! Снимут ведь с должности к чертовой матери! Начальник штаба, стройте по полк тревоге, на вечернюю проверку. До последнего человека: и хромых, и косых, и дистрофиков!
— Полк уже час как стоит на плацу! — напомнил замполит Бердымурадов.
— Что ж, пойдем разбираться в происшедшем. Что к чему и почему!
***
— Больно крови много в этой твоей истории, Никита, — цокнул Кирпич. — Чистый триллер! Ужастик-Голливуд!
— Разве ж это много? В батальоне за два года шестьдесят три человека погибло, забыл?
— Так то ж в Афгане!
— Братцы! Помянем всех наших пацанов из нашего славного батальона! — предложил Большеногин.
Помянули.
— Насчет Голливуда ты не совсем прав, Кирпич, — заметил дотошный граф-князь Серж. — По ихним канонам, даже если герой погибает, то предварительно всех говнюков сводит на нет. А у Никиты получается, что этот… Давыденко, который и есть главный злодей, жив остался.
— Вообще-то я не закончил, — заметил педантичный Ромашкин.
— О как?! — крякнул Кирпич.
— О так!
Глава 24.
Самоубийца
Командир полка визжал на весь плац. Ярость его была безгранична. Казалось, он вот-вот выпрыгнет из сапог, а портупея лопнет от натуги.
В 22.00 солдатиков отправили в казарму. А офицеры по-прежнему оставались на плацу. Хомутецкий еще полчаса орал на подчиненных. Особенно досталось взводным, конечно. Кому ж еще?! Шмер ведь был командиром взвода… Шум и ярость. КПД, то бишь коэффициент полезного действия от подобного шума, от подобной ярости — ноль целых, хрен десятых. Но все-таки выход эмоциям… В заключение Хомутецкий приказал Давыденко проверить оружие батальона в ружкомнатах и наличие патронов, закрыть оружейки, опечатать и оставить ключи у себя.
— Это же касается всех остальных начальников штабов батальонов! Начальник службы вооружения, откуда у этого мерзавца граната?! Разобраться! Перевернуть все каптерки в полку! Обыскать загашники подразделений, канцелярии и проверить подвалы! Заглянуть в каждую тумбочку, в каждый сейф! Разойдись!
Комбат Алсынбабаев был бледен как полотно, держался за сердце. Наконец невнятно выдавил из себя:
— Рахимов, инструктируй замполитов. Командиры рот, идите проверяйте казармы. Мирон Михайлович, бери ключи от оружеек и ступай, проверяй оружие и боеприпасы. Пойду в медсанбат, полежу. Что-то мне худо… — побрел, шаркая сапогами по асфальту. Явно боялся за себя, как бы не сняли с батальона за развал дисциплины, за чрезвычайное происшествие. Жулик! Сердце у него, понимаешь!
Рахимов впился взглядом в Ромашкина:
— Никита, хоть ты что-то прояснишь? Какая муха укусила Шмера?! Крыша поехала?! Бешеная собака цапнула за яйца?!
— А я-то при чем тут? Я ему, что, брат? Отец?
— Ты его друг!
— Шкребус с ним больше общался.
— Но он жил в твоей квартире! Вместе пьянствовали!
— И вовсе не жил! Вещи хранил и иногда ночевал! И не только я с ним пил, но вы тоже! И комбат, и Антонюк!
— Ну, пошел-поехал! Еще скажи, я ему гранату в руки вложил и на спусковой крючок нажал!
— А чего вы все на меня валите?!
— Кто — все?
— Командир полка, замполит полка, начальник штаба… Вероятно, меня скоро еще и в особый отдел потянут.
— А как ты думал?! И не одного тебя! Всех нас! Еще раз спрашиваю: что-то можешь прояснить?
— Нет, не могу. Я есть хочу, — хмуро ответил Никита. — Только из наряда вернулся. И голоден как пес.
Все офицеры одновременно загалдели, что еще не ужинали.
