Красногвардеец повернулся к своим:
– Взять спекулянтку! – и уже обращаясь к гимназисту, выдавил из себя с вымученной улыбкой, – извини, парень, ошибка вышла.
Красногвардейцы выволокли из очереди вырывавшуюся и скулившую старуху и потащили ее куда-то за угол. По очереди пронесся вздох облегчения: встреча дружинников и красногвардейцев на этот раз кончилась мирно. По крайней мере, сейчас стрелять друг в друга никто не собирается…
Из – за угла тяжело и страшно грохнул залп. Очередь вздрогнула. Жутким и быстрым было правосудие. Дружинники остались, а красногвардейцы ушли. Им не препятствовали.
К ночи очередь разошлась, в основном получившая вожделенный хлеб. Несколько человек из числа неудачников остались у дверей булочной. Они разложили маленький костерок и теперь грелись, готовясь завтрашним утром быть первыми. Только труп старой спекулянтки напоминал о страшной стычке, обошедшейся в одну жизнь. А могло кончиться и много хуже…
Григорий Иванович Котовский, командир партизанского отряда «Родина». Польский фронт. 1923 год.
29 мая 1923 года, Польша, уверенная в слабости и нестабильности России, внезапно вторглась в пределы восточного соседа, страстно желая восстановить «Ржечь Посполиту» в границах XVII века.
– Пане полковник, к Вам посетитель: местный коммерсант, – доложил адьютант, и в дверь вошел крепкий человек, с пышными усами и изящной бородкой. Отвесив изящный, «куртуазный» поклон, он протянул полковнику Вальневскому рекомендательное письмо.
– От маршала Пилсудского. – чуть заикаясь произнес посетитель.
С этими словами он отошел, ожидая результата. Вильневский вниматеьно прочел письмо, сообщавшее, что податель сего, оптовый торговец зерном, «панцирный боярин» Яскулка Владимир Казимирович, оказал неоценимую помощь и многочисленные услуги непобедимому «Wojsku Polskiemu» в деле снабжения продовольствием и фуражом, а также в получении ценных сведений, и потому предлагается оказывать означенному торговцу Яскулке всяческую помощь и поддержку. Подпись – маршал Польши, Ю. Пилсудский.
Полковник поднял голову и посмотрел на посетителя. Действительно, сразу чувствуется несгибаемая польская гордость и шляхетская порода. Ясный и смелый взгляд твердых карих глаз, гордая осанка, все выдавало в Яскулке истинного поляка, готового положить «za niepodleglosc ojczyzny».
– Прошу Вас, пан Яскулка, присаживайтесь. Чем могу быть полезен?
– Благодарю Вас, полковник. Обстоятельства таковы, что мне необходимо как можно скорее добраться до Житомира, но Вы понимаете, эти сведения об ужасах русских разбойников…
– То есть Вам нужен конвой?
– Нет, пане пулковнику, но если бы Вы распорядились о предоставлении мне литера на военный эшелон, идущий скоро и без задержки… Хотя от небольшой охраны я бы тоже не отказался. Со мной есть четверо гайдуков, людей преданных, бесстрашных и вооруженных, но в такое время охрана не может быть лишней, – и видя, что Вильневский колеблется, Яскулка добавил, понизив голос, – я готов заплатить Вам, пане пулковник, тысячу франков, если Вы сможете мне помочь. Дело не терпит отлагательств.
Глаза Вильневского хищно блеснули. Он быстро перевел франки в злотые и остался очень доволен. Разумеется, литер был немедленно выписан, вызванный вахмистр уланского полка получил приказ вместе с полувзводом улан сопровождать торговца Яскулку и его груз до Житомира, затем было выпито по две чашки кофе из запасов полковника, щедро сдобренного коньяком, подаренным «панцирным боярином». Полковник Вильневский любезно предупредил пана Яскулку, что ему следует поторапливаться: на следующий день в Житомир отправится бронепоезд «Poznanczyk», и путь будет перекрыт…
После отправления эшелона, везшего на фронт пополнение летчиков и двадцать истребителей «Спад», в классных вагонах началась лихая шляхетская пьянка. Среди прочего груза, который вез с собой пан Яскулка, отыскались и три ящика отменного французского коньяку. Щедрый пан, разумеется, тут же пожертвовал коньяк в пользу «Lotnictwa Polskiego». А на первой же станции Яскулка закупил еще водки и вина. «Негжечно было бы мне, человеку невоенному, не угостить отважных skrzydlatech rycerzej!» – заявил он под приветственные выклики авиаторов. И веселье грянуло вновь.
Перед рассветом летчики с трудом расползлись по своим купе. Командир эскадрильи капитан Сливиньский неожиданно проснулся от странного ощущения. Поезд стоял. Пока капитан пытался понять, что произошло, в дверь постучали.
– Кто там?
