Вспоминай, что в школе учил!
Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь… В школе про виски, сигару, кофе как-то не…
— Эй, офисер! Ходи сюда, на мой сторона! Не бойся! Моя стрелять не будет! — Ура! Абориген знает русский!
Абориген свистнул псинам, и те послушно сняли осаду, быстро убежали прочь.
— Слава, тебе, яйца! — выдохнул с облегчением Хлюдов. — Не за границей, кажись. И яйцы целы, не отрезали. Чую, мы дома! Интересно, что это за юный друг пограничников? Кто такой?
Они опасливо приблизились.
— Салам! — радостно произнес Никита.
— Салам алейкум! — изобразил счастье на лице Хлюдов.
Туркмен тоже, похоже, был в восторге:
— Салам, товарищи офисеры! Я такой рад, что ко мне зашла живая человек. Почти год никого не вижу, редко гости бывают. Я местный чабан, Абдулло.
— О, это просто пастух! Ковбой! Гаучо! — обрадовался Хлюдов. — Ура! Мы спасены!
Обменялись рукопожатиями. А дальше? «Салам, товарищи офисеры!» Ну, здрасьте. Вот тебе и здрасьте! Пьяные, пропыленные, усталые и черт знает, где находятся — товарищи офисеры. Как объяснить этому пастуху, почему сюда забрели? И действительно, далеко ли граница?! Что бы такое ему, чабану, сморозить для завязки разговора?
Но он товарищей офисеров опередил:
— Я сам год назад был солдат. Стройбат. Служил в городе Горьком. Какой хороший город! Какие замечательные девушки! Я их так любил!
— О, земляк! — заорал Хлюдов. — Я ж оттуда родом!
Никита удивился. Земляк?
— Я ж с Волги, только с верхней части!
Ну, в принципе, да, Москва-река — приток Волги.
— Меня Владимиром зовут. А этот — Никита.
— Осинь рад! Осинь! А я Абдулло! Я хотеть остаться в России, жениться, там калым не нужен. Но отец вызвал домой. Я не поехаль, а он со старшим братом прибыль и увез. Вот загналь сюда овца пасти. Людей не вижу, газэт нэ читаю, телевизор нэт! Рюсский язык забываю. Я так вам рад! Пойдемте, шурпой накормлю!
О, шурпой! А шашлык?
Подошли к чахлому частоколу из тонких жердин. Туркмен махнул палкой на свирепого вида собак, отогнал прочь. Невдалеке — кошара и загон для овец. Рядом — низенький глинобитный домик, пастушья избушка. Ни одного даже чахлого деревца, только полынь, колючки и камыши. Убогое, но все же жилье…
— Так ты что тут один живешь? — спросил Хлюдов Володя, оглядывая стены саманного закутка.
— Почему один? Собаки, овцы…
— Э-э, с овцой, что ли, спишь? А где ханум? — сострил Хлюдов.
— На ханум деньги зарабатываю. Пять овец мои, ягнят выращу, будет десять. Потом еще расплодятся.
— А сколько надо-то? Сколько ягнят?
— Если некрасивая жена — двадцать пять баранов. Если красивая — пятьдесят. А красивая и работящая — сто.
— А если умная? — ухмыльнулся Ромашкин.
— Вот за умная и грамотная платить меньше. Много работать не станет, спорить будет, умничать. Жена ведь, какой должен быть: послушный, ласковый и молчаливый. Слушать, что умный муж говорит, а не свой мысль ему навязывать.
— Так ты какую ищешь? Глупую, красивую и молчаливую? — спросил Никита.
— Ай! Красота не главное. Работящий для хозяйства.
