на глаз побеседовать. Знакомый мой оказался.
– Знако-о-омый? – тянет отец Михаил, чуть насмешливо. – Интересные у тебя знакомства, сыне.
Вот зараза. Все ему раньше всех знать надо. Но если я хочу сохранить однокашнику жизнь (а я, кажется, именно этого и хочу), то надо держать себя вежливо и спокойно.
– Вместе в гимназии учились, отче. За одной партой семь лет сидели. – Я делаю еще один реверанс в сторону батальон-иерарха. – По Закону Божьему у него всегда «отлично» было.
Отче Михаил внезапно словно теряет интерес к Ковалеву. Он поощрительно басит:
– Ну что ж, если из заблудших, да обманутых – поговори, сыне. Даст Бог – на путь истинный наставишь…
Ну что ж, будем наставлять на путь истинный…
– Алексей, как тебя угораздило сюда попасть? Да не бойся, ты, говори, как есть. Я потом подумаю, как и что батальон-иерарху доложить.
– А я и не боюсь. – Он смотрит на меня каким-то особенным взглядом, от которого мне становится не по себе. – Как сюда попал, говоришь? Приехал вас, сволочей, бить. И об одном только жалею: два раза я тебя шлепнуть мог – сегодня и давно. И оба раза не вышло. Первый раз пожалел, а сегодня – промахнулся.
Теперь понятно как он на меня смотрит. С ненавистью. Оч-чень интересно: это ведь я его ненавидеть должен – он моих ребят сегодня побил.
– Ковалев, ты вообще соображаешь, что плетешь? Тебе что – жить надоело? Ладно, я сегодня добрый, и можешь считать, что я ничего не слышал. – я протягиваю ему фляжку с водкой. – На-ка вот, выпей и приди в разум. Я все понимаю. Ты просто запутался. Тебя обманули. Ну, я ж помню, как в гимназии вместе и Маркса читали, и этого, как его, ну которого убили – Ленина, что ли? Ну и что? Их много кто тогда читал, но потом ведь все всё поняли. И успокоились.
– Успокоились, – шипит он, отталкивая фляжку, сволочи фашистские успокоились. А настоящие борцы продолжали дело революции. И мне наплевать на то, что меня сегодня убьют. На мое место придут новые бойцы. А вы обречены! Марксизм – наука, ее не обманешь!
– Постой-постой. Где твой марксизм победил? Помнишь, были восстания: в Германии, в Венгрии, у нас. Ну, и где хотя бы одно марксистское государство? Ау! Очнись! Нету его. – Я начинаю злиться. Вот ведь, свинья неблагодарная: сейчас бы молитвы вспоминать, все какие знает, тогда, глядишь, отделается легким сроком в хорошем тихом монастыре. Года через два-три – на свободу с чистой совестью. А он? – Ты, давай, кончай дурака валять, вспоминай все, что знал по Закону Божьему. Сейчас тебя отец Михаил знаешь, как гонять будет? Ого! Но я же помню: у тебя память-то хорошая. Сейчас все ему ответишь, командиров своего полка сраного укажешь и все. Все, понимаешь?! Ну, дадут тебе небольшой срок, ну, отсидишь. Конечно, там не курорт, но жив будешь. Понял?
– Понял. – Он усмехается. – Командиров показать? Ну, смотри: командир полка имени товарища Урицкого перед тобой.
– Ты – полковник? – Это хуже. Это много хуже. Тут, пожалуй, двумя годами не отделаешься. Ну и что? Что ему, жить надоело?
– Алексей, слушай меня очень внимательно. Ты мне как-никак старый приятель, и мне противно тебя им на суд отдавать. Значит, запоминай: комполка ваш убит. Заместитель – тоже. Ты – рядовой боец. Так и говори батюшке. Об остальном я позабочусь. – краем уха я слышал, что пленных взяли всего человек двадцать. Ну, проедемся по ним на танке, чтоб не болтали потом, чего не надо.
Он смотрит на меня почти с сочувствием.
– Дурак ты, Соколов. Не буду я ничего говорить. Я – коммунист, таких как вы-бил и бить буду, если жив останусь. А батюшке вашему – в рожу плюну, раз не сумел пристрелить его в бою.
Так. Вот и поговорили. Дурак, ты хоть знаешь, что тебя ждет, если ты отцу Михаилу в лицо плюнешь? Думать даже не хочется. А ведь плюнет. Знаю я таких, упертых.
Так, плюнет, а ну как потом из него по словечку весь наш разговор вытянут? Могут. Запросто. Ну, нет, мы так не договаривались…
– Ладно, Ковалев, – я помогаю ему подняться, – иди, раз так. Иди, коммунист…
Он делает несколько шагов в сторону и я, выхватив из кобуры дареный Максом маузер, быстро выпускаю ему в спину пять пуль. Еще одну – в голову, для верности. Ко мне уже со всех сторон бегут всполошенные выстрелами бойцы.
– Господин капитан! Господин капитан! Что случилось?
– Что это ты, сыне, в однокашника-то своего? А?
– Пытался бежать, однокашник. – хорошо, что лицо у меня в крови. – В лицо дрызнул и тягу. Чуть не ушел.
– От как оно с грешниками о душе беседовать, – отец Михаил ласково кладет мне руку на голову. – Ты, сыне, за веру в людскую совесть пострадал. Не озлобься только на всех людей.
С этими словами он идет обратно, к пленным. Я смотрю ему вслед и думаю: а этот, вроде, и ничего. Нормальный человек. Потом перевожу взгляд на Ковалева, лежащего в пыли. Знал бы ты, от чего я тебя уберег, может, спасибо сказал бы…
Часть вторая
Чёрный рассвет
Гершель Самуилович Поляков, председатель правления картеля «Продмет». Петроград. 1918 год.
Гершель Самуилович Поляков, наследник железнодорожного магната Полякова и связанный через жену с могущественным банковским кланом де Гиршей, работал. Один из богатейших людей России – его можно было встретить и на заседаниях думских комитетов, и в правлениях многочисленных предприятий. Известный меценат – его часто видели жертвующим в театрах и на престижных художественных аукционах. «Финансовый гений свободной России», как его льстиво именовали журналисты. Его портретами пестрели многие газеты. Серьезный, несколько тучный господин, чуть выше среднего роста. У него были толстые губы, большой, с горбинкой нос, курчавые черные волосы и черные же, чуть выпуклые глаза, с несколько меланхоличным, грустным и добрым блеском.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95