— Хорошо! Даю ровно час! И чтоб вновь прибыли на службу!
Ромашкин осторожно вошел в пустую квартиру. На каждое движение старая мансарда отзывалась скрипами и шорохами. Словно живая. Никите показалось, что это духи… нет духи — это «духи», это Афган… Никите показалось, что это приведения… Может, Шмер? В… в какой ни есть ипостаси…
— Мишка! Миха! Это ты? Есть кто в доме живой?
Из темных углов послышался невнятный шепот, больше похожий на тихий плач и стон. Никита заткнул уши, зажмурился и… выскочил наружу.
Нет, это невыносимо! Не могу больше тут жить! Ни есть, ни пить, ни спать!
Постояв на крылечке, чуток отойдя, Никита вернулся обратно. Достал из холодильника бутылку рома, налил жидкость в мутный, серый стакан. Вновь вышел во дворик.
Мимо калитки проспешил домой сосед, лейтенант-пехотинец. Издали помахал рукой и попытался проскочить. Не вышло.
— Стоять, Колян! Ид-ди сюда, сосед! Колян, ты чего морду воротишь? А еще однокашник! Земляк!
— Никита, извини, жена дома одна. Беременная, седьмой месяц. Тороплюсь, сам понимаешь. В следующий раз, ладно?
— Нет, Колян, именно сейчас. Знаешь, как на душе тяжело, даже в дом зайти страшно. Сядь и компанию составь. Вот тебе стакан, вот ром. Хороший ром! Кубинский!
Однокашник на несколько секунд задумался, разрываясь между желанием выпить и семейным долгом, но, в конце концов, тяга к дармовому алкоголю взяла верх. Он отворил скрипучую калитку, висящую на одной петле, и почти бегом проскочил в палисадник.
— И чего ты так жену боишься? Подкаблучник!
— Э-э, Никита!.. На фиг мне опять с Веркой драться. Она чуть чего — морду бросается царапать.
— Выгони ее к черту! Отправь к маме домой на перевоспитание!
— Она тогда меня бросит. Да и беременная она. Нервничает…
Ну, и бросит. Ну, и хрен с ней! Стерва первостатейная в городке. По крайней мере, в первой пятерке стерв — точно. Парень даже полысел на глазах сослуживцев от такой нервной жизни, постоянно психует!
Снова заходить в мансарду за стаканом не хотелось, и Никита сунул в руку однокашнику Коляну свой. Сам взял бутылку за горло.
— Ого! Знатно! Вот это доза! — уважительно оценил однокашник Колян.
— Ну, за упокой души раба божьего Михаила Шмера, хорошего парня и боевого офицера! — произнес с чувством Никита и отхлебнул из горлышка три больших глотка.
Сосед кивнул и осушил свой стакан.
А поговорить?
Разговор не клеился. Однокашник Колян закурил. А Ромашкин вдруг запел:
— А первая пуля,
А первая пуля,
А первая пуля да ранила коня!
Любо братцы, любо…
Однокашник Колян не поддержал махновскую песню. Тихохонько поднялся со скамьи и бочком-бочком проскользнул за ограду.
…За металлической сеткой, служившей забором, послышались шаги и шевеление.
— Кто там шуршит! Выходи! — рявкнул Никита. — Не боись! Не обижу!
— Посыльный я! — тонко пискнул солдатик. — Кулешов, я! Вас в батальон вызывают, товарищ лейтенант!
— А, Витёк! Доложи, кого еще вызывают? Кто посмел вызвать печалящегося?
— Начальник штаба Давыденко. Вас и Шкребуса. Давыденко сидит в оружейке и ругается.
— Что говорит?
— Ничего. Просто матерится. Сидит с автоматом на коленях. Зло-о-ой!
— Ага! По мою душу, значит! Скажи ему: пошел в жопу!
— Прямо так?