Характерно все аборигены ставили на первое место у будущей супруги не красоту и ум, как мы, а работоспособность. Вот и Ахмедка в общаге, помнится…
Хлюдова в тепле снова развезло. Поев шурпу и плов, он с умным видом вдруг произнес:
— Будет тебе, Абдулло, бесплатная жена! Мы вот с Никитой войско собираем! Повстанцев! Записываем, взбунтовавшиеся местные народы в отряды против «Белого царя»! Хватит жить под игом Москвы! Пора поднимать племена под ружье! Долой Белого царя! Пора жить своим умом! С королевой Великобритании мы договорились, а Рейган нам обязательно оружием поможет…Тому, кто встанет в строй, бесплатная жена.
— А две можно?
— Две можно! Можно и две, но только особо отличившимся в боях за свободу! И бесплатно!
— Зачем тебе две жены? — полюбопытствовал Никита. — Прокормишь?
— Вторую жена возьму умную и красивую. Русскую. Первый жена будет работать, а второй ласкать!
— Вот и договорились! — воскликнул Хлюдов. — Записываем тебя бойцом в первую кавалерийскую сотню, «бронекопытной, дикой дивизии»! Конь есть?
— Есть конь. И шашка острая, дедовская, и ружье хорошее есть! Патронов мало-мало! — защебетал туркмен.
— Вовка, ты что, сдурел совсем?! — ткнул Никита в бок Хлюдова. — Шутки шутками… Договоришься! Он ведь и вправду поверил!
— Вот и славно! А я, может, и не шучу! Ты, главное, мне подыгрывай!
— Да не хочу я подыгрывать!
— А придется!
Чабан тем временем достал из шкафчика бутылку какого-то ужасного пойла, холодное мясо, лепешки.
После второго тоста за свободу уже не смущали ни шкуры, полные блох, на которых они полулежали, ни пыль в войлоке, ни осыпающаяся с потолка глина.
После четвертого тоста за джихад неверным, Никита сломался.
Керосиновая лампа нещадно дымила, в печурке горели вонючие кизяки, насекомые кусались, но зато было тепло и сытно. Великая вещь — крыша над головой, горящий очаг и вода… Никита провалился в сон. Голова, правда, гудела, как трансформатор. Еще бы! Двое суток пить вместо воды ром и водку!
…Пробуждение сопровождалось паническим животным страхом — кто-то на него пристально смотрит. Кто-то или что-то — непонятное и потому страшное. Чуть приоткрыв глаза, Никита их вновь крепко зажмурил. Басмачи! Накликал Хлюдов, пьянь! Расхлебывай теперь! Расхлебаешь, как же!
Вокруг их первобытного ложа стояли фигуры в халатах и чалмах. То, что испугало Ромашкина, оказалось молодой девушкой. Видны были только глаза. Остальное — чадра. Выходит, красный командир Федор Сухов освободил не всех женщин Востока. Далеко не всех.
Чабан Абдулло что-то оживленно рассказывал трем вооруженным берданками и двуствольными ружьями угрюмым мужчинам. Два древних старичка на корточках, о чем-то переговаривались и жестикулировали. У изголовья толпилась стайка в платочках, чадрах, паранжах. Кто их разберет, в чем…
Ромашкин аккуратно, но сильно пихнул в бок Хлюдова:
— Капитан! Вовка! Проснись, пьянь! Что ты вчера плел, сволочь, об освобождении от тягот коммунизма и империализма, о свободе и независимости диких племен? Объяснись с народом! Ты собирался зеленое знамя ислама водрузить в Кремле?! Теперь водружай…
Хлюдов открыл глаза и тотчас тоже зажмурился:
— Ого! Никита, что будем делать? Делаем вид, что спим?
— Нет, надо как-то изворачиваться. Вовка, а это точно не Иран?
— Если наш друг вчера не соврал, то нет. Но мы наверняка рядом с границей. Только бежать к гарнизону далеко и незнамо куда! А, была, не была!
Хлюдов резко приподнялся, развел руки в знак приветствия:
— Салам алейкум, аксакалы!
— Салам…
— А не подскажете, как проехать в Педжен? Там размещается штаб формируемого исламского эскадрона!
