в отпуск после ранения и на похороны бабушки. И вот теперь мне предстоит учеба в академии, так что на два ближайших года мы – москвичи.
При переезде жена развила кипучую деятельность, в результате которой мы оказываемся в Москве на пять дней раньше срока и с изрядным выигрышем в деньгах. Правда, здорово усталые и сильно проголодавшиеся. Дело в том, что Люба умудрилась обменять билеты на поезд Харбин-Москва первого класса, положенные мне как георгиевскому кавалеру, на целую кипу билетов на самолет! Маршрут – Харбин-Иркутск-Омск-Екатеринбург-Нижний Новгород-Москва. Разница для четверых составила триста восемьдесят два рубля, что привело мою «экономную» половинку в бурный восторг. Но полет с четырьмя пересадками тяжел даже для взрослого человека, поэтому Севка и Аринка выглядят как гренадеры Великой армии Наполеона после переправы через Березину.
Любаша мгновенно соображает, что дети в ближайшие три-четыре часа будут просто несносны и быстро выставляет меня вместе со старшими за порог с напутствием «где-нибудь перекусить, потому что обеда все равно не будет!»
И вот мы шагаем вниз по лестнице. Сева и Аришка за что-то дуются друг на дружку, но, в общем, ведут себя удовлетворительно. Главное – не пытаются кататься по перилам и не мчатся вниз как угорелые. Навстречу нам быстро поднимается партиец в черной форменной косоворотке. Он небрежно вскидывает руку в приветствии:
– Слава героям!
Из озорства я таким же вялым движением и не менее вялым голосом отвечаю:
– России слава!
Он изумленно поднимает взгляд на «нахала», но разглядев мои регалии и золотой значок неумело вытягивается во фрунт:
– Прошу прощения, господин штабс-капитан, не разглядел, задумался.
– Да бросьте, – молодой парень с приятным, открытым лицом, видно недавно в партии, – какие могут быть «господа» между братьями по борьбе?
– Простите, соратник, действительно неловко получилось. – Он смотрит на моих детей. – В гостях изволили быть?
– Вот уж нет, соратник. Приехал для обучения в академии генерального штаба.
– А дворник Вам уже книжку домовую заносил? А то Вы извините, соратник, но я – секретарь квартальной партячейки, а Вас не знаю, – он стушевывается окончательно, и просительно смотрит на меня щенячьими глазами.
– Да не робей, соратник. Секретарь – значит, секретарь. И спрашиваешь не от глупого любопытства, а по делу. – Мне приятно чувствовать себя умным и сильным. – Давай знакомиться. Только, если не против, знакомиться будем на ходу, а то вон как моя рота уже выплясывает.
– Не против…
– Соколов Всеволод Львович. Книжку домовую мне не приносили, потому, как живу я здесь с самого рождения. Инженера Соколова сын.
– Александр Кузьмин, квартальный секретарь, только это я уже говорил. Это Вы, значит с детишками прогуляться вышли? А на партучет у нас вставать будете?
– Да вот видишь, Кузьмин, приехали два часа назад, вот меня супруга и отправила гвардейцев моих накормить. А на учет я в академии встану.
– Так если Вы давно в Москве не были, то тут вот, прям рядом, у нас ресторан новый открылся. Кормят хорошо, хозяин наш, партиец, и соратникам порции отваливает – не управиться. А мороженое у него не хуже чем в «Праге», слово даю!
Вот хитрец. При слове «Мороженое» Севка и Аришка готовы расцеловать молодого квартального секретаря, и прибывают в полной уверенности, что такой хороший дядя плохого не посоветует.
– Купил, соратник! – я улыбаюсь, и Кузьмин радостно ухмыляется мне в ответ. – Показывай дорогу, а то я уж думал своих в кухмистерскую на Моховую везти.
– Да тут совсем рядом – два шага. Вы уж меня извините, соратник, я Вам лучше объясню, а то у меня дела. Шмуля с семейством выселять будем.
– Шмуля? Это кто ж у нас тут объявился?
– Да этот, как его, – он смотрит в книжку, – Гершензон.
Вот это да! Доктор медицины – Шмуль? Я тотчас вспоминаю доктора Гершензона, который лечил и меня и моего отца, когда тот заболел где-то на юге желтухой. Отец часто приглашал Гершензонов в гости, а теперь его будут выселять?! Мы круто останавливаемся:
– Слушай, соратник, а ты часом палку не перегибаешь? Сколько я знаю, врач он хороший, в распространении иудейской веры замечен не был. Может, стоит попробовать обратить его в Православие, а? Ты с миссионерами говорил?
Он смотрит на меня удивленно и чуть обиженно:
– Да как же не говорил?! Ведь шесть раз посылал к нему, три раза сам вместе с монахами ходил, и все без толку! Выселять надо и в РКП, прямой дорогой. Такой вредный жиденок!