— Прямо так и передай! Ступай, солдат, и не мешай благородным господам офицерам пить ром. Скажи, мол, офицеры пьють ром и не идут!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
— Полк уже час как стоит на плацу! — напомнил замполит Бердымурадов.
— Что ж, пойдем разбираться в происшедшем. Что к чему и почему!
***
— Больно крови много в этой твоей истории, Никита, — цокнул Кирпич. — Чистый триллер! Ужастик-Голливуд!
— Разве ж это много? В батальоне за два года шестьдесят три человека погибло, забыл?
— Так то ж в Афгане!
— Братцы! Помянем всех наших пацанов из нашего славного батальона! — предложил Большеногин.
Помянули.
— Насчет Голливуда ты не совсем прав, Кирпич, — заметил дотошный граф-князь Серж. — По ихним канонам, даже если герой погибает, то предварительно всех говнюков сводит на нет. А у Никиты получается, что этот… Давыденко, который и есть главный злодей, жив остался.
— Вообще-то я не закончил, — заметил педантичный Ромашкин.
— О как?! — крякнул Кирпич.
— О так!
Глава 24.
Самоубийца
Командир полка визжал на весь плац. Ярость его была безгранична. Казалось, он вот-вот выпрыгнет из сапог, а портупея лопнет от натуги.
В 22.00 солдатиков отправили в казарму. А офицеры по-прежнему оставались на плацу. Хомутецкий еще полчаса орал на подчиненных. Особенно досталось взводным, конечно. Кому ж еще?! Шмер ведь был командиром взвода… Шум и ярость. КПД, то бишь коэффициент полезного действия от подобного шума, от подобной ярости — ноль целых, хрен десятых. Но все-таки выход эмоциям… В заключение Хомутецкий приказал Давыденко проверить оружие батальона в ружкомнатах и наличие патронов, закрыть оружейки, опечатать и оставить ключи у себя.
— Это же касается всех остальных начальников штабов батальонов! Начальник службы вооружения, откуда у этого мерзавца граната?! Разобраться! Перевернуть все каптерки в полку! Обыскать загашники подразделений, канцелярии и проверить подвалы! Заглянуть в каждую тумбочку, в каждый сейф! Разойдись!
Комбат Алсынбабаев был бледен как полотно, держался за сердце. Наконец невнятно выдавил из себя:
— Рахимов, инструктируй замполитов. Командиры рот, идите проверяйте казармы. Мирон Михайлович, бери ключи от оружеек и ступай, проверяй оружие и боеприпасы. Пойду в медсанбат, полежу. Что-то мне худо… — побрел, шаркая сапогами по асфальту. Явно боялся за себя, как бы не сняли с батальона за развал дисциплины, за чрезвычайное происшествие. Жулик! Сердце у него, понимаешь!
Рахимов впился взглядом в Ромашкина:
— Никита, хоть ты что-то прояснишь? Какая муха укусила Шмера?! Крыша поехала?! Бешеная собака цапнула за яйца?!
— А я-то при чем тут? Я ему, что, брат? Отец?
— Ты его друг!
— Шкребус с ним больше общался.
— Но он жил в твоей квартире! Вместе пьянствовали!
— И вовсе не жил! Вещи хранил и иногда ночевал! И не только я с ним пил, но вы тоже! И комбат, и Антонюк!
— Ну, пошел-поехал! Еще скажи, я ему гранату в руки вложил и на спусковой крючок нажал!
— А чего вы все на меня валите?!
— Кто — все?
— Командир полка, замполит полка, начальник штаба… Вероятно, меня скоро еще и в особый отдел потянут.
— А как ты думал?! И не одного тебя! Всех нас! Еще раз спрашиваю: что-то можешь прояснить?
— Нет, не могу. Я есть хочу, — хмуро ответил Никита. — Только из наряда вернулся. И голоден как пес.
Все офицеры одновременно загалдели, что еще не ужинали.
— Хорошо! Даю ровно час! И чтоб вновь прибыли на службу!