– Прошу Вас, капитан, на минутку…
С тяжелой головой, с плывущим перед глазами облаками, (даже грозовыми тучами) Сливиньский открыл дверь. Но никто не вошел. Капитан напрягся изо всех сил и сфокусировал взгляд на двери. То что он там увидел показалось ему пьяным бредом. Он снова напрягся. Но видение не проходило: в лоб ему действительно смотрел ствол маузера. Маузер держал в руках Яскулка, однако почему-то лишившийся в одночасье своей шевелюры, усов и бородки. Сливиньский, решив что допился окончательно, не спросил а простонал:
– Что нужно пану?
– Тихо! Будете умницей – останетесь в живых. Я – Котовский.
– Котовский?!.. – простонал капитан, еще не веря в реальность происходящего.
– Молчать. Мне нужны документы, которые вы везли своему командиру. Даю вам три секунды, потом стреляю. Кстати, вы – последний из живых в этом поезде.
Дрожащими руками Сливиньский протянул Котовскому кожаную папку. Бегло просмотрев документы, Котовский кивнул и бросил капитану: «Пошли!»
Поезд стоял в лесу. Паровозная бригада шла в лес под конвоем подъехавших бойцов с трехцветными шевронами на гражданской одежде. Бурно полыхали платформы с самолетами, а на ближайших деревьях уже висели польские летчики. У каждого на груди была табличка: «Привет от Котовского!». Сливиньского привязали к дереву.
– Григорий Иванович, – подскочил к Котовскому молодцеватый парень в поношенной студенческой фуражке, – все готово, можно отправляться.
– До видзеня, пане капитан! – издевательски махнул рукой Котовский. – Надеюсь, что вас все же убьют в России. Было бы негжечно отпускать изменников вроде вас живьем! Пойдём, Ковалёв.
Сливиньский смотрел вслед уходившим партизанам. По его лицу катились жгучие злые слезы. «Мало, мало вас бьют, быдло москальское, хлопы вонючие!» – шептал он. – «Нужно под корень, с бабами и детьми, чтоб духу вашего на земле не осталось!»…
Бронепоезд «Poznanczyk» шел к Житомиру, торопясь успеть к боевым действиям. Командир бронепоезда, капитан Збыслав Коробович, шел на фронт впервые. Он мечтал о подвигах, о том, как он, увитый славой, украшенный орденами и, может быть, одним-двумя мужественными шрамами, будет гордо красоваться перед паненками на Маршалковской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
– Взять спекулянтку! – и уже обращаясь к гимназисту, выдавил из себя с вымученной улыбкой, – извини, парень, ошибка вышла.
Красногвардейцы выволокли из очереди вырывавшуюся и скулившую старуху и потащили ее куда-то за угол. По очереди пронесся вздох облегчения: встреча дружинников и красногвардейцев на этот раз кончилась мирно. По крайней мере, сейчас стрелять друг в друга никто не собирается…
Из – за угла тяжело и страшно грохнул залп. Очередь вздрогнула. Жутким и быстрым было правосудие. Дружинники остались, а красногвардейцы ушли. Им не препятствовали.
К ночи очередь разошлась, в основном получившая вожделенный хлеб. Несколько человек из числа неудачников остались у дверей булочной. Они разложили маленький костерок и теперь грелись, готовясь завтрашним утром быть первыми. Только труп старой спекулянтки напоминал о страшной стычке, обошедшейся в одну жизнь. А могло кончиться и много хуже…
Григорий Иванович Котовский, командир партизанского отряда «Родина». Польский фронт. 1923 год.
29 мая 1923 года, Польша, уверенная в слабости и нестабильности России, внезапно вторглась в пределы восточного соседа, страстно желая восстановить «Ржечь Посполиту» в границах XVII века.
– Пане полковник, к Вам посетитель: местный коммерсант, – доложил адьютант, и в дверь вошел крепкий человек, с пышными усами и изящной бородкой. Отвесив изящный, «куртуазный» поклон, он протянул полковнику Вальневскому рекомендательное письмо.
– От маршала Пилсудского. – чуть заикаясь произнес посетитель.
С этими словами он отошел, ожидая результата. Вильневский вниматеьно прочел письмо, сообщавшее, что податель сего, оптовый торговец зерном, «панцирный боярин» Яскулка Владимир Казимирович, оказал неоценимую помощь и многочисленные услуги непобедимому «Wojsku Polskiemu» в деле снабжения продовольствием и фуражом, а также в получении ценных сведений, и потому предлагается оказывать означенному торговцу Яскулке всяческую помощь и поддержку. Подпись – маршал Польши, Ю. Пилсудский.
Полковник поднял голову и посмотрел на посетителя. Действительно, сразу чувствуется несгибаемая польская гордость и шляхетская порода. Ясный и смелый взгляд твердых карих глаз, гордая осанка, все выдавало в Яскулке истинного поляка, готового положить «za niepodleglosc ojczyzny».