Я молчу. Он прав, но ведь доктор просто пропадет в РКП. Там и так врачей перебор. Все теплые местечки уже расхватаны. И что он делать будет? Кур разводить?
– Слушай, соратник, а не разрешишь мне с ним поговорить? Он меня, считай, с детства знает. Может, послушает?
Теперь Квартальный секретарь смотрит на меня с недоверчивым любопытством. Но, придя к убеждению, что георгиевский кавалер, «десятитысячник», ветеран двадцать пятого года не может сочувствовать еврею, он кивает головой:
– Иди, соратник, попробуй.
Я звонюсь в знакомую дверь. Молчание. Звоню еще раз. Из-за двери женский голос:
– Доктор Гершензон не принимает.
– Откройте, пожалуйста, я – ваш сосед сверху, Соколов.
После долгой паузы дверь приоткрывается. Оставив детей с Кузьминым и пообещав им мороженого столько, сколько смогут съесть, я вхожу.
Все тот же коридор, в который я столько раз заходил в детстве. Молодая пухлая еврейка смотрит на меня расширившимися глазами. Формы боится? Я снимаю фуражку, и чуть поклонившись, спрашиваю:
– Самуил Аронович у себя?
Она молча кивает и показывает рукой. Я иду в знакомый кабинет, и вижу доктора, постаревшего, поседевшего, но все того же доктора Гершензона, который иногда в детстве давал мне «липовые» справки о болезни, с которыми я шагал вместо гимназии в кино или гулять.
– Здравствуйте, Самуил Аронович. Вы меня не узнаете? Я – Сева, Сева Соколов с третьего этажа. Сын Льва Николаевича.
– Сева?! Ах, мой Бог, Севочка, как хорошо, что Вы решили зайти к старику. Или, не дай Боже, что-то случилось? У Вас кто-то заболел? Но Вы понимаете, я ведь теперь, Севочка, не практикую. Впрочем, посоветовать я конечно могу, но…
– Случилось, Самуил Аронович, случилось. Но не у меня, а у Вас.
Он обмякает и как-то жалобно смотрит на меня, немного наклонив голову, как старая больная птица.
– Самуил Аронович, я случайно узнал, что Вас собираются выселять и отправлять в РКП. Самуил Аронович, но ведь это – смертный приговор. Вы не умеете ничего из того, что нужно там. Вы умеете сеять хлеб?
Он отрицательно мотает головой.
– А разводить скотину? Тоже нет? Самуил Аронович, опомнитесь! Вы окажетесь в одной компании с мелкими уголовниками, местечковой швалью, всякими «шахерами-махерами» и тому подобной нечистью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
При переезде жена развила кипучую деятельность, в результате которой мы оказываемся в Москве на пять дней раньше срока и с изрядным выигрышем в деньгах. Правда, здорово усталые и сильно проголодавшиеся. Дело в том, что Люба умудрилась обменять билеты на поезд Харбин-Москва первого класса, положенные мне как георгиевскому кавалеру, на целую кипу билетов на самолет! Маршрут – Харбин-Иркутск-Омск-Екатеринбург-Нижний Новгород-Москва. Разница для четверых составила триста восемьдесят два рубля, что привело мою «экономную» половинку в бурный восторг. Но полет с четырьмя пересадками тяжел даже для взрослого человека, поэтому Севка и Аринка выглядят как гренадеры Великой армии Наполеона после переправы через Березину.
Любаша мгновенно соображает, что дети в ближайшие три-четыре часа будут просто несносны и быстро выставляет меня вместе со старшими за порог с напутствием «где-нибудь перекусить, потому что обеда все равно не будет!»
И вот мы шагаем вниз по лестнице. Сева и Аришка за что-то дуются друг на дружку, но, в общем, ведут себя удовлетворительно. Главное – не пытаются кататься по перилам и не мчатся вниз как угорелые. Навстречу нам быстро поднимается партиец в черной форменной косоворотке. Он небрежно вскидывает руку в приветствии:
– Слава героям!
Из озорства я таким же вялым движением и не менее вялым голосом отвечаю:
– России слава!
Он изумленно поднимает взгляд на «нахала», но разглядев мои регалии и золотой значок неумело вытягивается во фрунт:
– Прошу прощения, господин штабс-капитан, не разглядел, задумался.
– Да бросьте, – молодой парень с приятным, открытым лицом, видно недавно в партии, – какие могут быть «господа» между братьями по борьбе?
– Простите, соратник, действительно неловко получилось. – Он смотрит на моих детей. – В гостях изволили быть?
– Вот уж нет, соратник. Приехал для обучения в академии генерального штаба.
– А дворник Вам уже книжку домовую заносил? А то Вы извините, соратник, но я – секретарь квартальной партячейки, а Вас не знаю, – он стушевывается окончательно, и просительно смотрит на меня щенячьими глазами.
– Да не робей, соратник. Секретарь – значит, секретарь. И спрашиваешь не от глупого любопытства, а по делу. – Мне приятно чувствовать себя умным и сильным. – Давай знакомиться. Только, если не против, знакомиться будем на ходу, а то вон как моя рота уже выплясывает.