Ромашкин осторожно вошел в пустую квартиру. На каждое движение старая мансарда отзывалась скрипами и шорохами. Словно живая. Никите показалось, что это духи… нет духи — это «духи», это Афган… Никите показалось, что это приведения… Может, Шмер? В… в какой ни есть ипостаси…
— Мишка! Миха! Это ты? Есть кто в доме живой?
Из темных углов послышался невнятный шепот, больше похожий на тихий плач и стон. Никита заткнул уши, зажмурился и… выскочил наружу.
Нет, это невыносимо! Не могу больше тут жить! Ни есть, ни пить, ни спать!
Постояв на крылечке, чуток отойдя, Никита вернулся обратно. Достал из холодильника бутылку рома, налил жидкость в мутный, серый стакан. Вновь вышел во дворик.
Мимо калитки проспешил домой сосед, лейтенант-пехотинец. Издали помахал рукой и попытался проскочить. Не вышло.
— Стоять, Колян! Ид-ди сюда, сосед! Колян, ты чего морду воротишь? А еще однокашник! Земляк!
— Никита, извини, жена дома одна. Беременная, седьмой месяц. Тороплюсь, сам понимаешь. В следующий раз, ладно?
— Нет, Колян, именно сейчас. Знаешь, как на душе тяжело, даже в дом зайти страшно. Сядь и компанию составь. Вот тебе стакан, вот ром. Хороший ром! Кубинский!
Однокашник на несколько секунд задумался, разрываясь между желанием выпить и семейным долгом, но, в конце концов, тяга к дармовому алкоголю взяла верх. Он отворил скрипучую калитку, висящую на одной петле, и почти бегом проскочил в палисадник.
— И чего ты так жену боишься? Подкаблучник!
— Э-э, Никита!.. На фиг мне опять с Веркой драться. Она чуть чего — морду бросается царапать.
— Выгони ее к черту! Отправь к маме домой на перевоспитание!
— Она тогда меня бросит. Да и беременная она. Нервничает…
Ну, и бросит. Ну, и хрен с ней! Стерва первостатейная в городке. По крайней мере, в первой пятерке стерв — точно. Парень даже полысел на глазах сослуживцев от такой нервной жизни, постоянно психует!
Снова заходить в мансарду за стаканом не хотелось, и Никита сунул в руку однокашнику Коляну свой. Сам взял бутылку за горло.
— Ого! Знатно! Вот это доза! — уважительно оценил однокашник Колян.
— Ну, за упокой души раба божьего Михаила Шмера, хорошего парня и боевого офицера! — произнес с чувством Никита и отхлебнул из горлышка три больших глотка.
Сосед кивнул и осушил свой стакан.
А поговорить?
Разговор не клеился. Однокашник Колян закурил. А Ромашкин вдруг запел:
— А первая пуля,
А первая пуля,
А первая пуля да ранила коня!
Любо братцы, любо…
Однокашник Колян не поддержал махновскую песню. Тихохонько поднялся со скамьи и бочком-бочком проскользнул за ограду.
…За металлической сеткой, служившей забором, послышались шаги и шевеление.
— Кто там шуршит! Выходи! — рявкнул Никита. — Не боись! Не обижу!
— Посыльный я! — тонко пискнул солдатик. — Кулешов, я! Вас в батальон вызывают, товарищ лейтенант!
— А, Витёк! Доложи, кого еще вызывают? Кто посмел вызвать печалящегося?
— Начальник штаба Давыденко. Вас и Шкребуса. Давыденко сидит в оружейке и ругается.
— Что говорит?
— Ничего. Просто матерится. Сидит с автоматом на коленях. Зло-о-ой!
— Ага! По мою душу, значит! Скажи ему: пошел в жопу!
— Прямо так?
— Прямо так и передай! Ступай, солдат, и не мешай благородным господам офицерам пить ром. Скажи, мол, офицеры пьють ром и не идут!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70