Чабану Абдулло немножко нездоровилось после вчерашнего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь… В школе про виски, сигару, кофе как-то не…
— Эй, офисер! Ходи сюда, на мой сторона! Не бойся! Моя стрелять не будет! — Ура! Абориген знает русский!
Абориген свистнул псинам, и те послушно сняли осаду, быстро убежали прочь.
— Слава, тебе, яйца! — выдохнул с облегчением Хлюдов. — Не за границей, кажись. И яйцы целы, не отрезали. Чую, мы дома! Интересно, что это за юный друг пограничников? Кто такой?
Они опасливо приблизились.
— Салам! — радостно произнес Никита.
— Салам алейкум! — изобразил счастье на лице Хлюдов.
Туркмен тоже, похоже, был в восторге:
— Салам, товарищи офисеры! Я такой рад, что ко мне зашла живая человек. Почти год никого не вижу, редко гости бывают. Я местный чабан, Абдулло.
— О, это просто пастух! Ковбой! Гаучо! — обрадовался Хлюдов. — Ура! Мы спасены!
Обменялись рукопожатиями. А дальше? «Салам, товарищи офисеры!» Ну, здрасьте. Вот тебе и здрасьте! Пьяные, пропыленные, усталые и черт знает, где находятся — товарищи офисеры. Как объяснить этому пастуху, почему сюда забрели? И действительно, далеко ли граница?! Что бы такое ему, чабану, сморозить для завязки разговора?
Но он товарищей офисеров опередил:
— Я сам год назад был солдат. Стройбат. Служил в городе Горьком. Какой хороший город! Какие замечательные девушки! Я их так любил!
— О, земляк! — заорал Хлюдов. — Я ж оттуда родом!
Никита удивился. Земляк?
— Я ж с Волги, только с верхней части!
Ну, в принципе, да, Москва-река — приток Волги.
— Меня Владимиром зовут. А этот — Никита.
— Осинь рад! Осинь! А я Абдулло! Я хотеть остаться в России, жениться, там калым не нужен. Но отец вызвал домой. Я не поехаль, а он со старшим братом прибыль и увез. Вот загналь сюда овца пасти. Людей не вижу, газэт нэ читаю, телевизор нэт! Рюсский язык забываю. Я так вам рад! Пойдемте, шурпой накормлю!
О, шурпой! А шашлык?
Подошли к чахлому частоколу из тонких жердин. Туркмен махнул палкой на свирепого вида собак, отогнал прочь. Невдалеке — кошара и загон для овец. Рядом — низенький глинобитный домик, пастушья избушка. Ни одного даже чахлого деревца, только полынь, колючки и камыши. Убогое, но все же жилье…
— Так ты что тут один живешь? — спросил Хлюдов Володя, оглядывая стены саманного закутка.
— Почему один? Собаки, овцы…
— Э-э, с овцой, что ли, спишь? А где ханум? — сострил Хлюдов.
— На ханум деньги зарабатываю. Пять овец мои, ягнят выращу, будет десять. Потом еще расплодятся.
— А сколько надо-то? Сколько ягнят?
— Если некрасивая жена — двадцать пять баранов. Если красивая — пятьдесят. А красивая и работящая — сто.
— А если умная? — ухмыльнулся Ромашкин.
— Вот за умная и грамотная платить меньше. Много работать не станет, спорить будет, умничать. Жена ведь, какой должен быть: послушный, ласковый и молчаливый. Слушать, что умный муж говорит, а не свой мысль ему навязывать.
— Так ты какую ищешь? Глупую, красивую и молчаливую? — спросил Никита.
— Ай! Красота не главное. Работящий для хозяйства.
