— уже куражась, протяжно не согласился обвиняемый. — И в Политбюро ЦК буду жаловаться, что вы — за империализм и не любите Советскую власть.
— Верно! Надо жаловаться! — поддержал Шкребус. — Я бы так не оставил!
— Глобус! Твой номер восемь! — перебил Рахимов. — Я внес предложение!
— И я внесу свое предложение! — не унялся Шкребус. — Просто выговор, не строгий. И попрошу не обзываться на собрании!
— А я считаю и настаиваю, надо его исключить из партии! — парткомовец Козленко не на шутку озлился.
— Что ж, товарищи коммунисты, поступило три предложения…
Поставили на голосование. Победило предложение Рахимова — не лучшее из трех зол, но и не худшее ведь. Считай, легко отделался, Миронюк!
Командир вскочил, уронив стул, выбежал из аудитории, хлопнув дверью:
— Я вам всем еще покажу!
В зале наступила тишина.
Через пару минут тишину нарушил скрипучий голос Бердымурадова:
— Что ж, товарищи коммунисты! Вы свое решение вынесли, мнения высказали. Теперь очередь за нами. С батальоном нужно что-то делать! Будем спасать коллектив… Пойдем-ка, Козленко. Тут нам сегодня делать больше нечего.
Едва замполит и секретарь парткома вышли за дверь, комбат вскочил из-за своего стола и грозно спросил у начальника штаба:
— Собрание закончилось?
Тот кивнул.
— Прекрасно! Демократия на этом закончилась! Я с вами чикаться не буду! П-панят-тна?
— П-панят-тна! — словно эхо ответил юморист Хлюдов.
— Молчать! Ладно, я тоже займусь воспитанием! Порядка сама не приходит! Ее нужно наводить ежедневно и ежечасно! П-панят-тна?
— Так точно! П-панят-тна! — в унисон гаркнули Власьев, Миронюк и Колчаков.
— Замордую! На гауптвахте сгною! В Афган! Всех к чертовой матери! — взвизгнул Алсын.
— Не понял?! В Афган? или к чертовой матери? Уточните, пожалуйста! А тех, кто там был, отправите по второму заходу? -поинтересовался Чекушкин.
— Чекушкин! Строгий выговор за пререкания! Тебе, Власьев, тоже строгий выговор! И тебе Хлюдов! Миронюку строгий выговор за… за… за… — комбат вслух искал формулировку.
— Заело? Закончил? Запьем? Зальем это дело? — подсказал хмыкающий Миронюк.
— За… За хамство! — нашел, наконец, нужное слово Алсын. — Строгий выговор! За хамство!
— Ой, спасибо, благодетель! Ой, ноги мыть и воду пить!
— Пр-рекратить паясничать! Вон отсюда все!
В итоге, никого ниоткуда не исключили. Провинившемуся майору объявили выговор — правла, все-таки с занесением в карточку. А по служебной линии за пьянку всем участникам «банкета» вкатили по пять суток ареста. Миронюк, Влас и Гуляцкий отсидели эти пять суток в Ашхабаде, и обстановка нормализовалась. Хотели снять со всех по звездочке, понизить в должностях, но… дважды за один и тот же проступок не наказывают!
А Хомутецкий все же изыскал возможность протолкнуть хитрый вариант избавления от Миронюка. Его вскоре сплавили в городишко Мары, в горвоенкомат. Должность без понижения, без личного состава, но из этих Маров не выберешься уже никуда. Разве что на кладбище…
***
— Маразм он и есть маразм! — констатировал Дибаша. — Никита, помнишь, как Вадика Пасмурцева начпо из партии велел исключить?
— Помню, ага. А Вадик Пасмурцев — и не член партии был, комсомолец! Так и доложили начальству, как бы по исполнению: товарищ Пасмурцев более не член партии, комсомолец!
— Комсомольцы, добровольцы! — немузыкально затянул Димка-художник. — Наливай!
Глава 19.
Родительский день
— Мишка! Шмер! Вонь от твоих носков — это что-то! Шмердит! Хоть беги из мансарды! У-У-У, смерд! — это Никита проснулся в дурном расположении, гм, духа.
Голова гудела после вчерашнего застолья. И вместо того, чтобы поспать в единственный выходной, он вынужден участвовать в ПХД, то бишь парко-хозяйственный день. Комбату дома со сварливой женой не сидится — вот и вызывает всех. А завтра предстоит быть ответственным по роте!
— Да нормальные носки! Еще пока нормальные! Еще не пятой стадии загрязнения! — пожал плечами Шмер. — Вот на пятой стадии подумаю, стирать или выбрасывать.
— О как! Так на какой они сейчас у тебя стадии?
— Щас подумаю, определю. Значит, день-другой ношу — пока пальцы не начинают скользить внутри. Это первая стадия. Вторая — когда выворачиваю их наизнанку и вновь ношу. Третья — правый надеваю на левую ногу, левый — на правую. Четвертая — опять выворачиваю. Пятая — носки встали колом, ударяю их об дверной косяк несколько раз, чтобы размягчить. Тогда они вновь наденутся на ноги. Нет, Никита, пока все же не пятая стадия. Терпи!