– Прошу Вас, пан Яскулка, присаживайтесь. Чем могу быть полезен?
– Благодарю Вас, полковник. Обстоятельства таковы, что мне необходимо как можно скорее добраться до Житомира, но Вы понимаете, эти сведения об ужасах русских разбойников…
– То есть Вам нужен конвой?
– Нет, пане пулковнику, но если бы Вы распорядились о предоставлении мне литера на военный эшелон, идущий скоро и без задержки… Хотя от небольшой охраны я бы тоже не отказался. Со мной есть четверо гайдуков, людей преданных, бесстрашных и вооруженных, но в такое время охрана не может быть лишней, – и видя, что Вильневский колеблется, Яскулка добавил, понизив голос, – я готов заплатить Вам, пане пулковник, тысячу франков, если Вы сможете мне помочь. Дело не терпит отлагательств.
Глаза Вильневского хищно блеснули. Он быстро перевел франки в злотые и остался очень доволен. Разумеется, литер был немедленно выписан, вызванный вахмистр уланского полка получил приказ вместе с полувзводом улан сопровождать торговца Яскулку и его груз до Житомира, затем было выпито по две чашки кофе из запасов полковника, щедро сдобренного коньяком, подаренным «панцирным боярином». Полковник Вильневский любезно предупредил пана Яскулку, что ему следует поторапливаться: на следующий день в Житомир отправится бронепоезд «Poznanczyk», и путь будет перекрыт…
После отправления эшелона, везшего на фронт пополнение летчиков и двадцать истребителей «Спад», в классных вагонах началась лихая шляхетская пьянка. Среди прочего груза, который вез с собой пан Яскулка, отыскались и три ящика отменного французского коньяку. Щедрый пан, разумеется, тут же пожертвовал коньяк в пользу «Lotnictwa Polskiego». А на первой же станции Яскулка закупил еще водки и вина. «Негжечно было бы мне, человеку невоенному, не угостить отважных skrzydlatech rycerzej!» – заявил он под приветственные выклики авиаторов. И веселье грянуло вновь.
Перед рассветом летчики с трудом расползлись по своим купе. Командир эскадрильи капитан Сливиньский неожиданно проснулся от странного ощущения. Поезд стоял. Пока капитан пытался понять, что произошло, в дверь постучали.
– Кто там?
– Прошу Вас, капитан, на минутку…
С тяжелой головой, с плывущим перед глазами облаками, (даже грозовыми тучами) Сливиньский открыл дверь. Но никто не вошел. Капитан напрягся изо всех сил и сфокусировал взгляд на двери. То что он там увидел показалось ему пьяным бредом. Он снова напрягся. Но видение не проходило: в лоб ему действительно смотрел ствол маузера. Маузер держал в руках Яскулка, однако почему-то лишившийся в одночасье своей шевелюры, усов и бородки. Сливиньский, решив что допился окончательно, не спросил а простонал:
– Что нужно пану?
– Тихо! Будете умницей – останетесь в живых. Я – Котовский.
– Котовский?!.. – простонал капитан, еще не веря в реальность происходящего.
– Молчать. Мне нужны документы, которые вы везли своему командиру. Даю вам три секунды, потом стреляю. Кстати, вы – последний из живых в этом поезде.
Дрожащими руками Сливиньский протянул Котовскому кожаную папку. Бегло просмотрев документы, Котовский кивнул и бросил капитану: «Пошли!»
Поезд стоял в лесу. Паровозная бригада шла в лес под конвоем подъехавших бойцов с трехцветными шевронами на гражданской одежде. Бурно полыхали платформы с самолетами, а на ближайших деревьях уже висели польские летчики. У каждого на груди была табличка: «Привет от Котовского!». Сливиньского привязали к дереву.
– Григорий Иванович, – подскочил к Котовскому молодцеватый парень в поношенной студенческой фуражке, – все готово, можно отправляться.
– До видзеня, пане капитан! – издевательски махнул рукой Котовский. – Надеюсь, что вас все же убьют в России. Было бы негжечно отпускать изменников вроде вас живьем! Пойдём, Ковалёв.
Сливиньский смотрел вслед уходившим партизанам. По его лицу катились жгучие злые слезы. «Мало, мало вас бьют, быдло москальское, хлопы вонючие!» – шептал он. – «Нужно под корень, с бабами и детьми, чтоб духу вашего на земле не осталось!»…
Бронепоезд «Poznanczyk» шел к Житомиру, торопясь успеть к боевым действиям. Командир бронепоезда, капитан Збыслав Коробович, шел на фронт впервые. Он мечтал о подвигах, о том, как он, увитый славой, украшенный орденами и, может быть, одним-двумя мужественными шрамами, будет гордо красоваться перед паненками на Маршалковской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95