– Не против…
– Соколов Всеволод Львович. Книжку домовую мне не приносили, потому, как живу я здесь с самого рождения. Инженера Соколова сын.
– Александр Кузьмин, квартальный секретарь, только это я уже говорил. Это Вы, значит с детишками прогуляться вышли? А на партучет у нас вставать будете?
– Да вот видишь, Кузьмин, приехали два часа назад, вот меня супруга и отправила гвардейцев моих накормить. А на учет я в академии встану.
– Так если Вы давно в Москве не были, то тут вот, прям рядом, у нас ресторан новый открылся. Кормят хорошо, хозяин наш, партиец, и соратникам порции отваливает – не управиться. А мороженое у него не хуже чем в «Праге», слово даю!
Вот хитрец. При слове «Мороженое» Севка и Аришка готовы расцеловать молодого квартального секретаря, и прибывают в полной уверенности, что такой хороший дядя плохого не посоветует.
– Купил, соратник! – я улыбаюсь, и Кузьмин радостно ухмыляется мне в ответ. – Показывай дорогу, а то я уж думал своих в кухмистерскую на Моховую везти.
– Да тут совсем рядом – два шага. Вы уж меня извините, соратник, я Вам лучше объясню, а то у меня дела. Шмуля с семейством выселять будем.
– Шмуля? Это кто ж у нас тут объявился?
– Да этот, как его, – он смотрит в книжку, – Гершензон.
Вот это да! Доктор медицины – Шмуль? Я тотчас вспоминаю доктора Гершензона, который лечил и меня и моего отца, когда тот заболел где-то на юге желтухой. Отец часто приглашал Гершензонов в гости, а теперь его будут выселять?! Мы круто останавливаемся:
– Слушай, соратник, а ты часом палку не перегибаешь? Сколько я знаю, врач он хороший, в распространении иудейской веры замечен не был. Может, стоит попробовать обратить его в Православие, а? Ты с миссионерами говорил?
Он смотрит на меня удивленно и чуть обиженно:
– Да как же не говорил?! Ведь шесть раз посылал к нему, три раза сам вместе с монахами ходил, и все без толку! Выселять надо и в РКП, прямой дорогой. Такой вредный жиденок!
Я молчу. Он прав, но ведь доктор просто пропадет в РКП. Там и так врачей перебор. Все теплые местечки уже расхватаны. И что он делать будет? Кур разводить?
– Слушай, соратник, а не разрешишь мне с ним поговорить? Он меня, считай, с детства знает. Может, послушает?
Теперь Квартальный секретарь смотрит на меня с недоверчивым любопытством. Но, придя к убеждению, что георгиевский кавалер, «десятитысячник», ветеран двадцать пятого года не может сочувствовать еврею, он кивает головой:
– Иди, соратник, попробуй.
Я звонюсь в знакомую дверь. Молчание. Звоню еще раз. Из-за двери женский голос:
– Доктор Гершензон не принимает.
– Откройте, пожалуйста, я – ваш сосед сверху, Соколов.
После долгой паузы дверь приоткрывается. Оставив детей с Кузьминым и пообещав им мороженого столько, сколько смогут съесть, я вхожу.
Все тот же коридор, в который я столько раз заходил в детстве. Молодая пухлая еврейка смотрит на меня расширившимися глазами. Формы боится? Я снимаю фуражку, и чуть поклонившись, спрашиваю:
– Самуил Аронович у себя?
Она молча кивает и показывает рукой. Я иду в знакомый кабинет, и вижу доктора, постаревшего, поседевшего, но все того же доктора Гершензона, который иногда в детстве давал мне «липовые» справки о болезни, с которыми я шагал вместо гимназии в кино или гулять.
– Здравствуйте, Самуил Аронович. Вы меня не узнаете? Я – Сева, Сева Соколов с третьего этажа. Сын Льва Николаевича.
– Сева?! Ах, мой Бог, Севочка, как хорошо, что Вы решили зайти к старику. Или, не дай Боже, что-то случилось? У Вас кто-то заболел? Но Вы понимаете, я ведь теперь, Севочка, не практикую. Впрочем, посоветовать я конечно могу, но…
– Случилось, Самуил Аронович, случилось. Но не у меня, а у Вас.
Он обмякает и как-то жалобно смотрит на меня, немного наклонив голову, как старая больная птица.
– Самуил Аронович, я случайно узнал, что Вас собираются выселять и отправлять в РКП. Самуил Аронович, но ведь это – смертный приговор. Вы не умеете ничего из того, что нужно там. Вы умеете сеять хлеб?
Он отрицательно мотает головой.
– А разводить скотину? Тоже нет? Самуил Аронович, опомнитесь! Вы окажетесь в одной компании с мелкими уголовниками, местечковой швалью, всякими «шахерами-махерами» и тому подобной нечистью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95