— Не буду! Сегодня же смету все твоё шмотьё-тряпье в кучу и подожгу во дворе!
— Такие, значит, твои воспитательные методы?
— Только такие! Если не понимаешь человеческого языка!
— Ну, и передай ротному, что меня не будет на построении. Не в чем явиться. У меня день большой стирки. Хороша отмазка?
— О-чень. Неслышащих скажет, чтоб ты портянки надел.
— Эх, если б они были у меня! Ты ж их уже месяц назад вышвырнул!
— А то! Я об них два раза запнулся, едва палец не сломал.
— Вот и славно! Иди строиться, а я еще покемарю. Да! Пришли сюда Кулешова — сразу после построения. И чтоб захватил мыло, порошок…
На плацу, в строю батальона, офицеров было маловато. В основном, лейтенанты. Капитаны и старлеи проигнорировали распоряжение Алсынбабаева и не явились.
Капитан Неслышащих получил выговор от комбата за отсутствие управления войсками и начал срывать зло на тех, кто был под рукой.
— Где ваш сосед, товарищ лейтенант? — набросился он на Никиту. — Почему его нет в строю?
— Голый сидит. Стирка обмундирования.
— Пусть явится в чем есть!
— В чем мать родила?
— Разболтались, лейтенанты?! Передайте, что я его накажу!
— Обязательно передам. При встрече…
— Так и передайте!
— Есть! Так и передам!
М-да. Вот оно, пресловутое, разберемся как попало и накажем как-нибудь.
По возвращении Никита увидел спящего возле бревна, служившего скамьей, Кулешова. Стиральная машина работала и крутила белье, судя по всему, уже с полчаса. Носки должны были уже, очевидно, приобрести эластичную форму, а не стоять как реликтовые окаменелости.
Никита прошел было в дом, но споткнулся о валяющегося в проходе мертвецки пьяного Шмера. Отступил. Черт! А вчера говорил: нет денег! Это же надо умудриться успеть так нажраться за три часа! И на какие все-таки шиши?! Не иначе, кто-то налил. Кто? Гости? Погостили и ушли?
Никита вернулся во двор и разбудил солдата:
— Боец! Хватит спать! Вся морда в слюнях!
Кулешов вскочил, спросонья перепугавшись, вытер губы:
— А?! Я!
— Г-головка от руля! Ты почему спишь на посту?! Тебя Шмер приставил к стирке?!
— Так точно!
— Кто у нас был в гостях? — наугад, но в точку угодил Никита.
— Дык… Какие-то пожилые «чурки». Два азербайджанца. Принесли водку, коньяк, закуску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
— Верно! Надо жаловаться! — поддержал Шкребус. — Я бы так не оставил!
— Глобус! Твой номер восемь! — перебил Рахимов. — Я внес предложение!
— И я внесу свое предложение! — не унялся Шкребус. — Просто выговор, не строгий. И попрошу не обзываться на собрании!
— А я считаю и настаиваю, надо его исключить из партии! — парткомовец Козленко не на шутку озлился.
— Что ж, товарищи коммунисты, поступило три предложения…
Поставили на голосование. Победило предложение Рахимова — не лучшее из трех зол, но и не худшее ведь. Считай, легко отделался, Миронюк!
Командир вскочил, уронив стул, выбежал из аудитории, хлопнув дверью:
— Я вам всем еще покажу!
В зале наступила тишина.
Через пару минут тишину нарушил скрипучий голос Бердымурадова:
— Что ж, товарищи коммунисты! Вы свое решение вынесли, мнения высказали. Теперь очередь за нами. С батальоном нужно что-то делать! Будем спасать коллектив… Пойдем-ка, Козленко. Тут нам сегодня делать больше нечего.
Едва замполит и секретарь парткома вышли за дверь, комбат вскочил из-за своего стола и грозно спросил у начальника штаба:
— Собрание закончилось?
Тот кивнул.
— Прекрасно! Демократия на этом закончилась! Я с вами чикаться не буду! П-панят-тна?
— П-панят-тна! — словно эхо ответил юморист Хлюдов.
— Молчать! Ладно, я тоже займусь воспитанием! Порядка сама не приходит! Ее нужно наводить ежедневно и ежечасно! П-панят-тна?
— Так точно! П-панят-тна! — в унисон гаркнули Власьев, Миронюк и Колчаков.
— Замордую! На гауптвахте сгною! В Афган! Всех к чертовой матери! — взвизгнул Алсын.
— Не понял?! В Афган? или к чертовой матери? Уточните, пожалуйста! А тех, кто там был, отправите по второму заходу? -поинтересовался Чекушкин.
— Чекушкин! Строгий выговор за пререкания! Тебе, Власьев, тоже строгий выговор! И тебе Хлюдов! Миронюку строгий выговор за… за… за… — комбат вслух искал формулировку.
— Заело? Закончил? Запьем? Зальем это дело? — подсказал хмыкающий Миронюк.
— За… За хамство! — нашел, наконец, нужное слово Алсын. — Строгий выговор! За хамство!