Характерно все аборигены ставили на первое место у будущей супруги не красоту и ум, как мы, а работоспособность. Вот и Ахмедка в общаге, помнится…
Хлюдова в тепле снова развезло. Поев шурпу и плов, он с умным видом вдруг произнес:
— Будет тебе, Абдулло, бесплатная жена! Мы вот с Никитой войско собираем! Повстанцев! Записываем, взбунтовавшиеся местные народы в отряды против «Белого царя»! Хватит жить под игом Москвы! Пора поднимать племена под ружье! Долой Белого царя! Пора жить своим умом! С королевой Великобритании мы договорились, а Рейган нам обязательно оружием поможет…Тому, кто встанет в строй, бесплатная жена.
— А две можно?
— Две можно! Можно и две, но только особо отличившимся в боях за свободу! И бесплатно!
— Зачем тебе две жены? — полюбопытствовал Никита. — Прокормишь?
— Вторую жена возьму умную и красивую. Русскую. Первый жена будет работать, а второй ласкать!
— Вот и договорились! — воскликнул Хлюдов. — Записываем тебя бойцом в первую кавалерийскую сотню, «бронекопытной, дикой дивизии»! Конь есть?
— Есть конь. И шашка острая, дедовская, и ружье хорошее есть! Патронов мало-мало! — защебетал туркмен.
— Вовка, ты что, сдурел совсем?! — ткнул Никита в бок Хлюдова. — Шутки шутками… Договоришься! Он ведь и вправду поверил!
— Вот и славно! А я, может, и не шучу! Ты, главное, мне подыгрывай!
— Да не хочу я подыгрывать!
— А придется!
Чабан тем временем достал из шкафчика бутылку какого-то ужасного пойла, холодное мясо, лепешки.
После второго тоста за свободу уже не смущали ни шкуры, полные блох, на которых они полулежали, ни пыль в войлоке, ни осыпающаяся с потолка глина.
После четвертого тоста за джихад неверным, Никита сломался.
Керосиновая лампа нещадно дымила, в печурке горели вонючие кизяки, насекомые кусались, но зато было тепло и сытно. Великая вещь — крыша над головой, горящий очаг и вода… Никита провалился в сон. Голова, правда, гудела, как трансформатор. Еще бы! Двое суток пить вместо воды ром и водку!
…Пробуждение сопровождалось паническим животным страхом — кто-то на него пристально смотрит. Кто-то или что-то — непонятное и потому страшное. Чуть приоткрыв глаза, Никита их вновь крепко зажмурил. Басмачи! Накликал Хлюдов, пьянь! Расхлебывай теперь! Расхлебаешь, как же!
Вокруг их первобытного ложа стояли фигуры в халатах и чалмах. То, что испугало Ромашкина, оказалось молодой девушкой. Видны были только глаза. Остальное — чадра. Выходит, красный командир Федор Сухов освободил не всех женщин Востока. Далеко не всех.
Чабан Абдулло что-то оживленно рассказывал трем вооруженным берданками и двуствольными ружьями угрюмым мужчинам. Два древних старичка на корточках, о чем-то переговаривались и жестикулировали. У изголовья толпилась стайка в платочках, чадрах, паранжах. Кто их разберет, в чем…
Ромашкин аккуратно, но сильно пихнул в бок Хлюдова:
— Капитан! Вовка! Проснись, пьянь! Что ты вчера плел, сволочь, об освобождении от тягот коммунизма и империализма, о свободе и независимости диких племен? Объяснись с народом! Ты собирался зеленое знамя ислама водрузить в Кремле?! Теперь водружай…
Хлюдов открыл глаза и тотчас тоже зажмурился:
— Ого! Никита, что будем делать? Делаем вид, что спим?
— Нет, надо как-то изворачиваться. Вовка, а это точно не Иран?
— Если наш друг вчера не соврал, то нет. Но мы наверняка рядом с границей. Только бежать к гарнизону далеко и незнамо куда! А, была, не была!
Хлюдов резко приподнялся, развел руки в знак приветствия:
— Салам алейкум, аксакалы!
— Салам…
— А не подскажете, как проехать в Педжен? Там размещается штаб формируемого исламского эскадрона!
Чабану Абдулло немножко нездоровилось после вчерашнего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70