— Ой, спасибо, благодетель! Ой, ноги мыть и воду пить!
— Пр-рекратить паясничать! Вон отсюда все!
В итоге, никого ниоткуда не исключили. Провинившемуся майору объявили выговор — правла, все-таки с занесением в карточку. А по служебной линии за пьянку всем участникам «банкета» вкатили по пять суток ареста. Миронюк, Влас и Гуляцкий отсидели эти пять суток в Ашхабаде, и обстановка нормализовалась. Хотели снять со всех по звездочке, понизить в должностях, но… дважды за один и тот же проступок не наказывают!
А Хомутецкий все же изыскал возможность протолкнуть хитрый вариант избавления от Миронюка. Его вскоре сплавили в городишко Мары, в горвоенкомат. Должность без понижения, без личного состава, но из этих Маров не выберешься уже никуда. Разве что на кладбище…
***
— Маразм он и есть маразм! — констатировал Дибаша. — Никита, помнишь, как Вадика Пасмурцева начпо из партии велел исключить?
— Помню, ага. А Вадик Пасмурцев — и не член партии был, комсомолец! Так и доложили начальству, как бы по исполнению: товарищ Пасмурцев более не член партии, комсомолец!
— Комсомольцы, добровольцы! — немузыкально затянул Димка-художник. — Наливай!
Глава 19.
Родительский день
— Мишка! Шмер! Вонь от твоих носков — это что-то! Шмердит! Хоть беги из мансарды! У-У-У, смерд! — это Никита проснулся в дурном расположении, гм, духа.
Голова гудела после вчерашнего застолья. И вместо того, чтобы поспать в единственный выходной, он вынужден участвовать в ПХД, то бишь парко-хозяйственный день. Комбату дома со сварливой женой не сидится — вот и вызывает всех. А завтра предстоит быть ответственным по роте!
— Да нормальные носки! Еще пока нормальные! Еще не пятой стадии загрязнения! — пожал плечами Шмер. — Вот на пятой стадии подумаю, стирать или выбрасывать.
— О как! Так на какой они сейчас у тебя стадии?
— Щас подумаю, определю. Значит, день-другой ношу — пока пальцы не начинают скользить внутри. Это первая стадия. Вторая — когда выворачиваю их наизнанку и вновь ношу. Третья — правый надеваю на левую ногу, левый — на правую. Четвертая — опять выворачиваю. Пятая — носки встали колом, ударяю их об дверной косяк несколько раз, чтобы размягчить. Тогда они вновь наденутся на ноги. Нет, Никита, пока все же не пятая стадия. Терпи!
— Не буду! Сегодня же смету все твоё шмотьё-тряпье в кучу и подожгу во дворе!
— Такие, значит, твои воспитательные методы?
— Только такие! Если не понимаешь человеческого языка!
— Ну, и передай ротному, что меня не будет на построении. Не в чем явиться. У меня день большой стирки. Хороша отмазка?
— О-чень. Неслышащих скажет, чтоб ты портянки надел.
— Эх, если б они были у меня! Ты ж их уже месяц назад вышвырнул!
— А то! Я об них два раза запнулся, едва палец не сломал.
— Вот и славно! Иди строиться, а я еще покемарю. Да! Пришли сюда Кулешова — сразу после построения. И чтоб захватил мыло, порошок…
На плацу, в строю батальона, офицеров было маловато. В основном, лейтенанты. Капитаны и старлеи проигнорировали распоряжение Алсынбабаева и не явились.
Капитан Неслышащих получил выговор от комбата за отсутствие управления войсками и начал срывать зло на тех, кто был под рукой.
— Где ваш сосед, товарищ лейтенант? — набросился он на Никиту. — Почему его нет в строю?
— Голый сидит. Стирка обмундирования.
— Пусть явится в чем есть!
— В чем мать родила?
— Разболтались, лейтенанты?! Передайте, что я его накажу!
— Обязательно передам. При встрече…
— Так и передайте!
— Есть! Так и передам!
М-да. Вот оно, пресловутое, разберемся как попало и накажем как-нибудь.
По возвращении Никита увидел спящего возле бревна, служившего скамьей, Кулешова. Стиральная машина работала и крутила белье, судя по всему, уже с полчаса. Носки должны были уже, очевидно, приобрести эластичную форму, а не стоять как реликтовые окаменелости.
Никита прошел было в дом, но споткнулся о валяющегося в проходе мертвецки пьяного Шмера. Отступил. Черт! А вчера говорил: нет денег! Это же надо умудриться успеть так нажраться за три часа! И на какие все-таки шиши?! Не иначе, кто-то налил. Кто? Гости? Погостили и ушли?
Никита вернулся во двор и разбудил солдата:
— Боец! Хватит спать! Вся морда в слюнях!
Кулешов вскочил, спросонья перепугавшись, вытер губы:
— А?! Я!
— Г-головка от руля! Ты почему спишь на посту?! Тебя Шмер приставил к стирке?!
— Так точно!
— Кто у нас был в гостях? — наугад, но в точку угодил Никита.
— Дык… Какие-то пожилые «чурки». Два азербайджанца. Принесли водку, коньяк, закуску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70